Тебе этого не понять - Андерсен Лайф Эспер - Страница 10

• Предыдущая
• 10/13
• Следующая

«Он начал пить. Всерьез и по-настоящему. Водку и тому подобное. Вперемежку с пивом. А по вечерам исчезал из дому. Время от времени. И мы знали, что он сидит в кабаке. Вместе с другими мужиками».

«Мы ума не могли приложить, как нам быть и что делать. Разумеется, мы пытались с ним говорить. Ну, то есть разговаривали в основном они с мамой, но мы с Куртом, конечно, слышали. Только из этого ничего не выходило. Я хочу сказать, говорить-то они говорили, много и долго, когда он был трезвый. И он обещал, что возьмется за себя, и прочее в этом духе. А один раз он даже плакал. Это было ужасно. Я же не привык видеть его таким. Ведь мы всегда знали, что он у нас — самый сильный, ему все нипочем.

Мне бы гораздо легче было, если б, например, мама плакала. И причин у нее было предостаточно, это уж точно. Но получилось так, что теперь самая сильная была она.

Да, ну вот. Но все эти тары-бары растабары — это была пустая трата времени. Когда он был трезвый, он обещал, что все станет по-иному, теперь уж наверняка, и дня два-три он действительно держался. А когда он был пьяный, говорить с ним было абсолютно невозможно. Он или начинал чертыхаться, орать: «Неужели взрослый мужик не имеет права хлебнуть пивка, не прося ни у кого разрешения!» Или же просто рявкал: «Заткнись, чертова баба!» — и при этом смотрел волком. А однажды он вздумал нас уверять, что трезв как стеклышко, ни в одном глазу, хотя только с третьей попытки сумел открыть дверь в собственную спальню. А то все рукой мимо попадал и при этом ругался, что проклятая электричка трясется и никак не постоит на месте.

Да, тебе хорошо смеяться. Но, когда такие штуки отмачивает твой отец да к тому же по нескольку раз в неделю, тут не до смеха. И потом, ты, наверно, догадываешься, что эти развлечения — они влетают в копеечку. В кабаке ведь за красивые глаза никого не поят. И мы довольно скоро почувствовали это на себе. Денежную, так сказать, сторону.

Курт — у него же вечно язык чешется — и на эту тему острил. Однажды сидим мы, ужинаем — родителя дома не было — и видим, мама совсем приуныла. Тут, значит, Курт и говорит:

«Да ладно, чего там. Конечно, кое-какие деньжата в этот кабак утекают, но нельзя сказать, что все расходуется впустую. Вы только подумайте, сколько мы экономим на мясе и картошке».

Вот такой он, мой братец Курт. И я вообще-то его люблю. Нет, правда, ведь я же прекрасно видел и слышал, что всю это петрушку он придумал только для того, чтобы хоть немножко поднять маме настроение. И знаешь, она и правда заулыбалась. И тогда я начал хохотать и хохотал, наверно, даже слишком громко, хотя не так уж мне было смешно — просто из солидарности с Куртом. И Курт тогда тоже расхохотался, он-то ведь привык, что я даю ему пинка под столом, вместо того чтобы смеяться над его шуточками. Так что в конце концов мы все трое немножко развеселились.

Так мы и жили, и таким вот образом мы и держались, причем довольно долго. Были все трое очень внимательны друг к другу и разыгрывали комедию, потому что всем нам было очень плохо и мы старались этого не показать, чтобы другим не стало еще хуже. Вообще-то меня тошнило от этого притворства, но я не представляю, как бы мы могли без этого жить. Продолжалось это, я думаю, месяца три, и как-то так получилось, что за это время мы гораздо лучше узнали свою маму. Потому что по вечерам мы тогда не так уж часто уходили из дому. Нам вроде… ну, понимаешь, нельзя же было, чтоб она каждый вечер сидела одна, верно? Вот мы и оставались с ней, я и Курт, когда родителя не было. И втроем разговаривали, нужно же было как-то время убить, пока он не явится. Потому что все мы сидели и ждали, когда он придет. Без этого никто не хотел ложиться спать.

Уроки я тогда не очень-то учил, но научился я в те месяцы многому. Мама у меня большая умница, вот в чем дело.

Все, что я рассказал тебе про родителя и про то, каково ему пришлось, когда он остался без работы, — это ведь, собственно, она мне, дураку, втолковала. Потому что, если честно говорить, сам я считал, что он просто болван и свинья. И довольно долго мне так казалось. Это только теперь я стал говорить о нем так, как я тебе говорю.

Между прочим, за то время я изучил еще и школьный курс кулинарии. И Курт тоже. Да, да, я теперь запросто готовлю еду. Началось все с того, что мы с Куртом решили как-то раз начистить картошки в надежде, что мама обрадуется и повеселеет. Это тоже была составная часть комедии, которую мы тогда разыгрывали. А она и в самом деле обрадовалась. По крайней мере, вид у нее был довольный. Потом мы однажды взяли и вымыли посуду. И кончилось тем, что мы достали поваренную книгу и попробовали сами стряпать. Ну, конечно, случалось всякое — мы и картошку посолить забывали, и другие мелочи упускали, не без того. Но теперь те времена давно прошли! Хочешь, я дам тебе отличнейший рецепт рагу с картошкой?.. Ну что ж, как угодно, навязываться не буду, Я только хочу тебе сказать, что это совсем неплохая идея — заняться приготовлением рагу, когда ты знаешь, что твой родитель сидит в кабаке и дует спиртягу, как последний алкаш, а ты ни черта не можешь сделать. Тебе-то этого не понять, ты ведь ничего такого не пробовал. А мы это ох как хорошо понимали, и мама, и Курт, и я.

Но, разумеется, без конца утешаться приготовлением рагу тоже невозможно, долго на этом не продержишься. Понимаешь, под конец мы уже не видели его в нормальном состоянии — он вваливался, еле-еле держась на ногах, и с трудом доползал до постели. Ну, и с финансами тоже стало туговато. А он, между прочим, приходил домой все позже и вел себя все грубее.

И вот как-то раз, дело было в пятницу, времени уже половина первого ночи, а его все нет. Мы в тот вечер сидели, разговаривали, потом смотрели по телевизору детектив. Такой, знаешь, с полицейским комиссаром. Мне, кстати, нравятся такие. Потом слушали радио, листали какие-то журналы. Мы уже как-то не могли ни о чем разговаривать, потому что обычно он к этому времени был уже дома.

И вот, когда мы досидели до половины первого, мама вдруг встает и говорит:

«Надень что-нибудь теплое, Пелле. Мы с тобой сходим, приведем его. А ты, Курт, останешься дома на случай, если мы с ним разминемся и он объявится сам».

Знаешь, я тебе признаюсь, мне не очень это улыбалось. В животе у меня сразу как-то противно заныло. А Курт стал зудеть, почему мы его с собой не берем. Но возражать маме было бесполезно, достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять: раз она сказала, значит, так и будет. И я пошел к себе в комнату и натянул свитер».

Я так ясно помню эту нашу ночную вылазку. Слишком ясно, яснее, чем мне бы хотелось. Я даже старался ее забыть — специально старался выбросить из головы. Дурость, конечно, — в результате все помнится только еще лучше.

Я вовсе не горел желанием рассказать кому-то об этом нашем походе. Петер мог бы, если б захотел, не слишком напрягаясь, состряпать из этого сенсационную историю. Прямо хоть сейчас в скандальную хронику какой-нибудь бульварной газетенки. Во всяком случае, в нашем квартале она вполне сошла бы за сенсацию. И меня совсем не привлекала возможность в течение ближайшей недели напороться на нее в школе. Но раз уж я начал, не идти же на попятный, надо было доканчивать. Иначе игра была бы нечистая. И потом, я уже, кажется, говорил, что Петер относится к числу людей, умеющих держать язык за зубами. Я, во всяком случае, надеялся, что он не трепло. И до сих пор он в самом деле ничего не разболтал.

Я все сильнее мерз на своем помойном сиденье, и надо было поскорее кончать, чтобы нам обоим не рассопливиться, как тот мальчишечка. Я попробовал подобрать под себя ноги. От этого стало как будто немножко теплее.

«На улице шел дождь, но не очень сильный. Приятно так моросил, лицо от него стало мокрое. Но мы тогда ни о какой приятности, конечно, не думали, ни я, ни мама, нам было не до того. Мы тащились по слякоти, чап-чап, и оба молчали. Сперва молчали.

• Предыдущая
• 10/13
• Следующая