От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович - Страница 22

При каждом прибытии новичков «старички» из нашей роты изо всех сил старались «завербовать» в свой боевой расчет таких силачей, как этот рыжий. Ясное дело: 82-миллиметровый миномет — это не карабин или автомат! А в боевых условиях нам часто приходилось таскать свой миномет, состоящий из трех двадцатикилограммовых «вьюков», и лотки с минами, каждый по двадцать пять кило! На зависть всем нашим минометчикам, у меня в расчете уже были такие богатыри — узбек Худойбергенов Фуат, штангист, чемпион республики в тяжелой весовой категории, и прибывший на прошлой неделе Ажура Туйчиев — чемпион Таджикистана по вольной борьбе, которого мы прозвали Палваном. Да и я, хоть и не богатырь, все же молодой шахтер, привыкший к тяжелому труду и большим физическим нагрузкам.

Итак, сегодня я должен получить в свой расчет одного из новеньких вместо погибшего уральца Павла Суворова, который тоже отличался недюжинной силой. Я впился глазами в рыжего и думаю: «Не мешало бы заполучить этого малого к себе». Но вряд ли мне это удастся, так как он мне даже не земляк. Дело в том, что землякам разрешалось служить в одном расчете или отделении — тут уж никто не спорил. Мне на них везло, потому что я татарин, сибиряк, уралец, житель Средней Азии и мусульманин — все в одном лице! Все мои боевые товарищи были мне земляками, поэтому я «получал» их на «законных» основаниях. Наши хлопцы всегда зубоскалили надо мной: «Мансуру даже неф — земляк!» А вот этот рыжий, если он действительно из Рязани, никак не мог быть мне земляком.

Я начал приглядывать себе других ребят и был готов взять одного нерослого крепыша, что забился в углу блиндажа и беззаботно клевал носом. Тем временем наш немолодой старшина — «кадровик» — приступил к своим обязанностям. Он должен был занести анкетные данные всех новичков в строевой список. А мы, «старики», навострив уши, определяли, кто из них больше всего подходит под категорию «земляк». Вот уже пятеро моих однополчан нашли себе боевых товарищей. А радости сколько! Шуму! Старшина сердится: «Прекратить ярмарку!» Наконец дошла очередь и до рыжего. Наступила тишина. Тусклое пламя фронтового светильника — гильза «сорокапятки», солярка да лента от портянки, — казалось, застыло в ожидании. Рыжий бодрым голосом отвечает на вопросы старшины: «Я, рядовой Садыков Рашид Садыкович…» Услышав это, я аж подпрыгнул: «Боже мой, земляк!» Все присутствующие разом расхохотались. Старшина вновь призвал нас к порядку, и смех утих. «…1918 года рождения, узбек, домашний адрес: Южно-Казахстанская область, Бостандыкский район, кишлак Газылкент, улица Ленина, 15…» Тут я опять не выдержал: «Мы с тобой из одного района, я из Бричмуллы!» А Рашид мне отвечает: «У меня там родственников полно!» Не помню, как оказался я в его объятиях, но кости мои хрустели на весь блиндаж. Придя в нормальное состояние, под дружный хохот однополчан я схватил Рашида за руку и увел его к своим товарищам в наш окоп, где те с нетерпением ждали меня и новенького. Фуат с Джурой были рады земляку не меньше, чем я. Встречу мы «обмыли» своим запасишком из трофейной фляжки, а разговоров у нас хватило до самого утра. Вспомнили, как на прошлой неделе в том же блиндаже, в котором сегодня распределяли новеньких, я познакомился с Джурой.

А было это так. Захожу я в блиндаж, где уже собрались командиры расчетов на встречу с новичками, и сразу подмечаю черного, как головешка, азиата, под два метра ростом. Я к нему: «Ассомагали кум!» Тот, залившись румянцем, весело отвечает: «Алейкум-ассалям!» И пошло-поехало: «Ты откуда?» — «А ты?» — «Я из Бричмуллы». — «А я из Наткала!» Подхожу я к старшине и ротному и говорю: «Ну, все! Забираю я своего земляка. Он и сам желает этого». А старшина мне категорично так заявляет: «Погоди, не торопись. Ты по-таджикски хоть одно слово знаешь? Если да, то скажи что-нибудь, а Джура нам переведет. Вот тогда и докажешь, что вы земляки». В блиндаже все притихли, ждут интересного спектакля. И тут я на чистом таджикском языке обматерил старшину самыми паскудными словами. Если бы он понял мой монолог, то сразу же, наверное, умер бы от разрыва сердца. Джура же, услышав мое «красноречие», не на шутку испугался, но быстренько сообразил, что старшина-то по-таджикски «ни бельмеса». Он громогласно расхохотался. Дружно залились смехом и все минометчики и потребовали от Джуры точного перевода. Но Джура не растерялся: «Па-русскам я нэ панамай!»

Рашид рассказал нам о своем житье-бытье. Мы узнали, что он вовсе не узбек, а русский. Своих родителей не знает, так как они его, полугодовалого, бросили на ташкентском базаре, а может быть, и не бросили, а просто умерли… Подобрал младенца и усыновил один добрый человек, кузнечных дел мастер, в семье которого незадолго до этого родился сын. Ребенок не мог полностью отсасывать материнское молоко, от чего молодая мамаша сильно страдала — воспалялась грудь. С появлением же второго сына эти муки кончились. Вот так и нашел Рашид своих узбекских родителей и братишку Усмана. Рано умерли его приемные отец и мать, и Рашид с Усманом перебрались жить из Ташкента в кишлак Газылкент. Там, работая в колхозе, построили каждый себе по дому и развели вокруг них сады. В 1938 году оба женились, и у них родились сыновья. А в 1941 году, в самом начале войны, вместе пошли на фронт. Усман погиб под Москвой.

Теряя своих товарищей в кровопролитных боях, мы с каждым днем все сильнее и сильнее сжимали фрицев в «котел», несмотря на их ожесточенное сопротивление. Наша рота из девяти минометов вела круглосуточный огонь, уничтожая живую силу противника. Рашид, не жалея сил, мстил фашистам за погибшего брата. Я тоже мстил фашистам — за своих товарищей, за исковерканные войной судьбы наших людей, за свою Родину. Мы не боялись смерти, но хотели остаться в живых, чтобы посмотреть, какой будет жизнь в нашей великой стране после войны. 30 января 1943 года войскам Донского фронта удалось разделить находящихся в окружении немцев на два «котла» — южный и северный. В этом бою мы своим расчетом вели непрерывный огонь — так, что на стволе минометов дымилась краска! От немецкой пули погиб Джура. Похоронили мы его в старом окопе, во дворе четырехэтажного дома…

Меняя свою огневую позицию в очередной раз, мы бежим через открытое поле за нашим танком, чтобы все время быть в «мертвой» от пуль зоне. Отставать нельзя, даже если ты нагружен, как верблюд, даже если задыхаешься от густого, ядовитого выхлопного газа. Вдруг Фуат кричит: «Рашид ранен!» Сбросив с себя три пуда груза, я побежал назад к лежащему Рашиду. Навстречу мне бегут наши пехотинцы во главе с молоденьким лейтенантом, который, размахивая пистолетом, орет что есть силы визгливым мальчишеским голосом: «За Родину! За Ста-а-а-а-лина-а-а-а! Ни шагу назад! Ра-а-а-а-асстреляю!» Я серьезно испугался этого психа, ведь он может запросто принять меня за дезертира и убить. Лейтенант уже выстрелил вверх для предупреждения и вдруг упал, запрокинув голову назад. Воистину неисповедимы пути войны. Может быть, эта немецкая пуля, сразившая молодого лейтенанта, спасла мне жизнь… Когда я подбежал к своему другу, я увидел, что Рашид, истекая кровью, обеими руками сжимает ногу выше колена. Быстро разрезаю ватную штанину и накладываю на пулевую рану марлевую повязку, чтобы остановить кровотечение. Рашид пытается встать на ноги. Кость цела, и он даже делает несколько шагов. Но я кладу его на наши плащ-палатки и волоком тащу в тыл. Справа и слева тоже тащат раненых, значит, я на верном пути, и тороплюсь, чтобы быстрее доставить Рашида до какой-нибудь санчасти. За моей спиной неожиданно стих грохот боя, и я понимаю, что немцы прекратили сопротивление. Война на этом участке уже кончилась…

Наконец я приволок своего товарища к так называемому перевалочному пункту, откуда раненых увозят на грузовиках дальше в тыл. С одним из санитаров я опустил Рашида в огромную яму — капонир, где ребята — человек двести — дожидались своей очереди для эвакуации. Тот же санитар заверил меня, что через полчаса всех раненых увезут. Попрощавшись с другом, я побежал искать Фуата и свой боевой расчет. Наша минрота заняла огневую позицию в том месте, где ранило Рашида. «Ну, как там Рашид?» — спрашивают наши хлопцы. «Нормально», — отвечаю, а у самого сердце болит, волнуюсь за земляка. Фрицы молчат. Молчим и мы. Ждем, что будет дальше. Еще не стемнело, и я, получив разрешение у ротного, поспешил к перевалочному пункту проверить, как там Рашид. Подбегаю к капониру, вокруг ни души. Я успокоился: значит, всех уже эвакуировали. Но, заглянув в яму, я остолбенел от увиденного. Все две сотни раненых сидят неподвижно и не дышат. Их головы уже запорошило свежевыпавшим снежным пухом… Вмиг я спустился в яму и сильно толкнул крайнего солдата в плечо. Тело под рукой неподвижное, окаменелое. Что есть силы я закричал: «Хлопцы! Отзовитесь! Кто тут еще живой?» Но никто не отозвался. Где же Рашид? Вот он! Срываю с него шапку. Огненно-рыжая шевелюра уже заиндевела… Я выскочил из этой братской могилы, тигром бросился искать того санитара и его начальника со шпалами на петлицах. Но куда там! Их и след простыл. Я вернулся в свою роту. Ребятам сказал, что все в порядке. Не хотелось ранить их души. Но сам я, хоть и увидел страшную картину бессмысленной гибели наших солдат, не сломался.