Сент-Ронанские воды - Скотт Вальтер - Страница 21

• Предыдущая
• 21/127
• Следующая

— Этот мистер Тиррел, — заявила она властным и решительным тоном, — по-видимому, совсем заурядная личность, самый обыкновенный человек. Избрав своим жилищем старый постоялый двор, он, пожалуй, понимал свое положение лучше, чем мы, когда приглашали его в отель. Он сам лучше нас знает свое место — нив его наружности, ни в беседе нет ничего необычайного, вовсе нет ничего, так сказать, fraat. Не верится даже, чтобы он сам сделал тот набросок! Правда, мистер Уинтерблоссом расхвалил этот рисунок, но ведь всем известно, что любая гравюрка и любой рисуночек, как только мистер Уинтерблоссом ухитрится им завладеть и присоединить их к своей коллекции, становятся в тот же миг вещью невиданной красоты. У коллекционеров всегда так: любой гусь у них превращается в лебедя.

— А лебедь вашей светлости оказался просто гусем, моя дорогая леди Пен, — сказала леди Бинкс.

— Мой лебедь, дорогая леди Бинкс? Понять не могу, чем я заслужила такой подарок, — Не сердитесь, дорогая леди Пенелопа. Я имею в виду, что недели две, а то и больше, вы только и говорили об этом мистере Тирреле, а за обедом вы только и говорили, что с ним.

Услышав, что в этом коротком диалоге столько раз повторилось слово «дорогая», около них собрались дамы. Это слово сулило приятное развлечение, И, как в подобных случаях водится и у простолюдинов, вокруг бойцов образовался круг, — Он сидел между нами, леди Бинкс, — с достоинством ответила леди Пенелопа. — У вас ведь по обыкновению болела голова, и, чтобы не посрамить всех нас, я говорила одна.

— И притом за двоих, с позволения вашей милости, — возразила леди Бинкс.

— То есть за себя и за меня, — прибавила она, желая смягчить свои слова.

— Сожалею, — сказала леди Пенелопа, — что говорила за милейшую леди Бинкс, которая сама умеет вести беседу в столь изысканном стиле. Во всяком случае, мне и в голову не приходило завладевать разговором. Повторяю, я ошиблась в этом человеке.

— Я тоже думаю, что вы ошиблись, — сказала леди Бинкс, и в голосе ее послышалось не только простое согласие с заявлением леди Пенелопы.

— Сомневаюсь, художник ли он вообще, — заметила леди Пенелопа.» — А если художник, тогда он рисует по заказу какого-нибудь журнала, или словаря, или чего-нибудь в этом роде.

— Я тоже сомневаюсь, чтобы он был художником по профессии, — откликнулась леди Бинкс. — А если да, так, верно, он отличный художник, потому что мне редко приходилось встречать такого воспитанного человека.

— Среди художников встречаются очень воспитанные люди, — сказала леди Пенелопа. — Это занятие для джентльмена.

— Разумеется, — ответила леди Бинкс. — Но тем, кто победнее, часто приходится бороться с нуждой и зависимостью. В обычном обществе они оказываются в положении купцов, столкнувшихся со своими покупателями, а это трудная роль. Разные есть люди: одни бывают скромны и сдержанны, потому что сознают свои заслуги другие говорят дерзости и капризничают, стараясь выказать свою независимость третьи становятся назойливыми, воображая, что держатся свободно а иные даже раболепствуют и унижаются, если их натуре свойственна подлость. Но настоящая непринужденность дается им редко. Поэтому я полагаю, что этот мистер Тиррел либо первоклассный художник, уже совершенно не нуждающийся в унизительном для него покровительстве, либо он не художник по профессии, Леди Пенелопа кинула на леди Бинкс взгляд, очень похожий на взгляд Валаама, который тот кинул на свою ослицу при неожиданно открывшейся у нее способности вступать в спор. Про себя она пробормотала:

— Mo ae arle, et meme il arle ie!

Однако она отклонила ссору, которую, видимо, хотела затеять леди Бинкс, и ответила добродушно:

— Ну, дорогая Рэчел, не будем пререкаться из-за этого человека! Ваше доброе мнение даже немножко поднимает его в моих глазах. Таковы уж мы, женщины, милая моя! Мы можем признаться в этом, пока здесь нет этих самодовольных, жалких созданий мужского пола! Мы еще увидим, что он представляет собою, ему недолго разгуливать перед нами в шапке-невидимке. Вы что-то сказали, Мария?

— Да вот я говорю, дорогая леди Пенелопа, — начала мисс Диггз, чью резвую болтовню мы уже изобразили читателю, — я говорю, что он очень красив, только у него слишком длинный нос и слишком большой рот. Зато зубы словно жемчуг, а глаза-то! Особенно когда вы с ним разговариваете, миледи. Вы, наверно, не рассмотрели его глаза — они глубокие, и темные, и блистают огнем, как писала та леди о Роберте Вернее, вы еще читали нам ее письмо…

— Право, мисс, вы делаете успехи, — сказала леди Пенелопа. — Я вижу, надо выбирать, что при вас читаешь или говоришь. Да пожалейте же нас, миссис Джонс, довольно вам бренчать чашками и блюдечками. Кончайте, пожалуйста, эту вашу увертюру, и пусть наконец начнется первый акт чаепития.

— Ваша милость говорит о молитве? — спросила впервые допущенная в это почтенное общество простоватая миссис Блоуэр. Она деловито развернула индийский платок, служивший, вероятно, парусом на грот-мачте одного из люгеров ее мужа, возивших контрабанду, и старательно разложила его на коленях, чтобы уберечь во время чая с пирожными, которым собиралась отдать должное, свое черное шелковое платье с цветами. — Ваша милость говорит о молитве? Вот как раз идет наш священник. Пожалуйте сюда, сэр, ее милость ждет, чтобы вы прочли молитву.

Вслед за священником ковылял и мистер Уинтерблоссом, потому что большой палец на ноге уже успел намекнуть ему, что пора покинуть столовую. Каждая черточка в лице бедной вдовушки вопила о ее желании приобщиться через председателя к местным законам и обычаям, но хотя мистер Уинтерблоссом понял муки ее любопытства, он презрел их и прошел на другую сторону комнаты.

Минуту спустя она была утешена приходом мистера Квеклебена. Доктор держался того правила, что любой пациент стоит внимания, и по опыту знал, что hooraria , которые ему предстоит получать от купчихи с Баухед, будут ничуть не меньше, а то и больше, чем вознаграждение от миледи. Поэтому он спокойно уселся рядом с миссис Блоуэр, весьма участливо расспросил ее о здоровье и выразил надежду, что она не забывает принимать по столовой ложке спирту, выпаренного до получения reidium и назначенного ей от плохого пищеварения.

— Знаете, доктор, — сказала простодушная женщина, — парила я, парила бренди, и сил моих не хватало смотреть, как добро губится. Потом, когда уж из одной бережливости пришлось мне потушить огонь, я взяла да и выпила с полнаперсточка (хотя нельзя сказать, чтоб я к этому была приучена), и представьте себе, доктор Квеклебен, мне помогло!

— Не сомневаюсь, сударыня, — сказал доктор. — Вообще я не сторонник алкоголя, но бывают случаи.., бывают особые случаи, миссис Блоуэр. Мой уважаемый учитель, один из величайших людей нашей профессии, какие когда-либо существовали, ежедневно после обеда принимал внутрь полный стакан старого рому с сахаром.

— Ах, боже мой, вот это был бы приятный доктор! — сказала миссис Блоуэр.

— Может статься, он разобрался бы и в моей болезни. А жив он сейчас, как вы думаете, сэр?

— Он умер много лет назад, сударыня, — отвечал доктор, — и, поверьте, мало кто из его учеников достоин сейчас занять его место. Если я и могу, пожалуй, считаться исключением, так только потому, что я всегда был его любимцем. Ах, как я помню его старую красную мантию! Под ней скрывалось больше искусства врачевания, чем под всеми докторскими одеяниями целого нынешнего университета.

— Вот, сэр, слыхала я про одного врача, — сказала миссис Блоуэр. — Его ужас как хвалят в Эдинбурге. Зовут его Мак-Грегор, что ли… Откуда только к нему не съезжаются!

— Я знаю, о ком вы говорите, сударыня. Это человек способный, спору нет, способный. Но бывают такие болезни, как у вас, например, да, пожалуй, как у многих, кто приезжает пить здешнюю воду… Нельзя сказать, чтобы этот доктор хорошо разбирался в таких болезнях… Он судит поспешно, чересчур скоро и поспешно. А я — я сначала предоставляю болезни идти своим чередом, а затем изучаю ее, миссис Блоуэр, и выжидаю перемены погоды.

• Предыдущая
• 21/127
• Следующая