Марина - Сафон Карлос Руис - Страница 22

• Предыдущая
• 22/46
• Следующая

Я открыл глаза и обнаружил, что стою в разгромленной кухне совершенно один. Шаги по коридору удалялись. Я постоял, потом осторожно пошел вслед и дошел за марионеткой до своей спальни. Заглянул в разбитый дверной проем. Существо рылось в моем рюкзаке. Схватило альбом с фотографиями, который я унес из оранжереи. Выпрямилось и посмотрело мне прямо в глаза. Его на миг обрисовала далекая зарница за окном. Я не успел ни шевельнуться, ни вымолвить слова, как он исчез за окном, по-прежнему открытым.

Я быстро подбежал к подоконнику, лег на него и стал жадно высматривать, куда же оно исчезло, и увидел: паучий силуэт с невероятным проворством скользил вниз по водосточной трубе. Черный плащ развевался на ветру. Существо спрыгнуло на крыши более низких строений восточного крыла здания и уверенно углубилось в путаницу из башенок, труб и горгулий. Словно пантера, изящными прыжками ушедшая в джунгли барселонских крыш под грозовым небом. Я стоял на месте, как парализованный. Наконец заметил, что на подоконнике кровь. Не моя. След из кровавых брызг вел в коридор. Значит, его. Я ранил ножом в лицо человеческое существо. Я тяжело сполз по стене, ноги не держали. Силы полностью оставили меня.

Не знаю, сколько времени я так просидел, скорчившись. Когда смог снова встать, понял, что на земле есть только одно место, где я найду защиту, утешение и помощь.

К дому Марины я подошел в темноте и пробирался через сад чуть ли не ощупью. Особняк я обошел кругом, чтобы пройти через кухню. К моему огромному облегчению, свет там еще горел: теплое мерцание огня освещало Марину за кухонным столом, что-то писавшую в своей заветной тетрадке даже в этот столь поздний час. Рядом с ней примостился Кафка. Я негромко стукнул в дверь костяшками пальцев и сразу вошел – было открыто. Марина подняла голову, и перо выпало из ее пальцев.

– Боже мой, Оскар! Что с тобой?.. – вскочила она в ужасе, коснулась моего исцарапанного лица, глянула на изодранную грязную одежду. – Что это было?

Лишь после двух чашек горячего кофе я смог связно изложить то, что это было, а точнее, что я смог вспомнить, причем не всегда уверенный в подлинности этих впечатлений: я дошел до того, что не поручился бы ни за адекватность собственных чувств, ни за здравость рассудка. Марина слушала, держа мои руки в своих, и я приходил в себя с каждой фразой. Подумалось мимолетно, что я наверняка выглядел куда хуже, чем мне казалось.

– Даже не думай об этом. Ты сейчас пойдешь отдыхать, немедленно, и останешься здесь сколько будет нужно.

– Спасибо.

Но в глазах Марины я видел тревогу, которую и сам чувствовал. Их с Германом дом был не более безопасным местом, чем любое другое. Чем бы ни было существо, которое нас преследовало, оно прекрасно знало, где нас искать.

– Что же делать, Оскар?

– Давай попробуем найти этого инспектора, которого назвал Шелли… да, Флориана… и разобраться, что же там произошло.

Марина вздохнула.

– А сейчас мне, наверное, все же лучше уйти, – еще раз предложил я.

– Я сказала, даже не думай. Я приготовлю тебе наверху комнату, рядом со своей. Пошли уже.

– А… а что подумает Герман?

– Герман будет в восторге от того, что ты проведешь Рождество с нами.

Я поплелся за нею наверх, на второй этаж дома, где еще никогда не был. Длинный коридор с рядом дубовых резных дверей тянулся бог знает в какую даль, слабо освещенный мерцанием свечей в канделябрах. Марина показала мне комнату в самом его конце. Мебель была по-настоящему старинной, но без пыли столетий – все сияло чистотой.

– Простыни только что постелены, одеяла в шкафу, замерзнешь – возьмешь. Так, полотенца здесь. Пижаму… а ну-ка, как тебе придется пижама Германа?

– Обмундирование полное, можно отправляться на Северный полюс, – я пришел в себя настолько, что смог пошутить.

– Запас карман не тянет. Устраивайся, я сейчас вернусь, – ее шаги затихли в коридоре.

Освободившись от лохмотьев, в которые превратилась моя одежда, я скользнул под пахнущие чистотой простыни. Никогда в жизни я еще не был так измотан. Глаза неудержимо смыкались, но тут вернулась Марина с какой-то хламидой метров двух длиной, происхождением не иначе как из сундуков средневековой инфанты.

– Избавь меня от этого, ради бога. И так посплю.

– Понимаешь, больше ничего подходящего не нашлось. Да ладно, не упрямься, тебе в ней будет отлично. И потом, подумай, что скажет Герман! Голый молодой красавец прямо в нашем доме?! Никогда в жизни. Надевай.

Она бросила музейный артефакт на мою кровать, поставила канделябр на столик рядом.

– Если что-то понадобится, стукни в стену, я услышу.

Мы молча глядели друг на друга. Марина отвела глаза первой.

– Спокойной ночи, Оскар, – шепнула она.

– Спокойной ночи.

А прямо в следующее мгновение я проснулся от яркого солнечного света, заливавшего всю просторную комнату. Окна выходили на восток, и восходящее над Барселоной светило било прямо в глаза. Моя одежда, оставленная ночью на стуле, исчезла. Мне только и оставалось, что проклясть коварную любезность моей заботливой хозяйки. Что за издевательство! Но снизу плыл просто невыносимо вкусный запах свежего хлеба и кофе, и я принес чувство собственного достоинства в жертву низменному зову плоти: напялил-таки невообразимую рубаху. Выйдя в коридор, я с восторгом заметил, что не только комната, но и весь дом насквозь просвечены солнцем. Прекрасные интерьеры просто сияли. Я чувствовал себя внутри зажженной елки. Снизу, из кухни, доносились беззаботные голоса хозяев дома. Я остановился в дверях и кашлянул. Марина, наливавшая кофе, не оторвалась от своего занятия, а Герман обернулся с улыбкой.

– Доброе утро, спящая красавица, – сказал он, вставая навстречу гостю с той подлинной благородной приветливостью аристократа, которую нельзя подделать. Благородство чувств было просто сутью Германа и никогда не замечалась им самим. Хозяин дома пододвинул мне стул, приглашая к столу.

– Доброе утро, Оскар, доброе утро! Я так рад вас видеть, – оживленно заговорил Герман. – Марина рассказала, что произошло в интернате. Пожалуйста, будьте как дома, и останьтесь с нами сколько вам понадобится. Поверьте: вы здесь желанный гость.

– Спасибо. Спасибо вам…

Марина в это время наливала мне кофе и с непередаваемой улыбочкой разглядывала мое стародевическое облачение.

– Боже, как тебе идет! Никогда не видела тебя таким красивым.

– Угу. Цветок душистых прерий. Где моя одежда, мучительница?

– Сохнет. Я ее выстирала.

Герман пододвинул ко мне корзинку с благоухающими круассанами, только что привезенными от Фойша. Выброс слюны у меня был почище, чем у собаки Павлова.

– Попробуйте, вам должно понравиться, – вежливо предложил Герман. – Среди круассанов выпечка Фойша держится где-то на уровне «мерседесов» среди машин. Что до мармелада, то он у нас скоро станет памятником самому себе, и все же рискните намазать его на круассан – может быть, поддастся.

Стараясь не рычать и не стонать, я пожрал все предлагаемое за время, которое оставило далеко позади все рекорды, поставленные спасшимися от кораблекрушения. Герман рассеянно закрылся газетой. Он был в прекрасном настроении и, хотя давно позавтракал, не выходил из-за стола, пока я не смел оттуда все, кроме столового серебра и тарелок. Свернул газету. Взглянул на часы.

– Папа, ты не опоздаешь на встречу со своим духовником?

Герман неохотно кивнул.

– Право, не знаю, для чего я так стараюсь… боюсь, мне не переиграть этого выдающегося темнилу… а уж ловушек у него больше, чем на минном поле…

– Ну же, взбодрись, – уговаривала его Марина, – вообрази, что это такая епитимья. А потом – отпущение грехов…

Я в изумлении слушал этот диалог, ничего не понимая.

– Шахматы, – пояснила Марина, видя мое ошеломление, – папа с нашим священником уже много лет в состоянии позиционной шахматной войны. У них напряженный и неустойчивый паритет.

• Предыдущая
• 22/46
• Следующая