Вещий сон - Слаповский Алексей Иванович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/27
- Следующая
Струны нервно звякнули.
— Сукин ты сын! — заговорил невидимый человек. — Сколько времени на тебя потратил, стервец! Умеешь же, подлец ты такой, что — ленишься? Я тебе поленюсь! А ну, еще раз! Сон мне: желтые огни! Ну!
— Бедный Петруша! Бедный Петруша! — послышалось вместо этого.
Невейзер подошел к избушке, всунул голову в окно, отодвинув пожелтевшую пыльную тюлевую занавеску. Он увидел худого мужика в майке и трусах. Рядом с мужиком стоял проигрыватель, а напротив мужика, на столе, — клетка с желтым попугаем. Возле клетки — стакан с жидкостью. По цвету она могла сойти за крепкий чай, но Невейзер сразу понял — вино. Он понял это безошибочным русским чутьем: что вино, и вино крепкое, и оно в действии, отпитое и ждущее дальнейшей участи, которая однозначна и несомненна.
Мужик краем глаза увидел голову незнакомого человека в окне, но не отреагировал, так как начал некоторые действия. Он взял маленькую деревянную ложечку на длинной ручке, зачерпнул из стакана, просунул в клетку. Попугай клюкнул раз, другой, побулькал и сказал:
— Закусить Петруше!
Мужик на той же ложечке дал ему каких-то зерен. Попугай закусил и тут же потребовал:
— Выпить Петрушэ!
— Обойдешься! — сказал хозяин. — Сперва спой как следует, тогда получишь.
— Гад. Обижаешь Петрушу, — сказал попугай без выражения.
— Работать! — скомандовал мужик.
Он серьезно и уважительно относился к своему занятию, поэтому решил сначала продемонстрировать свои труды пришельцу, а потом уже познакомиться с ним, имея перед ним преимущество: его-то таланты, а через них человеческий облик его личности — налицо, а ты-то еще не ясно кто, тебе придется еще доказывать, что ты достоин общения!
Он опустил иглу на пластинку, Высоцкий запел. Попугай внимательно слушал, склонив голову. Дав Высоцкому спеть куплет, мужик выключил проигрыватель, взял гитару, ударил по струнам:
— Три-четыре!
Попугай молчал.
— Три-четыре! — требовательно повторил мужик.
— Впредь до выяснения биографии и обстоятельств заседание выездной судебной коллегии отложить! — вместо песни произнес попугай.
И только тогда мужик как бы заметил Невейзера.
— Имею честь представиться, — сказал он. — Филипп Вдовин. Фамилия судьбоносная, поскольку я дважды вдовец. Первый раз овдовел, когда жена погибла от родов, не родив при этом никого. Второй раз овдовела моя душа, когда умер великий поэт всех времен и народов...
— И композитор! — добавил попугай, косясь на стакан.
— И композитор, и певец, и человек вообще, — согласился Вдовин, — всех времен и народов, Владимир Семенович Высоцкий. Скажу честно: мать схоронил, отца, жену — моя душа так не рыдала.
Он шмыгнул носом и отпил из стакана.
Попугай заволновался:
— Петрушшше! Петрушшше!
— Окосеешь, петь не сможешь!
— Я свою норму знаю! — напыжился попугай.
Но Вдовин был тверд, зря птицу не баловал.
— Значит, интересуешься, чем я тут занимаюсь? — спросил он.
— Да, интересно.
— Ты из газеты? Корреспондент?
— Нет. Свадьбу приехал снимать. На телекамеру.
— Уж эта свадьба! Выйдет она им боком, эта свадьба!
— Почему?
— Да ты заходи, — пригласил мужик.
Невейзер зашел в избу.
— Ах, какая грязь! Ах, какая гниль! — закричал мужик, тыча руками во все стороны.
— Да нет, почему...
— Грязь и гниль, — повторил Вдовин. — А теперь я тебе расскажу и покажу такое, чего никому не рассказывал и никому не показывал!
Невейзер, думая, что это относится к свадьбе, которая, по мнению мужика, должна выйти боком, приготовился слушать.
— Сейчас ты увидишь нечто противоположное! — пообещал мужик.
Он ухватился за кольцо, ввинченное в пол, и открыл со скрипом большой люк. Щелкнул выключателем, внизу зажегся свет.
— Спускайся!
Невейзер замялся; ощущение опасности овладело им.
— Чего ты? — спросил Вдовин, и в голосе его было такое простодушие, что Невейзер перестал сомневаться и полез вниз по деревянной лесенке.
В подвале было действительно нечто противоположное тому, что Невейзер видел наверху. Мягкие кресла и диван стояли тут, ковер был расстелен на полу, рыбки в аквариуме молча и таинственно плавали, воздух был чист и свеж, и даже пальма в углу казалась настоящей, то есть она и была настоящей, живой, но как бы не кадочной, а природненной к этой обстановке, словно выросла здесь, как в природе.
— Ну? — спросил Вдовин, надевший серую засаленную телогрейку и совершенно чуждый своим видом окружающему, хотя именно им оно было сотворено.
— Хорошо! — сказал Невейзер.
— Удовлетворяет?
— Вполне.
— А где системы жизнеобеспечения? — воскликнул Вдовин голосом экзаменатора, поймавшего ученика на незнании коренной сути предмета.
Невейзер огляделся.
— Нету — и не ищи! Поскольку это антураж для дураков! Бутафория! Вдовин убежище себе вырыл, дурило! С креслами-диванами, с рыбками, остолоп! Что ж, приходите, смотрите мое убежище! А на самом деле... Только тебе показываю, учти!
Вдовин откинул ковер. И здесь в полу был люк, но уже металлический, и открывался не просто так, а с помощью какой-то электромеханики: Вдовин нажал на кнопку — и люк уехал вбок.
— Прошу!
Второй подвал оказался еще просторнее и выше (или глубже?), причем подвальной сырости совсем не ощущалось.
— Железобетон! Как в атомном реакторе! — постучал Вдовин кулаком о стену и ногой о пол. — Смотри вокруг! Вода — пожалуйста! Котел для подогрева воды — пожалуйста, работает на мазуте, на угле, на электричестве, газе, дровах, на сухом спирте! Туалет и ванна — пожалуйста! (Он распахнул дверцу, блеснул никель, засиял кафель.) Электростанция на емких аккумуляторах — пожалуйста! Запас продуктов на десять лет (распахнул еще одну дверцу: ниша с полками) — жри, не хочу!
Невейзер, отвыкший чему-либо удивляться, был почти поражен. Да, он знал, читал, слышал, что есть люди с такой фобией — боязнью ядерной войны, они строят себе убежища с запасом жизненных средств, но чтобы в какой-то затерянной деревне, пусть и благоустроенной с виду, какой-то занюханный мужик в вислой майке и сатиновых черных трусах соорудил нечто подобное!..
— Войны опасаетесь? — спросил Невейзер. — Ядерного взрыва?
— Опасаются того, чего не знают! — опроверг мужик. — Я не опасаюсь, я точно знаю: вот-вот начнется катастрофа. Экологическая, ядерная, или взбунтуются те отходы, которые у нас тут прикопаны, — слыхали про это? — не важно, что-то обязательно будет.
Он бережно достал из деревянного резного ларца книгу, полистал (мелькнули стародавние i, ъ, ь), прочел:
— «Конца же не будет, поскольку не дано дойти до него. Конец будет раньше конца!» — и захлопнул книгу. — Ясно? Какой конец имеется в виду? Яснее ясного: конец века. Которого — не будет.
Нострадамус какой-нибудь, подумал Невейзер о книге. Он видел подобные издания, этих книг много развелось, сделанных под старину, репринтных, новых и новейших, но не приобрел ни одной, не прочел ни одной, не желая пугать себя предсказаниями и пророчествами, раздражать свою душу, и без того дрожащую. Не от страха, нет, а каким-то почти физическим дрожанием, подобно тому, как дрожит студень на столике в поезде, — а как студень попадет на столик в поезд, кто ж в дорогу берет студень? — ну, скажем, желе в вагоне-ресторане — а давно ли ты видел желе в вагоне-ресторане? — ах, хватит, хватит, это всего лишь похмелье...
— Ты спросишь, — сказал Вдовин, — при чем тут попугай и зачем его учить пению? Загадка для идиотов! Это — главный пункт моей программы. Итак, катастрофа. Я скрываюсь здесь. Я бы, конечно, всех поместил, но всех не спасешь, спасать надо любимых, а любимых у меня нет, кроме самого себя. Правда, еще...
Он умолк.
— Катя, — подсказал вдруг Невейзер.
— Катя? — без удивления, с раздумьем повторил Вдовин. — Если бы она согласилась, то — пожалуй. Ей надо жить... А при чем тут Катя? Тебе чего вообще нужно здесь? — заговорил он опасным голосом, как бы медленно взлетая им, расправляя крылья...
- Предыдущая
- 5/27
- Следующая
