Истории, рассказанные шепотом. Из коллекции Альфреда Хичкока - Эллин Стенли - Страница 19

Я застыл без движения. Их силуэты еле заметно вырисовывались на фоне дверного проема. Они стояли очень тихо. Я понял, что они тоже слушают, ждут, что я выдам себя каким-нибудь легким шумом. До окна оставалось всего несколько футов. Я хотел было сделать еще шаг, но деревянная половица начала скрипеть, и я тут же замер снова.

Я весь вспотел. В голове промелькнула отчаянная мысль: «Неужели я заманил в ловушку самого себя?»

Одна из фигур в дверях двинулась внутрь и исчезла в темноте. Я слышал, как парень ищет дорогу, похлопывая рукой по стене; его шаги гулко отдавались в пустой комнате.

Мое сердце неистово билось. Я повернул голову к открытому окну и попытался оценить, насколько оно далеко и смогу ли я достичь его за два-три быстрых шага. Потом скосил глаза обратно к двери, прикидывая, насколько я ближе к окну, чем они ко мне. Снова зазвучали шаги вошедшего в помещение парня. Он был в опасной близости от меня. Мне казалось, что его руки вот-вот вынырнут из мрака и схватят меня за горло. Вдруг мне отчаянно захотелось рвануться к окну и выпрыгнуть наружу. Но глубоко внутри я понимал, что не успею удрать. Тот, что в комнате, бросится ко мне, как только я сделаю первый шаг. И пока я буду перебираться через подоконник, он меня скрутит. Я даже не дотронусь ногами до земли. Вот если бы они пошли в другой конец комнаты, стали бы искать меня там…

И тут меня озарило. Я живо расстегнул ремень и вытащил его из штанов. Обернул вокруг своей дрожащей руки, потом снял с нее и затянул поплотнее — получился увесистый снаряд. Я ощупал его, надеясь, что он достаточно тяжел.

Затаив дыхание, я поднял ремень над головой и аккуратно бросил его через всю комнату. По-моему, его приземления пришлось ждать минут двадцать. Потом он наконец упал, и упал в точности так, как надо, — словно кто-то неуклюже шагнул в темноте.

Два силуэта в дверях исчезли из проема и двинулись туда, прочь от меня. Я услышал, как третий парень тоже побежал на шум.

И тогда стартовал я. Я поспешил вдоль стены, не заботясь о том, чтобы не шуметь, потому что знал: их собственные шаги все равно заглушат мои.

Вскоре моя рука достигла пустого оконного проема. Я быстро перекинул туда ногу, вторую — и наконец очутился на свободе.

Какую-то долю секунды я промедлил за окном, прислушиваясь к звукам внутри. Потом, оставив само окно открытым, захлопнул металлические ставни и накинул щеколду. Дважды подергав их, я убедился, что все в порядке, и побежал к главной двери.

И тут сказались страх и напряжение, не отпускавшие меня в последнюю четверть часа. Я задыхался, я весь дрожал; тот бок, куда меня пнули, горел огнем, а щека, на которую пришелся удар кастетом, совсем онемела; рот пересох, язык распух, а глаза застилали откуда-то взявшиеся слезы. Я бежал как пьяный, два раза споткнулся, один раз упал на свои ободранные колени и стал слепо нашаривать рукой стену павильона. И все это время мой мозг сверлила единственная мысль: «Дверь… дверь… беги… беги… беги…»

Я миновал угол здания и побежал вдоль его фасада. Снова споткнулся и чуть не упал во второй раз, но оперся о стену и удержал равновесие. Я ругался. Рыдал. Но не останавливался. И я добрался до этой двери.

Изнутри слышались приглушенные голоса. Я стал толкать тяжелую железную дверь вперед. Она двигалась со скрежетом, судорожными рывками, потому что у меня не хватало сил как следует налечь на нее.

На миг в павильоне наступила тишина, а потом раздался громкий топот — бежали в мою сторону. Я услыхал, как выругался Фрэнки. Топот становился все громче, ближе. Я бросил толкать дверь руками и навалился на нее всем телом. Непонятно, откуда под конец во мне взялось столько энергии.

Дверь уже закрывалась, но в последний момент из щели высунулась рука и почти остановила ее. Однако кромка массивной двери врезалась в руку, и я услышал отчетливый, жуткий хруст. Изнутри, раскатившийся эхом, но приглушенный тяжелой дверью, донесся полный муки вопль. Я опять налег на дверь и увидел в слабом лунном свете, как крутится и дергается высунутый из щели кулак. А потом я увидел, как пальцы хулигана разжались, застыли и снова обмякли, и одновременно с этим услышал, как что-то упало на бетон к моим ногам. Это был знакомый мне нож с выкидным лезвием. Я молча уставился на него. Очевидно, рука принадлежала Фрэнки.

Я немного ослабил давление на дверь, и рука исчезла внутри. Тогда я задвинул дверь окончательно и сразу навалился на нее, ощупью отыскивая запоры. Изнутри по железу заколотили ногами и тяжелыми кулаками. Но было уже поздно. Я опустил на место четвертую щеколду, и большая дверь оказалась надежно запертой.

Я слышал их крики, пока медленно брел оттуда мимо своей палатки и дальше по темной аллее. Отойдя на небольшое расстояние, я остановился передохнуть и напряг слух. Теперь до меня не доносилось ни звука. «Это двери, — подумал я. — Тяжелые железные двери. Разве сквозь них докричишься».

Потом я вернулся к боковому выходу из парка. Оттуда виднелся прыгающий белый светлячок — фонарь старины Фрица, который направлялся к воротам по боковой аллейке. По периметру в нашем парке было две с половиной мили, и я прикинул, что Фрицу осталось идти с четверть мили, не больше. Я не стал дожидаться его, поднял сумку и зашагал прочь.

На углу я зашел в телефонную будку. Откопал в кармане монетку, сунул ее в прорезь и набрал номер. Девушка-телефонистка ответила сразу же.

— Дайте мне полицию, — устало сказал я.

Я слышал, как меня соединяют с нужной линией. Мое лицо пылало. Я осторожно дотронулся до него пальцами. Оно было мягким, распухшим, на нем запеклась кровь. Тогда я хотел пощупать бок, куда меня ударили ногой. Но, едва коснувшись его, застонал от боли. Наверное, сломано ребро.

Я был измучен, я снова дрожал, плакал — и во мне вспыхнула ярость. Грязные сволочи! Подлые, гнусные, паршивые хулиганы!

И что теперь? Придут копы, возьмут их и запрут в камеру на несколько дней, а потом какой-нибудь судья выпустит их, потому что они несовершеннолетние? А разве можно наказывать детей? Подростков? Ну, погорячились немного, скажут люди, но ведь не такие уж они плохие. И они снова отправятся гулять по улицам.

Я медленно покачал головой. Нет, так не пойдет. Только не эти трое. Пока это зависит от меня…

Я положил трубку, забрал свою монету и вышел из будки. Медленно шагая по улице, я думал: «Да, ребята, вас ждет долгая и холодная зима в Комнате ужасов».

Билли Эджмор, бармен, работающий в вечернюю смену, стоял за длинной стойкой бара «Последний причал» и посматривал из полумрака на солнечный свет за окном напротив. Это был жилистый человек, выше ростом, чем казалось на первый взгляд, и с классической внешностью бармена: лысая голова, шрамы на добродушном лице и ярко-алый жилет, форма служащих в «Последнем причале». Длинные ряды бутылок за его спиной отражали лучи ламп с внутренней, зеркальной стороны стойки: прозрачные джин и водка, чудесный янтарный бурбон и более светлое шотландское, вина, бренди и ликеры самых разных оттенков. Выбор в «Причале» был богатый.

Между листьями папоротника, немного закрывающими обзор, Билли заметил чью-то фигуру: его первый сегодняшний клиент на секунду загородил собой открытый кусок окна и повернул к входной двери из витражного стекла.

Это был Сэм Дэниэлс. Так же как большинство завсегдатаев «Последнего причала», Сэм работал на Халтонской фабрике, расположенной на другой стороне улицы.

— Добрый вечер, Сэм, — сказал Билли, включая профессиональную улыбку. — Что-то вы нынче рано, а?

— Я сегодня выходной, — ответил Сэм, взбираясь на высокий табурет, как на коня. — Пива.

Билли налил пива и поставил высокий влажный стакан на стойку красного дерева, прямо перед Сэмом.

— Я думал, народ пойдет только часа через два, после отбоя на фабрике, — сказал Билли.

— Понятно, — обронил Сэм, прихлебывая пиво.

Это был невысокий человек со смуглым лицом, кудрявыми волосами и брюшком, чересчур заметным для его тридцати лет, что сразу выдавало в нем любителя выпить.