Царь Аттолии (ЛП) - Тернер Меган Уолен - Страница 29

Рука царя сжала его плечо, и Костис очнулся от своих печальных мыслей и начал спускаться по лестнице. Левая нога Евгенидиса неловко опустилась на ступеньку, и он зашипел. Костис потянулся, чтобы поддержать царя правой рукой, и его беспокойство, должно быть, отразилось на его лице.

— Надеешься, что я оплачу эти чаши? — спросил царь.

Костис отдернул руку в сторону, и Евгенидис рассмеялся.

— Маленькие?

— Полный размер, — буркнул Костис упрямо.

— Ты сделал это, чтобы защитить меня от боли? Потому что это, — он остановился, мучительно переводя дыхание, — действительно больно.

— Я не уверен. Кажется, я молился, чтобы вы были в безопасности, Ваше Величество.

— Это неоднозначная формулировка, — заметил Евгенидис. — Мне придется умереть, чтобы освободить тебя от этого обещания.

— Я принесу чаши, Ваше Величество.

Царь покачал головой.

— Ты будешь зарабатывать на них всю свою жизнь.

Костису никогда не погасить этот долг. Он бы предпочел сразу отправиться на тот свет, но этот выход был ему недоступен. Странно, что можно так злиться на человека и одновременно приносить жертвы за него.

— Я их добуду, — просто сказал он.

— Костис, у меня нет слов.

— Не заметно, Ваше Величество.

Вся его жизнь, которую, как он надеялся две последние недели, можно было возродить из пепла, снова полетела к чертям. Оставалось надеяться, что царь хотя бы не будет смеяться над ним.

Они шли вдоль отражающего бассейна. После падения Телеуса среди зарослей кувшинок осталась зиять большая черная дыра. Лужа воды, которую он выплеснул, выбираясь на мраморный бортик, сохла на солнце. Одна вырванная с корнем лилия свисала с камня в воду. Евгенидис нерешительно повторил попытку:

— Так как ты действовал в моих интересах, ты мог бы обратиться с запросом в казначейство для получения субсидии.

Царский казначей вряд ли будет считать десять кубков невосполнимой потерей. Костис сглотнул.

— Я обидел тебя? Я не хотел.

Костис покачал головой.

— Нет, Ваше Величество. Спасибо, Ваше Величество.

— Какой богине мы должны посвятить их?

— Филии.

Это была аттолийская богиня. Евгенидис не поклонялся ей.

— Понимаю. Думаю, будет правильно, искать помощи везде, где это возможно. Никогда не знаешь, кто спасет тебя, когда ты зайдешь слишком далеко.

Костис верил в своих богов, молился им и приносил жертвы, но Евгенидис, если верить слухам, говорил с ними и даже слышал, что они отвечают. От этой мысли Костису стало не по себе. Возможно, в легендарные времена боги и разгуливали по земле, но он предпочитал думать, что сейчас они прекрасно чувствуют себя на своих алтарях и не покидают пределов храмов.

— Конечно, при условии, что я выживу, — добавил царь. — А я могу и умереть.

Он вздохнул.

— Возможно, я даже не доберусь живым до своей спальни.

Если это и была агония, то совсем недостоверная, подумал Костис и пребывал в этой уверенности, пока они не подошли к короткой лестницы у дальнего конца бассейна. Ни один человек на грани жизни и смерти не найдет в себе сил, чтобы ругаться, как самый распоследний дерьмовоз.

Он был обеспокоен, когда шаги царя замедлились перед охотничьим двором, и эта остановка уже не сопровождалась проклятиями и жалобами. Потом он услышал приближающиеся голоса и понял, что это уже не шум боя, а ропот придворных, обеспокоенных долгим ожиданием. Толпа надвигалась, топча клумбы: гвардейцы, дворяне, слуги. Евгенидис что-то забормотал. Костис наклонил голову, чтобы услышать.

— Шла собака через мост… четыре лапы, пятый хвост… если мост провалится… то собака свалится.

Их быстро окружали. Со всех сторон звенели голоса, надвигались лица. Руки, неизвестно кому принадлежащие, попытались оттащить царя прочь. Костис отстранился, и царь закричал от ярости. Вдруг Костиса пронзила мысль, что в толпе может находиться человек, желающий закончить работу, начатую убийцами.

— Эй, — громко сказал он богато одетому мужчине средних лет, который стоял перед ним, но смотрел на царя. — Эй! — повторил Костис, и человек повернулся.

Костис вытянул ладонь вперед и оттолкнул его с дороги. Напрягшись всем телом, нагнув голову, как баран, он двигал этого человека перед собой, пока тот не столкнулся с другим придворным, стоящим сзади, и они оба не упали на дорожку. Чтобы не повалиться на землю вместе с ними, те, кто мог, отступили, тесня тех, кто стоял у них за спиной, и оставляя перед Костисом открытое пространство.

— К царю! — крикнул он, и гвардейцы, настороженно переглянувшись, чтобы убедиться, что обращаются именно к ним, бросились вперед.

Они решительно пробились сквозь толпу. Костис приказал:

— Не позволяйте никому к нему приблизиться.

Костис продолжал поддерживать царя, ноги которого уже подгибались. Костис чувствовал, как он дрожит. Похоже, не было смысла обходить клумбы, раз все цветы уже вытоптаны, и Костис направился напрямик к арке охотничьего двора.

В отчаянии он склонил голову к царю, который, казалось, начал задыхаться. Костис сердито фыркнул. Евгенидис смеялся.

— Ты столкнул с дороги барона Анакритуса. Ты его знаешь?

— Нет. И мне все равно. Где ваши слуги? — горько спросил Костис.

— Я отослал их, чтобы не мешали мне спокойно гулять. Не сомневаюсь, что им уже сообщили, как они пропустили все веселье. Скоро они буду здесь.

— Что-то они не торопятся, — пробормотал Костис.

— Торопишься избавиться от меня?

— Почему вы не можете вести себя, как настоящий царь? — прошипел Костис ему на ухо.

Наконец они добрались до охотничьего двора.

— О, боги, опять лестницы, — в отчаянии пробормотал Евгенидис.

Костис вздохнул. Царю предстоял еще долгий путь со многими лестницами. Царские апартаменты находились на противоположной стороне дворца. Наверное, было бы лучше по ближайшей лестнице подняться к прогулочной дорожке на крыше. Так можно будет дойти до внутреннего дворца, а оттуда царь мог спуститься вниз и попасть в свои комнаты.

Размышляя, кто еще должен сопровождать Его Величество, Костис двинулся по выложенной плиткой дорожке, которая привела их к крыльцу над охотничьим двором. Евгенидис смотрел себе под ноги. Он не заметил появления царицы.

Она появилась из дверей дворца впереди своих служанок, которые поспешно следовали за ней парами. Толпа на лестнице бесшумно раздалась в стороны перед Аттолией, и она увидела царя, который все еще не поднимал головы. Размеренным шагом она начала молча спускаться вниз по лестнице. Признав ее, стражники расступились.

Она потянулась к Евгенидису и коснулась его лица. Ни один человек не шелохнулся во дворе, даже воздух застыл в ожидании. Царица смотрела на царя, а царь смотрел себе под ноги. Сердце Костис сжалось от боли за царя и царицу, а так же за себя самого, так неудачно отдавшего свою преданность двум людям одновременно.

Царица начала медленно отступать к лестнице, когда царь схватил ее за запястье и дернул вперед. Он так же потянул Костиса. Костис был выше царя, так что ему пришлось немного склониться и обхватить царя за спину, чтобы не дать ему потерять равновесие. Ему пришлось снова переступить с ноги на ногу, когда царь отпустил руку царицы, чтобы перехватить ее локоть и потянуть к себе.

Царь приложил руку к ее щеке и поцеловал Аттолию. Это не был поцелуй двух чужих людей и даже не поцелуй жениха и невесты. Так мужчина целует свою женщину, и когда поцелуй закончился, царь закрыл глаза и опустил голову на плечо царицы, как человек, пришедший домой в конце дня.

— Ты не застала меня в саду, — сказал он. — Извини.

Костис понял, что стоит с разинутым ртом, и поспешно захлопнул его. Он не мог отойти, не сбросив руку Евгенидиса со своего плеча, но он мог отвернуться в сторону, что и сделал. Он посмотрел на людей во дворе, которые были не так расторопны как он, и потому все еще стояли с открытыми ртами. Надо же, сколько ошеломленных лиц сразу. Костис, может быть, и рассмеялся бы, но все еще был слишком потрясен.