Крушение - Соколов Василий Дмитриевич - Страница 2

В иной раз Сталин, предлагая выпить, обиделся бы за отказ, но сегодня он вовсе не настаивал. Немного перегодя, он заговорил о том, что думал и что заботило его. Убежденно, будто это происходило въявь, Сталин говорил о том, что немцы в 1942 году будут в состоянии вести крупные операции одновременно на двух стратегических направлениях, а именно на московском и на юге страны. Скорее всего они предполагают захватить Москву, выйти широким фронтом на Волгу и, разгромив наши силы на юге, захватить Кавказ и вырваться на иранскую границу, имея в виду в дальнейшем двойным ударом овладеть Ближним и Средним Востоком, и в первую очередь богатейшими нефтяными районами.

Слушал Жуков молча, казалось, соглашался с прогнозами Сталина. Но когда Верховный главнокомандующий кончил говорить и спросил его мнение, Жуков ответил, что немцы скорее всего нанесут главный удар на юге нашей страны, на московском же направлении они будут вести вспомогательные действия. Что касается Северо—Западного и Северного направлений — там немцы, не имея сил, займут жесткую оборону.

— Но почему на московском направлении ограничатся вспомогательным ударом? Кто вам открыл их карты? — перебив, спросил Сталин.

— Они сами их раскрыли, — сказал Жуков, и начал объяснять, почему немцы не изберут московского направления главным: — Конечно, взять русскую столицу — это не прихоть немцев. В падении русской столицы они видят падение Советского государства. Тем более они не пойдут теперь сразу в лобовую на нашу столицу. Научены горьким опытом зимы, когда русские набили им морду. Не захотят обжечься скова. Повторное наступление тем же путем на Москву для них гибельно, и не думаю, чтобы Гитлер и его генералы этого не понимали.

Верховный главнокомандующий слушал, потом решительно встал и заходил по комнате. Теперь его лицо, жесты, каждое движение стали энергичными. Глядя на него и слушая рубленые фразы с ярко выраженным кавказским выговором, Жуков подумал: «Активный в нем характер, и решительный. Сейчас опять подаст идею о наступлении повсеместно».

И он не ошибся. Как давно созревшее и выношенное, Сталин объявил, что нам нужно в начале лета развернуть наступательные действия на основных фронтах, измотать противника, растянуть его ударные группировки по всем направлениям и сделать их неспособными к нанесению ударов на юге страны и в районе Москвы.

Спохватясь, что сидит один, Жуков тоже встал, слегка опираясь пальцами о край стола. Встал он еще и потому, что собирался серьезно возражать, а военному подобает говорить со старшим лишь стоя. Перейдя на строго официальный тон, он доложил Сталину, что в стремлении обескровить и измотать противника всюду мы прежде всего обескровим и измотаем свои войска, не достигнув при этом никакого стратегического успеха.

— Что же вы предлагаете? — спросил Сталин.

По соображениям Жукова, выходило, что нужно собрать два мощных кулака и разгромить прежде всего ржевско–вяземскую группировку. Один удар нанести в районе Демидова в общем направлении на Ярцево, второй удар — из района Кирова также в направлений Ярцева и, разгромив ярцевскую группировку противника, во взаимодействии с партизанскими силами отрезать ржевско–вяземскую группировку. Когда это будет достигнуто, обрушиться всеми силами Калининского, Западного фронтов и при поддержке авиации Верховного Главнокомандования, ПВО Москвы и ближайших фронтов уничтожить ржевско–вяземскую группировку.

С минуту Сталин глядел на карту, потом, скосив глаза в низ огромного полотна, спросил:

— Товарищ Жуков, а на юге будем дыры латать?

— При некоторых обстоятельствах кому–то придется и латать, — не без улыбки ответил Жуков и серьезно добавил, что на юге страны необходимо построить глубокоэшелонированную оборону, встретить противника, если он двинется в наступление, мощным огнем артиллерии, ударами авиации, железной выдержкой пехоты. И закончил: — После того как враг будет истощен, перейти в контрнаступление, для чего иметь в резерве крупную оперативную группировку.

Наступила раздумчиво–долгая пауза. Молчал Сталин. Молчал Жуков. Вошедшая с подносом, на котором были две чашки кофе, женщина увидела на их лицах угрюмое выражение, будто обоих мучали какие–то думы. Она почувствовала некоторую неловкость, неслышно поставила на стол поднос.

— Диалектика… Познавать вещи в сравнении… — проговорил Сталин и, кивком подозвав Жукова к столу, пододвинул к себе чашку.

Женщина отошла к окну.

— Сейчас аэростаты будут поднимать, — сказала она громко.

— Мешают они, наверно? — машинально спросил Жуков. — Тревожатся москвичи, глядя на них?

— Нет, с ними как–то спокойнее… Только как долго немец еще будет летать на Москву? — Женщина, сказав это, повернулась, посмотрела в упор на Сталина, словно ожидая от него ответа.

— Этого добивайся вот от него, пусть скорее врага отгоняет дальше. Фронтом командует, — кивнул Сталин в сторону Жукова.

— А на фронте они тоже есть? — допытывалась она.

— Кое–где есть, висят… Только там они несут службу наблюдения и корректировки огня. А в Москве, надеюсь, скоро их снимем.

За окном догорал синевато–тусклый закат.

Встреча затянулась… Сталин проводил Жукова до наружной двери.

— Вы настаиваете на своем мнении? — спросил Сталин.

— Не могу иначе, — сказал Жуков. — Совесть не позволяет.

Сталин продолжал врастяжку:

— Отказаться от наступления на всех фронтах… Ждать, когда буря застанет…

— Нет, я вовсе не намерен сидеть и ждать у моря погоды, но…

— Не согласен с вами, товарищ Жуков. Не согласен. Соберем Ставку, — холодно сказал Сталин, прощаясь.

Жуков промолчал.

Собралась Ставка Верховного Главнокомандования. Наряду с членами Политбюро присутствовали военные — Тимошенко, Шапошников, Жуков…

Сталин предложил обсудить оперативно–стратегическую обстановку и намечаемые мероприятия.

Маршалу Шапошникову, как начальнику Генерального штаба, было приказано доложить обстановку и соображение генштаба. Борис Михайлович выглядел больным: длинное заостренное лицо, бледные щеки, и лишь в глазах непотухший блеск. Он давно жаловался на сердце, часто душили спазмы. И несмотря на недуг, Шапошников с упорством истого труженика и мыслителя вел огромную и нервную работу в генштабе. Тяжесть на его плечах лежала непомерная, и товарищи искренне сочувствовали Борису Михайловичу, а он, усмехаясь, нередко отвечал им: «Везу, батеньки мои. Взялся за гуж…»

Делая доклад, Борис Михайлович часто останавливался, чтобы передохнуть. Немного повременив, он продолжал хрипловатым и усталым голосом:

— Ставка считает, что главные события с начала летнего периода вновь развернутся вокруг Москвы, что именно здесь, на центральном направлении, фашисты опять попытаются нанести нам решительный удар.

— А каковы на этот счет прогнозы у наших разведчиков? — спросил кто–то.

— У наших разведчиков?.. Прогнозы?.. Еще с середины марта разведорганы докладывали нам, что центр тяжести весеннего наступления противник перенесет на юг! — ответил Шапошников. Он обвел взглядом зал, думая, что кто–либо возразит, но все молчали, и, откашлявшись, продолжал: — Наша точка зрения… точка зрения Генерального штаба такова: учитывая, что советские Вооруженные Силы в данный момент уступают по численности и вооружению противнику, мы предлагаем Ставке избрать в качестве способа боевых действий советских войск на весну и лето 1942 года стратегическую оборону. Генеральный штаб рассчитывает оборонительными действиями на заранее подготовленных рубежах сорвать наступление немецких войск, обескровить их и тем самым создать благоприятную почву для перехода в решительное наступление. Таким образом, идея обороны, по нашему мнению…

Шапошников не успел закончить мысль, как Сталин прервал его и заговорил нетерпеливо:

— Согласен, товарищ Шапошников. Можно занять стратегическую оборону. Но мы не должны, не имеем права ждать, пока немцы нанесут удар первыми. Надо самим обрушить на них ряд ударов, измотать, обескровить противника и сорвать его наступательные планы…