Лента Mru - Смирнов Алексей Константинович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/42
- Следующая
— Ты видел нашу подводную лодку? — хрипел Ярослав. — Она хорошо известна врагам. Они называют ее «Черная Сатана»…
Обмылок натужно застонал, виски украсились вспухшими венами. Он изогнулся, стараясь сместить точку опоры, переместить центр тяжести.
— Ты видел нашего генерала-полковника? Враги разбегались от него в панике. Они прозвали его «Черная Сатана»…
Обмылок затрепетал; этот трепет передался Голлюбике, трансформируясь в озноб победного восторга. Зевок подался вперед, не веря глазам; Лайка прерывисто вздохнула.
— Так! Так! Так!
Ярослав Голлюбика, не находя новых аргументов, а может быть, считая из излишними, перешел к чему-то промежуточному между лаем и карканьем. Пот лил с него ручьями. Обескровленные кисти борцов отливали белым памятным мрамором.
— Херня это все, — выдохнул Обмылок и, совершив невозможное на этом выдохе, одним рывком вернул кулачному конгломерату прежнее равновесие. Он отбросил Голлюбику в исходную точку, восстановил утраченное, разинул пасть и начал гнуть соперника молча, без слов.
— Ты отвечай, отвечай! — вмешательство Наждака было бессмысленным и запоздалым. — Крыть-то нечем!
Но все видели, что Обмылку было чем крыть, а именно — всесокрушающей лапой, которая, как стало ясно через полминуты бесплодного единоборства, нисколько не уступала своей генетической копии.
Вера Светова сказала себе под нос:
— Вот что, товарищ Наждак… по-твоему — у кого из них первого лопнут мозги?
— Типун тебе, — охнул Наждак.
— По-моему, лопнут одновременно, — Вера продолжала строить предположения, не отвлекаясь на риторическое пожелание и вообще не нуждаясь в собеседнике, особенно в Наждаке. Боевые машины не предназначены для обмена мнениями. Вера Светова, еще какое-то время понаблюдав за схваткой, вдруг набрала в груди воздуха и громко провозгласила:
— Ничья!
— Ничья! — не позорным эхом, но по собственному миротворческому почину сказала Лайка.
— Врешь, шалишь, — не согласился Голлюбика и попытался напрячься еще пуще, но тщетно: своими стараниями он только поощрял соразмерное противодействие.
Обмылок трудился с огоньком; он ликовал, ибо сумел перебороть в себе чувство вины перед родителем, а следовательно, и страх вкупе с адлеровскими комплексами. Теперь он соревновался на равных; рядовые бойцы растерянно наблюдали за двумя королями, черным и белым, которые остались одни на доске и обрекли себя на бесперспективное препирательство. С этой шахматной задачей справился даже Зевок:
— Их надо разнять.
Наждак сделал вид, будто не слышит, и Зевок повторил, наглея с каждой фонемой все больше:
— Слышь, братан! Я с тобой разговариваю. Чего ты морду воротишь? Давай разнимать!
— Рубите узел, — постановила Вера.
— Все уже понятно, — Лайка сияла. Она была счастлива, примеряя на себя высокое качество кустарного изделия, то есть Обмылка, не уступившего оригиналу и в честном бою заслужившему штриховой код.
Обмылок и Голлюбика тяжело дышали и буравили друг друга злыми глазками, глядевшими из ям; взъерошенные, красные, с растрепанными бородами, как будто отведали доброго веника в русской парной.
— Парный случай? — с угрюмой иронией съязвил задыхавшийся Голлюбика. — Новая версия сомнительного закона.
— Мели, емеля, — Обмылок ушел от ответа. — Языком вы мастера…
Непримиримые антиподы, соединенные намертво запаянной перемычкой, разогрелись до легкого радиоактивного свечения. Оскорбительная реплика Обмылка адресовалась Голлюбике, но с тем же успехом могла подразумевать любого из зрителей, поскольку те так и не решились расщепить дуэлянтов; им оставалось смотреть и ждать заключительной вспышки, когда борцы перегорят, изойдут масляным дымом. Торсы Обмылка и Голлюбики мерно раскачивались; дыхание превратилось в механический скрежет, перераставший в пришепетывающий вой пробуксовки. Приз, совершенный в своей кругообразной форме, торчал равнодушным и абсолютным нулем. Светофорова рассмотрела, что он образован двумя стальными змеями, которые пожирали друг дружку с хвоста и навсегда подавились.
Бесполезность соревнования постепенно дошла до рассудка противников.
— Может, договоримся? — выдавил из себя Обмылок.
— Это как? О чем? — пропыхтел Ярослав.
— Порулим по очереди. Ты сделаешь, как хочешь… и я сделаю, как хочу…
— А как ты хочешь?
— Какое твое дело? Я же тебя не спрашиваю…
— Лучше взорвать, — заартачился Голлюбика, неожиданно поменявшись ролями с дубликатом.
— Зачем? Построят новый бункер…
— И так построят…
— Это мы еще поглядим… Мы все переменим… чуть влево, чуть вправо…
— А сдаться не хочешь?
— А ты?
Голлюбика натянуто рассмеялся.
— То-то, — сказал Обмылок, не отдавая сопернику ни сантиметра. — Давай, соглашайся… братский батя.
— Ты же обманешь, — Голлюбику не покидали сомнения. — Ты вывернешь руль до предела.
— Ну и что? И ты выверни. Все равно придется уравновесить…
— Их же там будет мотать и плющить, — Ярослав указал глазами на потолок.
— Их и так мотает и плющит, — напомнил Обмылок. — Небось и не заметят. В крайнем случае, купят крупы, соли, спичек…
— Разбираешься, гад, — удивился Голлюбика.
— Деньги ваши будут наши.
— Да-да, подрос, развился! А в чане лежал такой беспомощный, ручками шевелил…
— И мозгами, не забывай, мозгами тоже барахтал.
— Верно, — Ярослав смягчил тон, но не хватку. — Ты времени не терял.
— Ну, так что же? — Обмылок почувствовал, что партнер отправиться на компромисс, но боится унизить свое достоинство первородства. — Будешь рулить после меня. Я наломаю дров, а ты поправишь. И будет тебе твоя Правда, хотя я никак не разберу, что ты под ней понимаешь.
Ярослав закусил губу.
— Давай, командир, соглашайся, — помогла ему Вера. — В этой войне победителей не будет. А рулить все равно придется, надо все это переделать, — она обвела рукой помещение. — Ради наших детей.
(«Каких еще детей?» — некстати задумался Голлюбика)
— Головы полетят, — предупредил Наждак.
— Для тебя потеря невелика, — огрызнулась Вера. — Некому будет снимать головы, ты понимаешь? Там, наверху, все переиначится.
— Да мы просто не вернемся к хозяевам, — придумала Лайка, ловившая каждое слово. — Кто нам что сделает? Выберемся наверх и разбежимся!
— Нет, мы не станем разбегаться, это опасно, — возразила Вера. — Нам придется держаться вместе. Я предлагаю зажить одним хозяйством: построим дом, заведем животину, перекрасимся… Где-нибудь в тихой глуши. Назовемся родней, да и заживем по-простому.
Зевок не встревал, помалкивал. Его пугала возможность совместного проживания с Наждаком, от которого он еще в лаборатории наслушался обещаний, пересыпанных проклятьями.
— Дом, говоришь, построим? — повторил Ярослав, чье нутро с рождения было открыто бесхитростному и мирному труду на своей земле, простецким радостям, примитивному быту. И вдруг, для себя неожиданно, уставился на Лайку, в которой впервые увидел незнакомую светофорову — знакомая Вера, непокоренная, преломилась в собственном отражении так, что Ярославу померещилась возможность осуществить давнишнюю мечту. Он почавкал, с омерзением вызывая привкус ненавистного антисекса. И не заметил ответного внимания, которое явственно прочитывалось во взгляде Веры Световой, направленном на Обмылка. Вера почувствовала, как в ней вырастает нечто радостное, ранее не изведанное, и она вспомнила, как сделала Обмылку укол. Она выполняла инъекцию с несвойственной ей осторожностью, ласково и нежно, недаром и неспроста. Ей было жаль своего пациента, зрелого несмышленыша, которого, в отличие от Голлюбики, можно было учить, учить и учить практическому существованию, так как теория, высосанная из образца, не подмога житейской премудрости.
Телепатические конфигурации, образовавшиеся в ходе двусторонних раздумий, приготовились воплотиться. К ним приложились размышления Наждака, которым тот предавался, глядя, как отводит от него посерьезневший взор Зевок; эти мысли были слишком нетривиальны, чтобы в обозримом будущем привести к реальному результату. «Будем дерзать», — резюмировал Наждак и похвалил себя за проявленное душевное мужество.
- Предыдущая
- 29/42
- Следующая
