От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович - Страница 42

Глубинное содержание души солдата Великой Отечественной очень интересное. Если каждого из нас, фронтовиков, вызвать на откровенность, то некоторые признания могут показаться наивными, смешными даже. Я, например, всерьез боялся, что если я погибну, то погибнет наша Родина. Когда меня ранило за Днепром под Знаменкой 28 ноября 1943 года, я испугался: как же теперь без меня? Кто же будет воевать, если я тяжело ранен? Конечно, это было наивно. Но именно от этого наивного испуга я первое время не мог отделаться. И только потом, когда без меня освободили нашу территорию, когда без моего участия вошли в Берлин, я сам над собой посмеялся за свою самонадеянность. Но я и теперь считаю, что моя философия была верной. Каждый человек должен себя считать ответственным за судьбу всей страны. Только так можно добыть нашу большую и главную Победу!..

После операции на «острове смерти», примерно 20 октября 1943 года наша 66-я гвардейская дивизия, от которой осталось не более двух рот личного состава, в районе деревень Куцеволовка и Депиевка легко переправилась через Днепр по понтонному мосту, с левого берега на правый, где уже был создан гигантский плацдарм для развития наступательных боев за Правобережную Украину.

Первым крупным селом на нашем пути на г. Кировоград оказалось уцелевшее село Депиевка, в которое вместе с нами возвращались из лесов и кукурузных полей местные жители, в которых они скрывались от гитлеровских карателей. В тот же день наш полк пополнился местными новобранцами-добровольцами. Новое пополнение прибыло в своих гражданских одеждах, и полк в те дни был с виду похож на большой партизанский отряд из-за того, что у нас не оказалось в наличии форменного обмундирования. Своих новичков мы в шутку прозвали «кукурузниками». На ходу угощаясь галушками и варениками, мы маршевой колонной выступили дальше. Следующим селом, в которое мы вошли также без боя, была Куцеволовка, в которой нас ждали местные партизаны из отряда «Набат», не позволившие немцам ограбить село и угнать в Германию в рабство местное население. Все «набатовцы» и остальные мужчины добровольно влились в наш полк. Партизаны успели разведать, что немцы на подходе к следующему хутору Дача подготовили для нас засаду. Естественно, мы с помощью партизан успешно обошли хутор, и немцы были вынуждены отступить до следующего запасного своего рубежа — села Успенское, которое мы должны были взять штурмом.

Наша артиллерия и авиация часовой обработкой немецкой обороны очистила для нашей атаки путь, но немцы, засевшие во второй оборонительной линии, встретили нас ураганным огнем, и наши танки сгорели от термитных снарядов или подорвались на противотанковых минах…

Немцы контратаковали. На одном из участков под Знаменкой нам пришлось в течение одного дня дважды выбивать немцев из одних и тех же окопов!

Когда отбили окопы в первый раз, обнаружили в одном из них молоденького фрица. Он сидит понурив голову, почти мальчик. Рыжий, в очках с толстыми-претолстыми стеклами — близорукость не менее минус шесть. Руки у него худенькие, пальцы тоненькие… Наши хлопцы, увидев такого «фрицика», сжалились, дали ему хлеба и кусочек сала. Фрицик аппетитно ел и лопотал что-то на своем немецком, и я улавливал одно понятное слово: «мьюзик… их бин мьюзик…» А вдобавок он показывал своими тонкими пальцами, как он играет на скрипке. Скрипач, значит, музыкант…

Немцы меж тем пошли в контратаку, и, несмотря на то что наши пулеметчики и автоматчики вели ураганный огонь, нам пришлось оставить эти окопы и отойти на прежние рубежи. А про пленного фрицика мы забыли…

Каково же было наше удивление, когда, отбив окопы во второй раз, мы увидели фрицика сидящим на прежнем месте! Мы ему:

— Гутен морген!

А он нам:

— Гутен таг! Гитлер капут! — лопочет. — Сталин гут! Русс камрад гут!

Теперь фрицик выглядел веселым и был очень подвижен. Жестикулируя руками, он убедительно просил нас: «Майн коммен русс генерапь… Шнель, шнель… Майн коммен русс генераль!..» Хочет, значит, что-то рассказать нашему командованию. Мы поспешно отправили его в штаб. А вечером этого же дня к нашему переднему краю подошли семь танков «Т-34», совсем новые, и мы увидели опять своего фрицика, который приехал в командирском танке. Танкисты с нами балагурить не стали, да и фрицик наш только издали помахал рукой. А когда стемнело, танки ушли во вражеский тыл…

Всю ночь мы прислушивались и ждали. Наконец на рассвете услышали лязг гусениц и скоро увидели все семь наших «Т-34» — целыми и невредимыми, облепленными сверх брони странно-непривычными фигурами немецких солдат: в руках солдаты держали не автоматы, а футляры с музыкальными инструментами.

Когда я подошел к танкам вплотную, я отпрянул: вперемешку с грязью и проводами связи между катками гусениц были впрессованы человеческие волосы, кокарды со свастикой, погоны…

А немецкие солдаты — их по восемь-десять спрыгнуло с каждого танка — на губных гармошках играют нашу «Катюшу»… Чудеса, и только!

Я не художественную книгу пишу, где допустим вымысел, только пытаюсь внятно пересказать, что видел на фронте своими глазами. Причем это был ограниченной видимости «взгляд из окопа». Так вот, чтобы мне не соврать, я и тогда не понял до конца и сейчас не могу объяснить с гарантией «верно», что же это было. Могу только высказать свое предположение. Наверное, это была военная музыкальная команда, которую в дни тяжелых боев фашисты рассовали по окопам.

7 ноября гитлеровцы решили «поздравить» и нас с 26-летием Великого Октября. Утром в шесть часов внезапно на наш «передок» с диким, душераздирающим и разноголосым воем обрушился плотный артиллерийский и минометный огонь и вдобавок бомбы с воздуха. Сплошными черными столбами взметнулась к небу степная земля, которая от взрывов не может опуститься обратно, отчего будто бы вернулась ночь. Два часа длился смертельный танец огненно-черных сатанинских чудовищ над нами. Я задыхаюсь от удушливого дыма, из моих оглохших ушей течет кровь, от взрывов вибрируют в моей груди легкие… В темноте я вижу огненно-красные всполохи из воронок…

Когда немецкая артиллерия замолкла и прекратилась бомбежка, я понял только по тому, что прекратилось землетрясение и ослепило меня солнцем. Я высунулся из своей «щели» и увидел вокруг «лунный пейзаж» и дымящиеся воронки — кратеры. В первую минуту я страшно испугался, подумав, что остался живым только я, и тут же позавидовал мертвым…

Но еще через минуту я увидел живыми нескольких товарищей, которых я был готов всех расцеловать, как самых моих дорогих и родных. Но целоваться было некогда. Фрицы пошли на нас в атаку, послав впереди себя румынских, венгерских, болгарских и югославских солдат. Мы, оставшиеся в живых, открыли из всех своих пулеметов и винтовок огонь. Передние ряды атакующих залегли и стали отползать. Так мы отбивали гитлеровские атаки в этот день трижды. Большинство наших пехотинцев в этот день погибли, не успев произвести из своих «трехлинеек» ни одного выстрела, но оставшиеся в живых рассчитались за них с лихвой, так как на «нейтралке» я увидел через свой «перископ-разведчик» сплошные трупы гитлеровцев…

До города Знаменки оставалось около двадцати километров. Фашисты принимали все меры, чтобы как можно дольше задержать нас.

Наши атаки захлебывались одна за другой. Очень многие погибли в эти дни, а к городу Знаменке никак не можем подойти. В нашем батальоне мы несем потери командиров рот. Как комсорг батальона, я каждый день подменяю их до прихода вновь назначаемых из полкового резерва…

Было ощущение, что за этот год на войне погибли все наши мужчины и парни. Если с середины октября до начала ноября 1943 года в нашей дивизии преобладали призванные в армию из Полтавщины, то к концу ноября полтавчан — наших «кукурузников» — оставались в строю десятки и единицы. Война пожирала людей беспощадно и безжалостно. В ротах насчитывалось всегда по пятнадцать-двадцать человек вместо ста — ста двадцати. Пополнение подходило почти еженощно, но к полудню следующего дня оставалась опять горсточка людей в каждой роте… Поневоле начнешь думать, что ты и в самом деле остаешься живым пока что один…