Вторжение - Соколов Василий Дмитриевич - Страница 9

Она обернулась и, слегка склонив голову, спросила:

— И вам не жалко было?

— Кого?

— Тех крольчат, что поедались этим…

— Самец от этого только выигрывал… — Петр усмехнулся.

— Гадкая привычка, — упрямо возразила Наталья.

Быстрая, озорная езда и озорные мысли. Только и всего. Надо ли принимать все близко к сердцу ей, Наталье, да еще всерьез спорить, а может, он просто шутит…

Завьялов посмотрел на нее в упор. Наталья испуганно отвернулась, нащупала под ковриком и выдернула один колосок. Он был без зерен, но, надкусывая его, Наталья ощутила во рту сладковатый запах хлеба.

— Дайте вожжи, я буду править.

Она привстала, подалась грудью вперед и едва пошевелила вожжами, как конь перешел на рысь.

— А можно быстрее? — спросила она и, не дождавшись ответа, озорно сверкая глазами, стала отчаянно погонять. Разгоряченный конь, бросая ледяные комья в передок, фыркая от встречного колючего ветра, понесся скачущим наметом. Поле куда–то отступило, побежало назад, теряясь в дымке, и — чудилось Наталье — плывут они в безбрежье сизого неба. Боясь, что одной не управиться с разыгравшимся конем, Завьялов начал придерживать левой рукой вожжи, а правой обхватил ее за талию, молчаливо, все сильнее прижимал к себе и вдруг приник к ее лицу.

— Ой, что вы делаете! Не надо… — расслабленным голосом вскрикнула Наталья, а сама припала к нему горячими губами.

Не въезжая в село, остановились, сидели молча, виновато–притихшие, не смея взглянуть друг другу в глаза. Луна как будто смутилась, сползла к горизонту и теперь кралась над старыми ветлами. У конюшни, что стояла подле сада, залаяла собака, кто–то, видно сторож, негромко окликнул ее, и опять морозная стужа сковала тишину.

Завьялов помог Наталье сойти. Она поспешила к дому мелкими шажками. У палисадника немного постояла, приложив руку к груди и слушая, как бьется сердце, потом оглянулась: санки исчезли.

Поземка заметала разгульный след.

Зачем все это?.. Зачем? — проснувшись утром, спрашивала себя Наталья и чувствовала, как стыд жжет ей глаза. Час был поздний, она еще лежала в постели, растрепанная, и ругала себя за вчерашнюю вольность, и ждала, что, быть может, о ее катании с военкомом Петром Завьяловым уже знают и отец и сестренка, знают все на селе и укоряют ее полынно–горькими словами: "Срам–то какой! Свихнулась!"

— А в чем я виновата? — вслух произнесла Наталья. — Ну, каталась… Ну, позволила себя поцеловать. Так это же он, Петр, полез целоваться. Ради веселья, ради катанья! А я люблю Алексея! И меня никто не упрекнет в измене, никто! — с твердостью проговорила Наталья и, откинув одеяло, свесила с кровати ноги, пошевеливая пальцами, — странно, какие–то они короткие, совсем тупые. Наверное, оттого, что туфли всегда на номер меньше ношу, — усмехнулась она.

Рядом, на столике, портрет Алексея в рамке. Она взяла его и долго всматривалась: Алексей был снят в ладной гимнастерке, при ремнях, лежащих крест–накрест. Она гладила карточку, а как будто притрагивалась к его лицу, волосам. В уголках его широких губ держалась гордая улыбка, левый глаз был чуть сощурен в лукавинке, и Наталье казалось, что он осуждает ее строго, непрощенно… "Не надо, милый. Я твоя… Как есть твоя!" — шептала она, прижав портрет к груди.

Потом оделась, подошла к окну. Оно было запушено изморозью, и Наталья, отогрев своим дыханием кусок стекла, задумчиво глядела на сугробы, на деревья. Она знала, что где–то далеко–далеко, под Гродно, быть может, сейчас, в зимнюю стужу, стоит на посту Алексей. То и дело отогревая стынущее стекло, она не переставала смотреть и все ждала, а вдруг в это стеклышко увидит родное лицо… "Хоть бы скорее приезжал. Я же вся извелась…" — думала Наталья, и на душе было тоскливо и тяжело.

Посмотрев в сторону лога, на стежку, она вздрогнула и отпрянула от окна. "Опять он!" — кольнуло в сердце. Завьялов возвращался в поселок. Наталья пожалела, что именно в эту минуту вновь увидела его. "А что в этом такого? И почему некстати?" — поймала себя на мысли и опять поглядела в окно. Санки уже выезжали из села, а Завьялов, обернувшись, не сводил глаз с ее дома. Наталья почувствовала, как в груди у нее что–то встрепенулось, обдало жаром, и она уже не могла больше вот так просто и спокойно смотреть на сапки. И опять ловила себя на мысли, что раньше никогда так не бывало с нею. На душе было удивительно хорошо, все прохожие казались на редкость милыми людьми. Обычно ей не нравилось, когда снег медленно и нудно падает, но сейчас и эти снежинки казались вестниками чего–то доброго, чистого, большого.

Вот она неотрывно следит за тем, как медленно удаляется Завьялов. "Идти бы и идти с ним, ни в чем не сомневаясь", — шепчут ее губы.

Наталья как бы очнулась. "Что это я? К чему это?"

Она заставила себя думать о том, что надо сделать по дому. Ну, ясно комнаты еще не убраны, и обод надо приготовить…

Наталья долго искала веник, но, кроме куцего окамелка, ничего не нашла. В сенцах приставила к стене лесенку, забралась на чердак, надергала из вязанки красноталовых прутьев, связала веник. Обмакнула его в кадку с водой и начала мести пол. Пестрый котенок не сводил с нее глаз, весь напряженный и собранный, в который раз готовился к прыжку и опять не решался броситься. Но вот он мелькает рыже–белым пятном, кольцует пушистый хвост у ее ног, потом шаром перекатывается через веник, стараясь прижать его лапами. Наталья не замечает ни самого котенка, ни его шалостей. Руки ее также механически двигались, мысли были также далеко.

Неторопливо тянется время. Наталья заправила щи, поставила чугунок на угли. До обеда еще далеко, можно заняться и рукоделием. В руках у нее вышивка. Отец любит после обеда вздремнуть полчасика, не раздеваясь. Наталья давно задумала вышить ему подушечку, чтобы не брал большую пуховую с кровати, не подкладывал под голову овчинный кожух. Вышивает крестом. Привычные пальцы, едва касаясь тоненькой иголочки, заставляют ее вылезать то с одной, то с другой стороны атласной ткани.

Волосы падают ей на глаза. Не спеша ищет она в волосах заколку, чтобы поправить ее. Размеренно, мягко щелкает маятник часов. Скоро двенадцать. Как медленно тянется время! Наталья изумляется: что же она наделала? Черная нить, которой нужно было вышить два креста, поползла вниз, протянулась до самого края…

"И где только думы твои, девочка! — всплеснула руками Наталья. И тут же подумала: — А почему бы не разобраться в этом? Почему?"

Порывисто встала, прошлась по комнате, не удержалась, чтобы не заглянуть в окно. Вон и стежка, по которой она шла с Завьяловым. Он держался в сторонке, видимо, заботясь о ней, оберегая от пересудов. А потом эта бесшабашная езда… Стелется поземка, мгла скрывает все вокруг. Тогда она этого не ощущала. Ей было тепло от его прикосновения, от светящихся в темноте глаз…

Кажется — так давно это было! Просто не верится, что вчера. Она оглядывает комнату и видит до мелочей знакомые вещи. Они возвращают ее к чему–то старому, давно пережитому; в сознании последние события как–то странно отодвигали прочь внешний мир, и даже личные дорогие вещи становились ненужными…

"Будто в вечность погружаешься. Живешь здесь одна как заколдованная. Не хочу я такой жизни!" — думает Наталья, а сама чувствует, как на глаза навертываются слезы. И, чтобы утешить себя, вновь подходит к окну. Ей вспоминается детство, девичья пора.

Будучи маленькой, Наташа любила привычные домашние покой и ласку. К отцу относилась с доверчивой нежностью. Тогда же узнала, что матери у нее нет, куда–то уехала, набитая дура, как говорил отец. Она не сразу этому поверила, а когда поверила, на ее исхудалом личике появилась совсем недетская озабоченность.

— Как жить–то станешь, дочка? — спрашивал отец, притягивая ее к себе.

Задумчивая, она отвечала тихо:

— Как ты.

— Как же это?