От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович - Страница 40

Рядом со мной бежит мой спасенный и кричит бегущим и упавшим:

— Где тринадцатая?.. Где тринадцатая?..

Пока мы барахтались в Днепре, все полки и дивизии перемешались, и теперь никто не может найти своих… «Где наши?.. Где комбат?..» — мелькает у меня в голове… Возник откуда-то и прицепился к сознанию глупый ответ: «Ищи в песке! Ищи в песке!..»

Почти сплошь лежат в песке то ли трупы, то ли живые — не поймешь. Торчат одни головы, как арбузы на бахче…

У меня песок всюду. Во рту тоже. Хлещет по лицу, обдирая, как наждаком, кожу. Хлещет, стегает, засыпает тебя сверху. Взрывная волна сечет и сшибает влево… Не успеваешь упасть, как другая взрывная волна швыряет вправо… Мотает во все стороны, и я падаю. Извиваюсь и тону в мокром жидком песке, как краб. Песчано-водно-илистый раствор плотно облегает мое избитое и измученное тело. Хочется лежать не двигаясь…

Голову спрятать не позволяет вода — захлебнешься. Выставить — разве это спасение? Оторвет взрывной волной. Если ранит, то не смогу выбраться…

Ишь как засосало, еле вылез!..

Мой товарищ из 13-й гвардейской дивизии ищет своих, но никого не нашел, упал рядом со мной и кричит мне в ухо:

— Меня Сашкой звать — Колесников Сашка. Давай не будем разлучаться. Понял? Помогать, если что, друг другу. Понял?

— Понял! — кричу.

Фашисты долбят и рвут остров. Не дают никакой передышки. Что же делать дальше? Наши автоматы не работают — все щели заклинило песком, гранаты тоже… Торчат дула полузасыпанных «максимов», только саперные лопаты блестят — единственное оружие, которое не боится песка… Да и где наш противник, с которым мы станем биться? Фашистская артиллерия на правом берегу Днепра?! На берегу, от которого нас отделяет еще одна протока!..

Мы с Сашкой решили пока углубиться по острову, в направлении к правому берегу Днепра. Там тише, там нет взрывов, там «мертвая зона»…

Бежим, перепрыгиваем через людей, лежащих, как тюлени… Стоп, дальше уже никого. Но что это такое — навстречу нам, в лицо, бьют пулеметы! Их выдают выхлопные красные языки пламени. Значит, фашисты на острове?! Так вот почему там не рвутся снаряды — фашистские артиллеристы бьют через своих! Вот оно что! На острове немцы!..

Надо ухо держать востро! Но мы все оглохшие. Надо смотреть в оба! Но глаза наши забивает проклятым песком… Плохо наше дело. Плохо.

Рассвело. Фашисты усилили артобстрел. Им с высокого правого берега Днепра хорошо видно своих и чужих на светлом фоне песка. Бьют безнаказанно. На небе ни самолетика. Куда делись наши самолеты?! С нашего левого берега и артиллерии не слыхать!.. Впечатление такое, что мы брошены на острове на произвол судьбы.

Но никто не покидает остров. Все ждут своего часа, зарывшись в песке. Один солдат, похожий на Тараса Бульбу, стоит на четвереньках. Его усы, как у моржа, обвисли до подбородка. Он мотает головой и хочет стряхнуть свою глухоту. Взрывы пляшут вокруг, а он, мотаясь во все стороны, бодает воздух… Я не мог глядеть на него… А когда через несколько минут взглянул, увидел только торчавшие из песка каблуки его ботинок…

Фашистские снаряды бьют и бьют, но никак не могут перебить всех нас. Делая пятиминутные паузы, вновь и вновь возобновляют артогонь. Двадцать минут долбят — и опять на пять минут… В голове моей снова прогоняется «кинолента» пережитого на войне. Вот дорога через Ворсклу, вот Червоный Прапор, Драгунск, вот Прохоровка… Вся Курская битва вспомнилась мне… А вот мелькают кадры Сталинградской битвы… Нет, нигде такого жуткого положения не было еще, как тут! А я-то думал, что все ужасы жестоких сражений остались под Сталинградом, под Клетской, у Калача-на-Дону… Я думал, самые тяжелые бои остались на Курской дуге и никогда, нигде не будет мне труднее и опаснее, как было там, у Прохоровки, у Драгунска, на смертельной дороге через Ворсклу… А теперь на тебе — этот остров на Днепре! Остров-могила! По несправедливой жестокости и ощущению обреченности он затмил в моем восприятии все битвы от Волги до Днепра.

Мы, безоружные, оглушенные, полуслепые, контуженные, разрозненные, беспомощно умираем под жесточайшим артогнем гитлеровцев!.. Лезут — я их гоню, а они лезут — мысли о чьей-то стратегически непоправимой ошибке…

Никакой связи с нашим левым берегом! Вся польза от нас только та, что мы отвлекаем на себя массу фашистской артиллерии… которую гитлеровцы могли бы сейчас использовать где-нибудь в другом месте…

День прошел. К ночи фашисты прекратили огонь. Мы с Сашей возобновили поиски своих. А с нами все, кто может передвигаться… Ищут хотя бы полк! Полк найдешь если, то и батальон найдется. А штабы дивизий остались на левом берегу Днепра.

Кое-где хлопцы жевали хлеб и поделились с нами. А как дальше?!

В расчете, что их переправят на левый берег, к воде сползлось множество раненых.

Надо бы сообщить на левый берег! Сашка предлагает мне переправиться туда вплавь, найти командование… Сашка прав, но мне страшно. Посчитают, что я струсил, что сбежал с острова под предлогом спасти раненых, припишут еще мне вдобавок паникерство…

То, что я придумал и предложил Сашке под утро, представлялось мне менее страшным. Когда Сашка выслушал мой план, у него глаза заискрились.

А план был таков. Не искать больше «своих» — здесь все свои, — а сколотить ударную группу и на рассвете атаковать фашистские окопы или траншеи, что там у них есть, на противоположном берегу острова. Там наше спасение от артогня — это ясно… Но как атаковать без автоматов, без гранат?.. Нашими автоматами будет ослепляющее солнце в глаза гитлеровцам! Нашими гранатами будут внезапность и быстрота! «Урррра!» — и верхом на фрицев в их траншеях и окопах! Топчем их ботинками, рвем их зубами! Отберем у фрицев автоматы и пулеметы — круговая оборона!.. Там и жратва.

Кроме Сашки, выслушали мой план еще многие солдаты. Были и такие, кто назвал план нереальным, но все согласились действовать. Тут, на острове, все варианты действия хороши, поскольку все равно погибать… И уж лучше в драке погибнуть, чем лежа на мокром песке.

Быстро собрались — больше чем пятьсот человек! — втихую передвинулись как можно ближе к немецким траншеям и замаскировались — зарылись в песок. Сигнал для атаки — когда моя группа встанет во весь рост!

Еще не рассвело — чуть засерело на востоке, — фашисты открыли артогонь. Сначала «пропахали» далеко позади нас, там, где раненые, потом перенесли артогонь на середину острова, к нам…

Сильный взрыв ударил в мой затылок, кажется, не менее чем тонной песка, и я уткнулся в песок, не успев сожмурить веки — так и припечатался к песку открытыми глазами!..

Звон в голове, глаза жжет, темно, и лежу, как под гигантским прессом. Всем телом делаю рывок вверх, чтобы вырваться из-под пресса. Голова легко вздернулась, и тут только я понял, что на мне нет никакой тяжести. Но я ничего не слышу и не вижу… Вслепую рою перед лицом ямку, в нее набирается вода, я горстями хватаю ту воду пополам с илом и песком и плескаю в открытые свои глаза. Мне необходимо видеть! Плещу в раскаленные и воспаленные глаза грязью и различаю перед собой кровавый и мутный проблеск света… Сначала бордовый, потом все светлее и светлее…

Сашка разгреб песок и, набирая воду почище, тоже плещет мне в глаза. Я пробую моргать — мне больно! Моргаю, моргаю, и мне все лучше и лучше… А мертвая тишина — только для меня. По-прежнему взрывы кругом, я их еле-еле вижу, но не слышу. Сашка рукой тычет меня мордой в песок, когда надо пригнуться. Потом, когда можно, поднимает меня за шиворот. Ох, Сашка, Сашка, что бы я сейчас делал, если бы не ты. Выручай, друг!

Нет для меня звука. Повторяю движения своих товарищей: они головой прижимаются к песку — и я так же… «Пропал, пропал, — думаю. — Все, конец…»

Оглянулся на восток и увидел выкатывающееся из-за горизонта солнце. Сашка мне под нос свой большой палец торчком тычет: хорошо, дескать, что никаким случайным облаком его не закрыло! И по песку «пробежал» двумя пальцами: в атаку, дескать… Я киваю одобрительно.