Шах помидорному королю - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/56
- Следующая
Валерий нажал клавишу. «Фантомас» заговорил выверенным голосом диктора: «Облачность, местами ливневые дожди…» Затем последовала тишина, ее прервал нудный скрип — так скрипят высохшие на корню деревья. Опять тишина, и вдруг неуверенное «ква» одинокой лягушки, еще «ква», еще, всплеск воды, ответный уверенный клич — и вот уже грянул дружный лягушиный хор.
— Чисто выводят! — Валерий взмахивал рукой, как бы дирижируя хором.
Пение лягушек всегда казалось Фомину безобразным криком. Но в магнитофонной записи оно обрело собранность и даже стройность. Никакой разноголосицы — торжественная болотная оратория. Даже досада взяла, когда через пять минут запись кончилась. Но сразу хор запел что-то новое.
— Ритм улавливаете? — спросил Валерий. — Минималистская музыка. Самая теперь мода. Композиторы-минималисты отказались от сложных мелодий. Будущее, как они считают, за музыкой, близкой к естественным звукам природы. Моих лягушек хоть сейчас пиши на диск…
Лягушки запели что-то лирическое, задушевное.
«Но почему, — печально думал Фомин, — музыка все упрощается, вот и до минимализма дошли, а для исполнения музыкантам подавай дорогостоящую аппаратуру… — Фомину отчетливо вспомнился синтезатор «Алиса», выставленный на самом видном месте в отделе радиотоваров универмага: цена 760 рублей. — Сами выставляем, — размышлял он с досадой, — дразним ребят, а потом какая-нибудь Анюта приходит за конвертом…»
Фомин решительно приподнялся: хорош лягушиный концерт, но пора… И тут за его спиной раздался кашель. Фомин круто обернулся: кто пришел? Никого! В комнате только он и Валерий.
— Шляются по ночам, портят записи. — Валерий протянул руку, чтобы выключить «Фантомаса».
— Погоди. — Фомин и сам не знал, зачем ему понадобилось удержать Валерия.
Двое притащившихся ночью на болото разговаривали вполголоса.
Первый: «Ты не можешь выйти из игры. Надо было отказываться сразу. До того, как тебе раскрыли весь план».
Второй: «Я имею право отказаться, когда хочу». Второй явно нервничал, трусил.
Первый: «Не имеешь. Поезд уже ушел. И чего бояться? На нас никто не подумает».
Второй молчал. И молчание затягивалось. «Ну…» — Фомин напряженно ждал, струсит второй или решится дать отпор. Нет, ничего не слыхать. Даже лягушки куда-то пропали.
— Все, Николай Павлович, — сказал Валерий. — Я же вам объяснял, «Фантомас» пишет ночью на автоматическом режиме.
Фомин критически оглядел паутину проводов, раскинутую по всему дому: «Тоже мне — автоматика. Человек, услышав такой разговор, непременно дождался бы конца. А «Фантомасу» все равно, вырубает запись на самом интересном месте».
На обратном пути, пришпоривая казенный мотоцикл с коляской, взятый для поездки в Нелюшку, Фомин перебирал в памяти странный разговор на болоте. Про какой план говорили?
И почему такая уверенность, что на них никто не подумает? Кто они и что собирались совершить?
Валерию оба голоса незнакомы. Своих, нелюшкинских, он всех хоть по разу писал. Эти, значит, из приезжих.
Фомин мысленно перебирал, кто это мог быть. Эдик Вязников со своим сообщником? Но почему обязательно начинать с Эдика! Летом в Нелюшке полно приезжих. Родня наведывается. Туристы — пешие и на автомобилях. Шефы с фабрики приезжают на сенокос. Ребята-старшеклассники…
Если бы «Фантомас» записывал месяц и число… Нет даты — не с чего начать… Сводка погоды про облачность и ливневые дожди — не примета, нынешним летом ливневые дожди поливали район каждый день.
«Кисель на моем месте сразу бы сочинил увлекательную версию, — рассуждал Фомин, мчась на бешеной скорости по пустому шоссе. — Но только Кисель способен придать серьезное значение угрозам «ты не можешь выйти из игры», «поезд ушел»… Книжные слова, из детективов. Да, пожалуй, эти двое — школьного возраста, хотя голоса как у взрослых. Акселераты… Вале звонят по телефону ее восьмиклассники — по голосу не отличишь от взрослого…»
Миновав мост через Путю у въезда в город, Фомин не повернул к себе домой в микрорайон, поехал в музей. Кисель наверняка там — по воскресеньям у него прием важных гостей, прибывших издалека.
Возле парадного подъезда с чугунными столбиками и кружевами каслинского литья стоял синий «мерседес». У Киселя иностранцы? Нет, номер московский, для частников. Фомин поставил свой мотоцикл канареечного цвета рядом с «мерседесом». Неплохо смотрится.
На крыльцо музея вывалила шумная компания. Гостей провожал Кисель, собственной персоной.
— Привет! — крикнул он Фомину. — Подожди. Я сейчас.
Рукопожатия, прощальный галдеж: «До встречи в Москве», и «мерседес» трогается.
В наступившей тишине со ступенек донесся утомленный стон:
— Надоели! Работать мешают!..
— Кисель в своем репертуаре, — съязвил Фомин. — Другой бы на твоем месте радовался. А как директор музея ты просто обязан гордиться, что сюда едут.
— Говоришь, едут?… А ты хочешь знать, что их интересует в Путятине? Ну, разумеется, музей, картины Пушкова, легенда о портрете девушки в турецкой шали. Кое-кто наслышан и обо мне. О чудаке, запершемся в глухой провинции… Но есть у нас в городе и еще одна достопримечательность. Высокие гости прямиком отсюда направились к магу-исцелителю Прокопию Лукичу Смирнову, широко известному в творческих кругах как самобытный мыслитель и поэтическая натура.
Не переставая возмущаться, Володя повел Фомина наверх, в свой кабинет. Они уселись в старинные кожаные кресла, и Фомин открыл было рот, чтобы рассказать про подозрительный разговор на болоте, но Володя продолжал изливать свой гнев.
«Спокойно, — внушал себе Фомин. — Пусть выговорится».
И вдруг разгневанный Кисель сам себя прервал:
— Да ну их! У нас с тобой есть дела поважнее. Я тебе должен сказать… Понимаешь, Фома, я помню, ты меня предупредил насчет универмага. Не совать нос и так далее… Я не хотел. Это слепой случай. Приходит Васька и сообщает, что газорез, принадлежавший Сухареву, кто-то брал и положил не на прежнее место. Это заметил Витя Жигалов, которому разрешили временно занять будку. Фома, газорез побывал в руках преступников! Это ясно как божий день!
— Спасибо за информацию, — проронил Фомин. — У меня для тебя тоже кое-что есть.
— Это еще не все! — вскричал Володя. — Ты извини, Фома… Совершенно случайно мой путь скрестился с путем одного подозрительного типа. К сожалению, он меня принял… Ну, ты сам понимаешь, за кого… И поспешил скрыться…
— Рассказывай! — сурово потребовал Фомин. — Все по порядку. И только правду.
— Ничего, кроме правды! — подхватил Володя.
Слушая его чистосердечное признание, Фомин нащупывал во внутреннем кармане фотографию бежавшего из лагеря Грини. Утром, когда Фомин выезжал на мотоцикле из ворот управления, его остановил дежурный: «Возьми, вдруг пригодится». Хорошо, что взял две. Одну оставил Сироткину, другая тут…
— Он! — Володя подскочил от радости. — Он! Узнаю!
— Спокойно… — посоветовал Фомин. — Я бы на твоем месте не веселился.
Володя продолжал ликовать:
— Знаешь, на фотографии сразу видно — уголовный тип. А пока я его считал больным — ничего подозрительного. Симпатичное лицо. Фома, ты задумывался когда-нибудь, почему на фотографиях, изготовленных в вашем ведомстве, ну на тех самых, которые анфас и в профиль, физиономии обязательно угрюмые, уголовные? Мой метод фотографического воображения дает ответ на этот вопрос. Тут у тех, кого вы фотографируете, свой расчет. Своя игра. Парад масок. На воле у них совершенно другие лица. Без всякой пластической операции! В другой обстановке — другие лица… — Володя вскочил и возбужденно зашагал по кабинету. — Слушай, Фома, я тебе еще не все сообщил. К знахарю приходил спекулянт, помидорный король из Краснодара. И сообщницу знахаря тоже надо проверить. Что-то мне не нравятся ее бирюзовые сапоги…
Фома взмолился:
— Затихни, замри!
Пришлось рассказать Киселю все, что было написано про Гриню в короткой справке, приложенной к фотографии. Держать его в неведении нельзя. Следующая случайная встреча с Гриней кончится для Киселя плохо.
- Предыдущая
- 26/56
- Следующая
