Невские берега (СИ) - "Арминьо" - Страница 6
- Предыдущая
- 6/29
- Следующая
Комната выходила окнами во двор (не такой уж противный, даже какие-то два чахлых желтеющих тополя там торчали), отраженный отсвет заходящего солнца испятнал стену и потертый ковер, и стало совсем хорошо.
Я сидел на старой кровати, застеленной сукном, смотрел на свет через граненый стакан с алазанским и радовался, что не надо все время стоять навытяжку и прислушиваться, не щелкнет ли замок. Здорово тут у него, даже как-то завидно немного. Все валяется, по стульям одежда накидана - и всюду книги. Книги, конечно, и у меня есть, еще модели всякие, но Антонина наводит порядок. Хотел бы я так швырнуть на подоконник… что там у него. В общем, весь этот хлам. И цветок какой-то торчит, в горшке, растопыренный. Я спросил, чего это он, цветы что ли любит, а Гонтарев помрачнел и сказал, что это неважно. Мы было опять стали заводиться, но я вовремя сдался и продолжил мирно читать “Артура”, а он пошел в дцатый раз варить кофе. Вернулся уже нормальный и даже сказал, что можно курнуть прямо здесь, только один раз, за ради дорогого гостя. У меня была пачка “Кэмела”, мы ее и раздербанили. Трубка мира, типа.
Потом мы еще сходили покурили на лестницу, я как-то свыкся с местными красотами (слава “Алазанской долине”), к тому же там оказался удобный подоконник. Гонтарев смолил свою сигаретину, поглядывал на меня и что-то обдумывал, похоже.
- Ну? - я здорово не люблю такие минуты молчания и потому спросил прямо. - Что-то хочешь узнать?
- Еще как хочу, - Сашке, кажется, тоже было неловко, он уставился в подоконник, поскреб по нему пальцем.
Я молча курил и разглядывал тополя, подбирая какие-нибудь приличные слова.
- Ну выхватил от отца, за дело. Сам виноват. Ничего особенного.
- А.
- И не надо меня жалеть.
- Угу.
- У меня все в полном порядке.
- Точно. Но я, вообще-то, о другом хочу узнать… к тебе не относится.
Мы снова замолчали, докурили и с похоронным видом потащились обратно в комнату, откуда немедленно отправились за добавкой. Кончилось все тем, что к вечеру я нахлебался этой "Алазанской долины", как водопроводчик. Гонтарев на мой вопрос, как бы так бы добраться до метро, буркнул - оставайся. Я совсем окосел, поэтому не стал ломаться, а позвонил Антонине и попросил оставить папе записку, что в выходные буду гостить у друга. У друга, хм. Ерунда какая-то получается.
Я валялся на его кровати, закинув руки за голову, таращился в кружащийся потолок, будто сто лет уже тут живу. И, черт побери, мне было хорошо. Мне было просто отлично!
Гонтарев устроился на полу, сжимая в объятиях драгоценную Анитру. Мне показалось, он что-то ей любовно шептал, хотя, честно говоря, я так набрался, что не поручусь. Трепались обо всем подряд, Сашка, конечно, на всю голову ненормальный, но, если вдуматься, куда нормальнее меня. И свободнее, это уж точно. А, ладно.
Часам к трем ночи мы изрядно утомились от “Долины” и дружеских бесед, и Сашка предложил пройтить баиньки. Я наивно спросил, где моя кровать, он заржал и сказал, что разделим ложе, как тамплиеры, поскольку кровать одна. А между нами положим обоюдоострый комсомольский билет. Мне бы вызвать Василия и съебывать домой, но я этого не сделал. Поэтому мы поползли спать.
Умыться и почистить зубы в коммунальной квартире - это целое приключение. Сначала надо прокрасться мимо вереницы дверей, сжимая в одной руке полотенце, а другой - рулон туалетной бумаги. Потом опознать среди пяти мыльниц нужную. Потом...в общем, сложно это оказалось. Ревущая газовая колонка навевала какие-то инфернальные мысли. Невероятные приключения комсорга в ледяном аду. Не понимаю, как это в ванной может быть одновременно душно и холодно. Сашка глумился и подначивал меня, именуя антильским принцем и графским недобитком. Сам он... недобиток. Я усилием воли отодвинул подальше мысли о том, что будет после выходных, и с трепетом ознакомился с содержимым мыльницы.
5а
“Алазань”, чертова бурда, развозит на раз, так что потолок надо мной тоже нервно вздрагивал и вертелся то в одну, то в другую сторону, и ложиться стоило уже давно.
Накидать на пол достаточное количество одеял, спальников и курток и свить из них гнездо было делом трех минут. Можно, конечно, вообще пойти к матушке спать, благо она уехала, но я предпочел на полу. Я перетащил свою постель на ковер, а гостю постелил чистую. Тимур шел по коридору почти ровно, только раз его повело в комнату к Денисовым, а когда добрался до койки, рухнул в нее как подкошенный, сорвав предварительно футболку. Я пожелал ему спокойной ночи и вырубил свет.
Вот тут обычно и начинается пионерлагерь, темнота провоцирует на самый идиотский смех, на какие-то внезапные беседы… только не на такого напали. Комиссар лежал в своей койке молча, даже почти и не дышал. Ни звука не было слышно, то есть вообще, впрочем, это уже не очень мое было дело, а я просто угнездился и мгновенно уснул. Только спросил, не задернуть ли шторы, а то у нас в окно аккурат свет от фонаря бьет. Но гранд промычал что-то отрицательное, без уточнения. Ну, может, тоже поспать надо человеку.
Ночью я проснулся от звука, которого не ожидал услышать, наверное, никогда. В двух шагах от меня практически неслышно, вжавшись в подушку, чтоб не разбудить, рыдал Тимур Славко, звезда и любимец всех девок в классе, удачник и отличник, испанский принц… Похоже, рыдал он уже давно и останавливаться не собирался. Я слушал это некоторое время, потом встал, наплевал на все условности и сграбастал его за плечи. Долги, епта, надо отдавать. Сколько раз мои так же приводили меня в чувство, когда… всякое же бывало. Он тут же заткнулся и напрягся. Я брякнул что-то вроде “чего ты, комиссар все свои же, не думай”. Ну ясное дело, лучший способ кого-нибудь застроить окончательно - сказать “расслабьтесь и не беспокойтесь”. Через пару минут комиссар отлип от подушки и хрипло сказал, что он, наверное, сейчас вызовет машину и уедет. И типа извиняется… просто слишком много выпил. Но я-то вижу, что он уже практически совсем был трезвый. И что нифига ему не улыбалось сейчас возвращаться в это его семейное гнездышко, где все у него в ажуре и нормально. Я посоветовал не валять дурака и лежать спокойно, а если мое присутствие ему претит, так я свалю в другую комнату - и дело с концом. Он затих и дальше лежал уже молча. А я как идиот гладил его по голове, по спине и нес какую-то полную уже пургу, про “плюнь ты на все, учись, брат, у верблюда” и про “да пошло оно все лесом, комиссар”. Я в упор не знаю, что это за “все” и что у него такое случилось, но причины рыдать, полагаю, есть, и еще какие. Он ведь тоже не железный. И по ходу, совсем должен быть пиздец у человека, если во всем Питере ему больше не нашлось куда пойти, кроме как ко мне, который его шпынял и изводил на каждом шагу. И почему он звонил в половину первого, тоже ясно: как оставили в покое, так и пошел. Меня никогда не били, у нас в семье это… ну не принято. Но я, бля, видел, что с ним сделал его дорогой папочка. И иногда, чтобы не тронуться совсем, надо хоть кого-то услышать, хоть кого-то своего... “Комиссар, - спросил я его, - ты когда вчера ночью звонил… ты что сказать-то хотел?” Он, не поднимая головы от подушки, ответил: “Что хотел, то и сказал”. Я еще раз прокрутил в голове нашу вчерашнюю беседу. Господи, хорошо, что хоть трубку не бросил! Но, блин, выдержка у чувака, конечно, охуенная, горжусь знакомством. О чем я ему, конечно, тоже не преминул заметить. Вряд ли он почувствовал себя польщенным. И вряд ли слышал хоть половину из того бреда, что я нес, а чего бы вы ждали в 4 утра, да еще с двумя “алазанями” на двоих. И все это время я гладил его по башке как сумасшедший, а он молчал. В какой-то момент он все же посмотрел на меня и велел на хрен идти спать. И… спасибо, атаман. После чего взял меня за руку и отрубился.
5т
- Предыдущая
- 6/29
- Следующая
