Лето никогда - Смирнов Алексей Константинович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая

Он говорил очень серьезно и веско — так, что Паук почти поверил.

Видя это, Малый Букер медленно перекрестился:

— Вот те крест, клянусь, что не вру. Мне врачиха говорила, спроси у нее сам.

Паук чуть не плакал. Его не радовало даже то, что он оказался прав: «Зарница» закончилась, толком не начавшись. Скауты объясняли это вмешательством местной жительницы, равно как и последующим унижением предводителей. Но кое-кто видел причину в неожиданном дефолте и утверждал, что у вожатых были какие-то свои виды на деньги военрука.

Тот продолжал препираться с Мишей, и старший вожатый одерживал верх.

Глазеть на позор сбежались все: коровы, сельский люд, что себе на уме, собаки и кошки; слетелись вороны, сороки и галки, собрались кучевые и перистые облака, из-за которых украдкой подглядывало насмешливое солнце, и даже прозрачный лунный блин задержался посмотреть.

— Давайте пойдем на стрельбище, — робко предложил уничтоженный Игорь Геннадьевич.

Мир вокруг него презрительно стрекотал, зудел и глумился, живя своей жизнью.

— Шабаш, — зло отмахнулся Миша. — Смысл? Какой теперь смысл куда-то идти? Об вас ноги вытерли, а вы планы строите.

И он мрачно скомандовал построение.

— Звезды не с нами, ребята, — объявил он отрядам. Букер тут же подумал о деревянных созвездиях. — Следопыт должен держать нос по ветру и быть внимательным к знакам. Поход отменяется. Каждому, как вернемся, два часа личного времени. И всем отрядам — по красной шашке за достижения.

— Ребята, равняйсь! — подсунулся Игорь Геннадьевич.

Никто его не послушал, раздались смешки.

— Да, недоработал Базаров с Павлом Петровичем, — процедил Дима.

— Что? Что, господин вожатый? — встрепенулись Дьяволы, которые обожали своего руководителя.

— Вы, ребята, про это еще не читали. Завидую, будете долго смеяться.

Все были очень довольны, что не успели уйти далеко; унизительное возвращение происходило в угрюмом молчании. Напыщенно перелаивались невидимые собаки. Горн заткнулся, барабан насупился; толстый Катыш-Латыш и Букер, шагавшие в хвосте, тихо беседовали.

— Мишка ни фига не боится, — и Катыш-Латыш качал головой. — Полкан-то много старше!

— Мишка начальницу дрючит, — возражал Малый Букер. — И вообще он крутой. Он же лысый, ты знаешь?

— Кто лысый? Мишка? — поразился Катыш-Латыш. — Где же он лысый, вон сколько волос!

— Ему пересадили, я слышал, как Леха с Димкой трепались. А так он лысый. Он у Второго Реактора был, понял?

— Понял, — уважительно пробормотал Катыш-Латыш. — Тогда-то все ясно. Если у Реактора, то этого полкана он может…может…

— И вообще, — добавил Букер, — что с того, что полкан его старше? Мишка-то уж всяко был под мнемой. Ему теперь чем старше, тем лучше.

Малый Букер механически повторял чужие сплетни, не понимая странных преимуществ юного возраста.

— Верно, — кивнул Катыш-Латыш, который слыл тугодумом и не успевал сообразить самых простых вещей. Тем более — сделать вид, будто сообразил.

— Ежкин корень. Ты ведешь себя, как мужик, — сказал Миша, выбираясь из-под начальницы.

Он потянулся за спичками и по пути посмотрел на часы: пять утра.

Полусумрак рассмеялся хриплым смешком. Бархат звучания вобрал в себя пепел и дым. Под одеялом щелкнуло: «Митоз,» — механически отметил Миша. Туберкулезные палочки в очередной раз удвоились.

Нога выпросталась из-под простыни, поиграла пальцами.

— Немудрено, — начальница «Бригантины» отпила из высокого стакана. На столике, задрав стеклянный носик-нос, дремал макет одноименного судна, служивший графином. — Я сделалась комбайном по ошибке.

— Как это? — Миша бессознательно отодвинулся. Бисексуалы одновременно отталкивали и привлекали его.

— Перепутали родительские мнемы, — простыня зашевелилась: под ней что-то чесали. В лагере было полно насекомых, и зуд поражал многих. — У нас фамилия нейтральная, бесполая: Фартух. Вместо маминой приехала папина.

— Эпрон, — сказал Миша.

— Что?

— Просто так. Эпрон. Фартук по-английски.

— Эпрон… Капрон.

— Иприт.

— Ифрит.

— Ибикус.

— Инкуб.

— Суккуб тогда уж, — рассмеялась начальница, перекатилась и обняла Мишу, походя вынув из его пальцев сигарету.

Миша, не успевший собраться с силами, отвел ее руку. Одновременно он, пытаясь возбудиться, прикрыл глаза, чтобы вызвать умозрительный образ той, что лежала с ним рядом. Ему казалось, что если приукрасить действительность, то дело пойдет на лад. В торжественные дни, например, начальница «Бригантины» смотрелась очень даже выгодно: она одевалась, как скаут, в рубашку и шорты, повязывала галстук и в этом виде принимала парад; после одного такого случая Миша сказал себе: решено! — и в тот же вечер постучался к ней, прихватив с собой все, что положено брать в этих случаях: шампанское, полевые цветы, коробку каких-то страшненьких конфет, седых и пыльных. «Оставь все здесь, выйди и зайди, как нашкодивший мальчик», — сказала она ему с порога.

Сейчас, отвернувшись и с закрытыми глазами, он видел только большие ступни, короткую шею с родинкой и ненормально узкую талию, способную пройти в кольцо из пальцев. Сущая машина, думал Миша. Совсем заездила евреечку-врачиху: та спала с лица, и глаза стали, как сливы, и чем-то пахло все время, черт-те чем.

— Как же так, — проговорил он задумчиво. — Как это вышло технически, чтоб отцовская мнема легла… не понимаю.

— Оказывается, все просто, — начальница уступила и теперь лежала на спине, не касаясь Миши. — Претензий с моей стороны не было. Если бы мне дали выбрать, я сама…Это же интересно, разве нет? Почему мужики такие правильные? Неужели тебе никогда не хотелось неестественного — ведь все в тебе есть, и оно тоже, где же пытливость ума?

Мишу передернуло:

— Нет уж, спасибо. Не надо мне таких экспериментов.

— Почему, глупый? Боишься, что дальше, по детишкам твоим пойдет, да? Так им, если мальчишки, немного пассивности не повредит.

— У меня не может быть детишек.

— Забыла, извини. А я-то, дура, таблетки глотаю.

— Ерунда. Мне просто трудно… — Миша сделал паузу, подбирая слово. Он редко беседовал на абстрактные темы. — Трудно самому, своими руками…переломить природу. Да и мамашины душевные терзания меня никогда не привлекали. Зачем я буду грузиться?

— Ты ничего не переломишь. В природе возможно все. Нам в институте как говорили? Мир бесконечен, и все возможно, а раз возможно, то и станет. И никакого предназначения у нас, кстати, нет. Мы — один из возможных и потому неизбежных вариантов, и все.

Миша покосился на часы. Он окончательно убедился, что больше любви не будет. Из-под брошенного полотенца выглядывал корешок какой-то книги, и Миша потянул его, как бы захваченный внезапным интересом. Вытянув, и вправду заинтересовался фамилией автора: Букер.

— Надо же, — усмехнулся он, показывая обложку начальнице. — У меня в отряде тоже есть Букер.

— Сынок, — улыбнулась та. — Ты не знал?

— Понятия не имел, — Миша раскрыл книгу и прочитал заглавие: «Пониженная Дифференцированность как Основа и Цель Современного Развития». — Можно взять почитать?

— Почитай, — начальница зевнула. — Автор противоречит себе. Рассуждает о простоте, а сам пишет книги. Он крупный идеолог, между прочим, стыдно не знать. Ты можешь идти, если хочешь; ты совершенно не обязан здесь задерживаться против воли.

Миша беззвучно чертыхнулся.

— О чем ты говоришь! Просто я…

— Да-да, Второй Энергоблок, я знаю.

По ее тону было ясно, что она действительно знает. Второй Реактор часто оказывался полезным прикрытием, и Миша, расставаясь с женщинами, не раз себе говорил, что нет худа без добра.

Он быстро оделся. Начальница продолжала улыбаться.

— Зайду на ферму, посмотрю, что там, — Миша, не находясь с темой, сморозил глупость. Но пришлось продолжать: — Вчера, знаешь, свинья там…потомство свое сожрала, всех поросят.

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая