Однажды, вдруг, когда-нибудь… - Абрамов Сергей Александрович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/63
- Следующая
Кстати, легенды у них со стариком похожи. Тот тоже в Москву топает — аж из Царицына, теперешнего Волгограда. Застрял там у родственников покойной жены, а у них самих семеро по лавкам. Лишний рот в тягость. Вот и пошёл профессор истории своими глазами историю поглядеть.
Конечно, не легенда это, в отличие от Игоревой, а правда. Старику Леднёву скрывать нечего. Хотя… Убеждений его, по-ледневски идеалов, Игорь не ведает. Так и ответил:
— Я и про ваши ничего не знаю.
Засмеялся меленько, будто Игорь что забавное сказал.
— Мои идеалы давным-давно плесенью покрылись. Когда в Москву придём — если дойдём, — я тебе их презентую в отпечатанном виде. В типографии Московского университета. Называются «Смутное время».
— Учебник?
— Ошибник, прости за каламбурство. Писал о смутных днях в государстве российском, а как дожил до них, смотрю, не о том писал. Вот она, смута… — Он обвёл короткими ручками вокруг себя.
Но вокруг был лес и смутой не пахло. Игорь знал: когда Леднёв впадал в патетику, лучше разговор прекращать. Слишком много слов…
Дошли до Лежнёвки быстро, солнце только-только за полдень перевалило. Деревня лежала, соответствуя имени, на двух длинных и плоских склонах, вроде бы сбегала со взгорья, а внизу река текла, узенькая и голубая. И ещё церковка на самом верху торчала, как сахарная голова, слишком богатая для такой деревушки церковь — каменная, шатровая, белая, с выложенными красным кирпичом кокошниками, с красными же поребриками, с синими куполами.
Деревня была — из собственной памяти. Точно такую — или похожую? — Игорь видел на картине в Третьяковке. На чьей картине, не помнил, но деревня, выписанная ясно и чисто, с проработанными деталями, запала в память и вот теперь будто возникла перед Игорем — хоть в раму вставляй.
Старик Леднёв остановился, привычно перекрестился на ещё далёкую церковь, сказал тоненько:
— Однако… — Покосился на Игоря: как он? А Игорю тоже всё красивым показалось. Только креститься — увольте, это уж никакая легенда не заставит.
— Тихо чего-то, — проговорил.
— В полях все, — объяснил Леднёв.
Возможно, и так. Игорь плохо разбирался в сельском хозяйстве, тем более — в эти давние годы, когда, как помнится, лошадёнка заменяла и трактор и комбайн.
— Ну, с богом и со словом божьим. — Старик Леднёв набрал воздуха, как будто собирался нырнуть, и покатился по дороге, треща и даже, казалось, гремя плащом. Обернулся: — Авось приютят калик перехожих… Хотя мужиков-то нет. Повыбили мужиков-то, позабривали в защитников. А баба — она разве что может?…
Сильно не нравилась старику Леднёву деревня. В такой деревне, дело ясное, особо не погостюешь, того и гляди — бани не истопят.
— Почему нет мужиков? — стараясь быть равнодушным, спросил Игорь. — Вон один стоит…
В конце улицы, вальяжно облокотившись на забор, улыбаясь в сто зубов, чистый и бритый, стоял Пеликан.
— С прибытием вас, гости дорогие!
И тут, как по сигналу режиссёра, откуда-то вынеслись на улицу собаки разных мастей, завизжали, залаяли, помчались по колеям, а какие-то и задержались, начали пришельцев обгавкивать. И то из-под одного забора, то из-за другого стала появляться детвора, в основном мальчишки, босиком, в латаных и просто дырявых портках, а маленькие, сопливые — совсем без порток, кто о рубашонке, кто без оной. Стояли, смотрели на Леднёва с Игорем. И то ли порыв ветра тому виной, то ли — Игорь уже склонялся к этому — так было задумано, но бухнул языком колокол на колокольне, разок бухнул и замолчал.
А Пеликан стоял и улыбался.
Чистая мистика!…
Старик Леднёв на всю эту фантасмагорию поглядел, глаза к небу поднял, истово перекрестился.
— Что это вы, Григорий Львович, устроили?
— А что я устроил, Павел Николаевич, профессор наш разлюбезный?
— То никого-никого, а то…
И Игорь на Пеликана просительно смотрел, требовал ответа на тот же вопрос.
— Случайность, — хитро усмехнулся Пеликан, подмигивая Игорю. — Пустое совпадение, ехали бояре. А неужто вы, драгоценный Павел Николаевич, в сверхъестественное верите? Не верьте, бога нет, вон и Игорь вам подтвердит. Да вы и сами так считаете, ведь считаете, не спорьте, милейший вы человек… — Тут он подхватил малость ошарашенного Леднёва под ручку, под железно-брезентовую десницу, и повёл к избе, опять-таки оборачиваясь и подмигивая Игорю.
5
Изба была как изба, не лучше и не хуже других, в которых им уже приходилось ночевать, а порой — это уж какие хозяева попадутся — и делить стол. Игорь посмотрел по сторонам, прикидывая, откуда могут появиться в нужный момент очередные персонажи придуманного Пеликаном спектакля. Однако, неоткуда. Ни одной двери, кроме той, что вела в сени.
Пеликан поймал взгляд Игоря, усмехнулся.
— Не жди, никого нету. Хозяин с утра в лес ушёл.
— А остальные?
— В поле, — повторил Пеликан слова старика Леднёва. — Народу мало. Бабы да старики.
— А мужики где? — сварливо спросил Леднёв, ещё, кажется, не пришедший в себя после уличного представления.
— Кто в красные подался, кто в белые, кто в зелёные. Деваться некуда, ехали бояре…
— А хозяин?
— Старик. Восьмой десяток потёк. Только грибом и сыт.
Леднёв сел на лавку, подобрал полы плаща. На лице его читалось неодобрение.
— Бедно живут…
— А то! — подтвердил Пеликан. — Придётся вам нынче попоститься, Павел Николаевич. Деревенька беднейшая, не чета Ивановке.
Леднёв, не вставая, потрогал ладонью печь: холодная. Вздохнул.
— Я что? Я ничего. У нас тем более сало есть.
— Тогда поешьте его сейчас, Павел Николаевич, а то вот-вот хозяин вернётся, так они здесь сала да-авно не видывали…
— Это как? — не понял Леднёв. — У нас на всех хватит. Анна из Ивановки, вы её помните, Григорий Львович, солидный кус отломтила.
И тут Игорь не без злорадства узрел, как Пеликан краснеет. Узрел и понял, что стыдно Пеликану-великану, хитрому и умнющему мужику, за свою промашку. Считал: профессор, мол, только о себе и заботится, до остальных ему дела нет. Дела-то ему до остальных, может, и нет, не вспомнит он о нынешнем хозяине никогда, имени в памяти не удержит, но жрать тайком, не поделиться с голодным… Нет, дорогой Пеликан, плохо вы о профессоре думаете! Игорь — уж на что юмористически к нему относится! — такой ошибки не сделает, знает точно, что Леднёв — добрый и отзывчивый человек, да и воспитан папой-землемером в лучших традициях.
— Извините, Павел Николаевич, — сказал Пеликан. — Неловко пошутил. А видеть вас рад душевно, соскучился, честное слово. Устали с дороги?
— В некотором роде. — Леднёв казался несколько растерянным от непривычной вежливости Пеликана, не баловал их тот изысканными оборотами, а над стариком так и вовсе посмеивался. Правда, беззлобно.
— Небось, о баньке размечтались? Так это доступно, ехали бояре. Вода и дрова есть, а топится она с утра. Сейчас туда, поди, и войти страшно…
Однако рискнули. Игорь не испугался предупреждения Пеликана, выдержал положенное в африканской жаре и теперь сидел с Пеликаном на шатком крыльце, расстегнув рубаху до пупа, дышал. Именно так: дышал, и ничего больше, потому что после парной одного лишь и хочется — отдышаться на свежем, обманно холодном воздухе.
Старик Леднёв ушёл в комнату, влез на печь, давил храпака, видел во сне прекрасное смутное время, когда всё было ясно и просто: вот одни бояре, вот другие, вот самозванец с поляками… Не то что сейчас!
— Как бродится, Игорь? — спросил Пеликан. Он облокотился о верхнюю ступеньку, подставив ветру могучую, покрытую густыми чёрными волосами грудь, разбросал по земле босые ноги в белых подштанниках.
Игорь скептически глянул на свои — тощие, хорошо ещё, что загорелые и тоже малость волосатые. Про трусы его и Пеликан и профессор уже спрашивали, домогались: что за мода, откуда такая невидаль? Чего-то объяснил, придумал про Европу, про парижские силуэты. А дело в том, что, собираясь сюда, отыскивая рубаху и брюки попроще, «вневременные», не подумал совсем, что трусов Россия-матушка в те годы не знала, куда позже они появились. Вот и пришлось выкручиваться…
- Предыдущая
- 5/63
- Следующая
