Зеленое море, красная рыба, черная икра - Словин Леонид Семенович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/48
- Следующая
– А насчет жилья ты говорил? Пока еще ничего не известно?
– Нет.
– Не говорил или неизвестно?
– Неизвестно.
– Может, мне приехать к тебе в следующую субботу? – спросила она. – Как там с продуктами? Привезти?
Я вспомнил, что уже давно, как принято у нас на том берегу, не брал в воскресенье две большие корзины и не отправлялся на рынок за провизией на всю неделю. Лена все это делала теперь сама.
– Я могла бы тебе захватить фруктов. Как ты обходишься с питанием? – снова заговорила она.
– Нормально. У меня все есть. Ни о чем не беспокойся. А насчет приезда – давай обсудим. Позвони заранее, чтобы достать тебе каюту…
– Если тебе неудобно, я сама могу позвонить Эдику Агаеву… Я знаю его жену. Достать каюту не так сложно…
– Думаю, я устрою… Ладно! Очень много желающих звонить. Так все ничего?
– Ничего, – сказала она вдруг мрачно-зло. Тон ее переменился. – Если не считать всего, что происходит… Тебя, по-моему, это устраивает.
– Ну почему?
Вокруг были люди, мне неудобно было обсуждать наши отношения. Тем более что в прежние времена даже не по телефону мы никогда не могли прийти к согласию.
– Это тебя надо спросить – «почему»? – сказала она.
– Ну ладно! На неделе я тебе позвоню…
С другого конца провода уже неслись гудки.
«Не удивительно ли, что жилище прокурора, человека, поставленного державой наблюдать за точным исполнением законов, – думал я на обратном пути домой, – расположено в самом центре Нахаловки – того самого огромного городского района, который официально не существует, но, несмотря на эту свою юридическую недостоверность, развивается исключительно бурно?»
Наверное, в этом тоже заключалась одна из прихотей моей загадочной птицы счастья.
Крестьяне, пришедшие после войны в порт и на нефтепромыслы на заработки, перетаскивали из кишлаков многочисленные семьи, а потом друзей и соседей; демобилизовавшиеся из армии; отбывшие срок заключенные, которым был воспрещен въезд в родные места; надумавшие осесть на месте цыгане и, главное, огромные крысы – пионеры освоения и возникновения Нахалстроя – отстроили себе жилье самовольно – безо всяких разрешений, планов, проектов, согласованных виз.
Они возводили свои домишки из чего попадя и где попадя, самоуправно врезались в газовые трубы, подсоединялись к нитям водопровода, воровали со столбов электричество, в общем – жили. И город, остро нуждающийся в них, делал вид, что их не замечает, поскольку их как бы нет в красивых генеральных планах развития и расширения, в статистике, в отчетности – и нет их проблем. Собственно, они есть, эти проблемы, но это их проблемы – нахалстроевцев…
Лишь потом как-то неожиданно выяснилось, что их жалобные жилищные делишки стали городскими проблемами. И чтобы их решить, необходимо стало канонизировать существование Нахаловки и войти в правительство с просьбой о многомиллионных кредитах. Но от этой мысли городские власти закрыли в ужасе глаза.
«Не в этом ли причина «недостоверности» здешней жизни?» У дома меня окликнули:
– Игорь Николаевич… – Я увидел милицейскую машину. – Дежурный послал за вами… – Из кабины высунулся помощник дежурного.
– Что-нибудь случилось?
– На сажевом комбинате ЧП: нефть прорвало. Большой ущерб! Комбинат хотел скрыть, ко директор госзаповедника узнал. Дал телеграмму в Москву с просьбой создать государственную комиссию…
4
– …Так испортить настроение директору сажевого комбината, да еще накануне женитьбы его единственного сына!..
Проворные пальцы представителя частнопредпринимательского капитала на восточном берегу быстро перебирали кожу на моих щеках, натягивая и тут же отпуская ее в зависимости от взмахов и приземлений выдернутой с моим появлением из ножен особо острой, привезенной «оттуда» контрабандной бритвы.
– Закрыть установку, которую с такой помпой пустили… Говорят, Кудреватых кричал вам: «На том берегу один Баку сливает в море триста миллионов кубометров – так и его закройте!»
Парикмахеру были известны самые свежие городские новости.
– «…Да я тебя за Можай загоню! На Курильские острова…»
Согомоныч ждал подтверждения, но я молчал.
– В городе только и разговоров, что о водной прокуратуре… Так им спокойно жилось! – наклоняясь почти к самому моему лицу и поминутно заглядывая в зеркало, нашептывал Гарегин. – Браконьеры таскали осетров. Заводские сбрасывали отходы в море. Ни штрафов, ни санкций…
«Самое удобное для рыбинспектора, – отмечали мы с женой много лет назад в ее студенческой курсовой работе на тему «Поведение браконьера в конфликтной ситуации», – это контактное поведение нарушителя. Объектное поведение неудобно, поскольку человек быстро выходит из этого состояния и, как последующая реакция, появляются попытки преувеличения своей активной роли. Поэтому объектное поведение не переводится сразу в контактное, а только через конфликтное…»
Я вспомнил об этом, когда браконьер, в данном случае Кудреватых – плечистый, с испитым, но приятным лицом, голубоглазый, властный, – пошел в атаку на рыбинспектора, то есть на меня.
– Водная прокуратура… Это сейчас модно – охрана окружающей среды!..
О! Он никак не хотел считать себя нарушителем, по чьей вине в море ушли тонны нефтепродуктов из-за никуда не годной системы очистки и блокировки, которыми никто не хотел заниматься! Эта работа не приносила ни денег, ни славы, и за нее не
давали ни Героев, ни грамот.
– …Люди нацелены на большие свершения… – кричал браконьер.
И благодаря странной его логике, благодаря лицемерной демагогии многих десятилетий в этой конфликтной ситуации, я – рыбинспектор, поставленный представителем всего, что не может ни слова сказать за себя – плавающего, растущего, обитающего на дне бассейна, накрытого теперь масля: ной, уничтожающей все блевотиной сажкомбината, – выглядел в его, директорской, интерпретации как человек никчемный, живущий инструкциями, не видящий ничего вокруг, глубоко равнодушный к судьбе страны, поскольку сажа, которую выдавал на-гора Кудреватых, где-то там, в недоступных прокуратуре сферах, сложным образом оборачивалась в конвертируемую валюту и просыпалась на всю страну, и в первую очередь на Восточнокаспийск, обильными осенними золотыми дождями.
– О чем говорить, когда вы образовали мертвую зону! Уничтожили одним махом рыбное стадо! Вы понимаете, что вы сделали… – В запале я пренебрег важным правилом – не увеличивать нагрузку на человека, находящегося в раздраженном состоянии, а, наоборот, дружелюбно стремиться вывести из него – в таком случае больше вероятности, что поведение его не станет и вовсе агрессивным. – Я вынужден закрыть установку. Сегодня же вы получите от нас письменное предписание…
– Прокурор области отменит ваше указание! – заорал он.
– У него нет прав!
– Есть еще обком партии…
– А он при чем?
– Обком, по-вашему, ни при чем? Вы выше обкома? – Еще раньше, до того как разговор наш перешел на крик, Кудреватых вернулся к столу, выдвинул ящик, что-то поискал в нем, не нашел, задвинул, вернулся назад. – Обком партии вам не указ?
– Мы выполняем указания Генерального прокурора…
– Вот и договорились! – продолжал орать на меня Кудреватых. Он вернулся к столу, пошарил в ящике – по-видимому, включил диктофон. – Обком для тебя никто!
Я нарушил золотое правило службы и уже пожинал плоды этой оплошности. Было бы куда дипломатичнее, если бы перед тем, как закрыть установку, я бы прошел к директору со словами извинения:
– Вынужден! Пойми правильно… Жмут на меня! И Кудреватых понял бы!
– Я не обижаюсь… – Подумав, он, может, пригласил бы меня на свадьбу своего сына. Судя по всему, там должна была собраться вся восточкокаспийская элита.
А вместо этого! Оскорбленный и униженный, вернувшись, я поднял трубку и неожиданно для себя позвонил Мурадовой. Она была на месте.
- Предыдущая
- 18/48
- Следующая
