Истории, рассказанные шепотом. Из коллекции Альфреда Хичкока - Эллин Стенли - Страница 35

— Как его найти?

— Это не выйдет, Генри. Он умер. В 75-м.

— Ладно, а из живых кто лучший специалист?

— Уайли Мерфи.

— Мерфи? Из нашей Травматологии? Это удача. Где он сейчас?

— Вообще-то он как раз пошел к вам домой — хотел получить у вас консультацию.

Хассел перенесся домой (шагать ему для этого не пришлось), убедился, что лаборатория и кабинет пусты, и наконец вплыл в гостиную, где находилась его рыжеволосая жена, по-прежнему в объятиях незнакомца. (Как вы понимаете, с момента изобретения машины времени прошло всего несколько минут — такова природа времени и путешествий во времени.) Хассел прочистил горло и попытался похлопать жену по плечу. Его рука прошла сквозь нее.

— Извини, дорогая, — сказал он. — Ко мне не заходил Уайли Мерфи?

Тут он присмотрелся получше и обнаружил, что человек, обнимающий его жену, и есть Уайли Мерфи собственной персоной.

— Мерфи! — воскликнул Хассел. — Вы-то мне и нужны. Я поставил потрясающий эксперимент. — Затем Хассел дал простое описание своего потрясающего эксперимента, прозвучавшее примерно так: — Мерфи, u−v=(u−v)(u+uv+v), но когда Джордж Вашингтон F (x) y dx, а Энрико Ферми F (u) dxdt умножить на половину Марии Кюри, то как насчет Христофора Колумба в степени корень квадратный из минус единицы?

Мерфи не обратил на Хассела никакого внимания, равно как и миссис Хассел. Я записал уравнения Хассела на кузове проезжающего мимо такси.

— Послушайте же меня, Мерфи, — сказал Хассел. — Грета, дорогая, ты не могла бы оставить нас на пару минут? Я… Да прекратите вы заниматься этой чепухой! У меня серьезное дело.

Хассел попытался оторвать их друг от друга. Однако они реагировали на его прикосновения не больше, чем на слова. Лицо его снова покраснело от гнева, и он обрушил на миссис Хассел и Мерфи целый град свирепых ударов. С таким же успехом можно было избивать идеальный газ. Я счел за лучшее вмешаться.

— Хассел!

— Кто это?

— Выйдите на минутку. Я хочу с вами поговорить.

Он выскочил сквозь стену.

— Где вы?

— Здесь.

— Вас что-то плохо видно.

— Как и вас.

— Вы кто?

— Мое имя Леннокс, Израэл Леннокс.

— Израэл Леннокс, космическая механика, профессор из Йеля?

— Он самый.

— Но вы ведь умерли в 75-м.

— Я исчез в 75-м.

— То есть?

— Я изобрел машину времени.

— Да ну! И я тоже, — сказал Хассел, — как раз сегодня. На меня нашло озарение… так неожиданно… и я провел потрясающий эксперимент. Леннокс, время не является континуумом.

— Разве?

— Оно состоит из отдельных кусочков — как бусы на нитке.

— Правда?

— Каждая бусина — это «теперь». У каждого «теперь» есть свои прошлое и будущее. Но они никак не связаны с другими. Понятно? Если a = a_o + aji + ax (b)…

— Плюньте на математику, Генри.

— Это форма квантовой передачи энергии. Время испускается отдельными частицами, или квантами. Мы можем посетить любой квант и произвести изменения внутри его, но перемены внутри одной частицы никак не влияют на все остальные частицы. Верно?

— Неверно, — с грустью ответил я.

— То есть как это — неверно? — возмутился он, сердито разрубая рукой бюст проходящей мимо студентки. — Вы берете трохоидные уравнения и…

— Неверно, — твердо повторил я. — Послушайте меня, Генри.

— Ну, слушаю, — сказал он.

— Вы заметили, что стали как бы нереальным? Расплывчатым? Призрачным? Пространство и время больше на вас не влияют?

— Да.

— Генри, я имел несчастье сконструировать машину времени еще в 75-м году.

— Вы говорили. Кстати, как насчет блока питания? У меня вышло примерно 7,3 киловатта на…

— Плюньте на блок питания, Генри. Сначала я отправился в плейстоцен. Я очень хотел сфотографировать мастодонта, гигантского ленивца и саблезубого тигра. Когда я отходил назад, чтобы мастодонт попал целиком в кадр при диафрагме 6,3 с выдержкой в одну сотую секунды, или, по шкале ЛВС…

— Плюньте на шкалу ЛВС, — сказал он.

— Отходя назад, я нечаянно наступил на маленькое первобытное насекомое и раздавил его.

— Ага! — произнес Хассел.

— Я был в ужасе. Боялся, что вернусь в мир, полностью изменившийся в результате этой единственной смерти. Вообразите себе мое удивление, когда я вернулся и не обнаружил никаких перемен.

— Угу! — произнес Хассел.

— Мне стало интересно. Я опять перенесся в плейстоцен и убил мастодонта. В 1975-м году ничего не изменилось. Я вернулся в плейстоцен и перестрелял уйму животных — без всякого результата. Я путешествовал по времени, убивая и разрушая в своем стремлении изменить настоящее.

— То есть вели себя в точности как я! — воскликнул Хассел. — Странно, что мы не наткнулись друг на друга.

— Ничего странного.

— Я убил Колумба.

— А я — Марко Поло.

— Я — Наполеона.

— Мне показалось, что Эйнштейн важнее.

— Магомет ничего не изменил — от него я ожидал большего.

— Знаю. Я тоже его прикончил.

— Что значит — тоже прикончили? — осведомился Хассел.

— Я убил его 16 сентября 599 года. По старому стилю.

— Но я убил Магомета 5 января 598-го!

— Я вам верю.

— Как же вы могли убить его еще раз после меня?

— Мы оба его убили.

— Это невозможно.

— Мальчик мой, — сказал я, — время абсолютно субъективно. Оно — личное дело каждого. Нет объективного времени, точно так же как нет объективной любви и объективной души.

— Вы хотите сказать, что путешествия во времени невозможны? Но мы же их совершали.

— Да, как и многие другие, насколько мне известно. Но каждый из нас побывал в своем личном прошлом, а не в чьем-либо еще. Универсального континуума нет, Генри. Есть лишь миллиарды личностей, каждая со своим континуумом; и ни один такой континуум не может влиять на другой. Мы словно миллионы макаронин в кастрюле со спагетти. Ни один путешественник во времени не может встретиться с другим путешественником во времени ни в прошлом, ни в будущем. Каждый из нас способен двигаться только по своей макаронине.

— Но мы-то сейчас встретились.

— Мы уже не путешественники во времени, Генри. Мы стали соусом для спагетти.

— Соусом для спагетти?

— Да. Вы и я можем выбирать любую макаронину, потому что мы себя уничтожили.

— Не понимаю.

— Когда человек изменяет прошлое, он влияет лишь на свое прошлое, и ни на чье больше. Прошлое — это как память. Когда ты стираешь память отдельного человека, ты уничтожаешь только его, но не других. Вы и я стерли свое прошлое. Индивидуальные миры прочих людей остались нетронутыми, но мы с вами прекратили свое существование. — Я сделал многозначительную паузу.

— Как это — прекратили существование?

— С каждым очередным актом насилия мы понемногу растворялись. И наконец исчезли совсем. Мы совершили времяубийство. Стали призраками. Надеюсь, миссис Хассел будет очень счастлива с мистером Мерфи… А теперь полетели в Академию. Ампер рассказывает там великолепный анекдот про Людвига Больцмана.

Альфред остановился у двери с номером 321 и, прежде чем постучать, пригладил свои черные курчавые волосы. Дожидаясь ответа, он придирчиво оглядывал тележку с завтраком для миссис Галбрейт, сервированным на сияющей белизной скатерти: омлет под серебряной крышкой, поджаристые булочки, горшочек с джемом. И красная роза в серебряной вазе. Ее он добавил сам.

Миссис Гортензия Галбрейт питала симпатию к Альфреду, и миссис Галбрейт была богата. За те три года, что он обслуживал ее, Альфред несколько раз получал на чай по двадцать пять долларов. Но теперь наконец-то она собиралась совершить нечто по-настоящему важное, способное избавить его от унизительного труда и дать ему свободу, которой он так давно жаждал. Альфред был молодым человеком, любящим хорошо пожить.

Вчера, когда он принес миссис Галбрейт второй завтрак, она была еще в постели; ее нелепые ярко-рыжие волосы словно пылали на белой подушке. У миссис Галбрейт было слабое сердце, и ей прописали спокойный режим.