Любимая улица - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/69
- Следующая
— Ты что ж не пошел провожать? Хорошенькие.
А ему неинтересно.
Но ничего этого Леша не сказал встревоженному отцу. Он только подумал. А сказал так:
— Не беспокойся, папа. Все будет хорошо. Просто я немного устал от войны. Это пройдет.
Да, конечно, пройдет. Он ходил по московским улицам и думал. Думал и разговаривал. Сам с собой. О чем он думал? О многом.
Каких только улиц нет в Москве: Сивцев Вражек, Собачья площадка. А улицы Коли Угарова нет. Кто такой Коля Угаров? Летчик, коренной москвич, хороший парень, плясун. Глаза цыганские, разбойничьи. Сколько Леша говорил с ним о Москве, они все улицы перебрали. А теперь нет его, погиб в сорок четвертом. Никаких улиц не хватит, чтоб назвать их именами погибших.
Странная какая вещь. Леша любил летать и знал, что будет летать всю жизнь, пока хватит здоровья. И воевал он с азартом и честно мог о себе сказать: «Я не трус». Он не боялся ничего — ни зенитных разрывов у самолета, ни трассы атакующего истребителя. В полку говорили: Лешка — он бесстрашный. Видели, что Леша не рисуется, что он и вправду ничего не боится, рвется на любое задание, и чем оно опаснее, тем сильнее рвется.
Но вот в конце сорок четвертого Лешу ранило. И не так чтоб сильно: через две недели он снова летал. Но, увидев разрывы, он вздрогнул. И сердце у него защемило. Он вдруг понял, что и он смертен. Ну конечно, он взял себя в руки… Где-то в самой глубине души встрепенувшееся желание защитить, сберечь себя притупилось, ушло. Однако Леша помнил о нем.
Странный это был год — сорок четвертый. В начале войны никто не позволял себе думать о ее конце: немцы у Волги, какой там конец! Но в сорок четвертом, когда под крылом самолета стали появляться немецкие земли, все чаще приходила мысль: когда же конец?
В сорок третьем погиб Женя Вишняков, закадычный друг. Это было горе. Горе обыденное, привычное: война. Но когда в апреле сорок пятого погибли почти одновременно Колька Прозвончонков и Сашка Пронин, — с этим примириться было нельзя. Оба они были замечательные летчики, на войне с первых дней, сколько раз горели, падали, воскресали! И для чего — чтоб погибнуть накануне победы!
А Леша уцелел. И вот сейчас ходит по московским улицам и думает о жизни и смерти.
Потом Леша уехал. Пришлось занять у родителей денег, свои все истратил! Толком ничего не купил, никого не одарил, а денег не стало. Вот она, водка-то…
Леша вернулся в свой маленький немецкий городок и затосковал… Все ему опостылело. Его стали раздражать улицы, кирхи (церковь), крыши. Все не так, как дома, и с этим почему-то нельзя было примириться. Куда угодно, хоть в пустыню, хоть в тундру, но только домой, в Россию.
Но тоска по родине, оказывается, не основание для бегства из оккупационных войск. Если отпускать по этой причине, глядишь, никого в Германии не останется. Значит, есть только один выход: академия. Но не один Леша такой умный, многие ребята усмотрели этот единственный выход. Поэтому надо думать о конкурсе, и очень жестоком. Кроме того, десятого класса Леша так и не увидел, а многое из того, чему учили в первых девяти, позабыл.
И Леша стал заниматься. Занимался он неистово. В корыстных целях завел дружбу с молоденьким инженером эскадрильи, присланным в полк после войны. То есть, в сущности, они были ровесниками. Инженеру льстила дружба с орденоносным ветераном. Они вместе решали задачи по алгебре, по физике. Экзамена по немецкому Леша не боялся: разговоры со стариком пианистом даром не прошли и чтение книг Ремарка и Гейне тоже.
Но Лешин рапорт отклонили: молодой, подождешь. Он будто очнулся от учебников, растолкал их по ящикам. Зря корпеть над учебниками он не станет. Не хотите, чтоб Леша учился? Не надо! Он снова окунется в прежнюю привычную жизнь, она была не такой уж скучной, если вдуматься.
Но верно говорили древние: все течет, все изменяется, и нельзя дважды ступить в одну и ту же струю.
Леша огляделся и вдруг понял: все вокруг переменилось. К Лешиным друзьям приехали жены, дети, прежняя компания стала иной.
— Знакомься, — говорит Марк Белоцерковский, — вот моя жена, а это сын.
Сыну двенадцать лет. Совсем большой парень. А жена серьезная, спокойная. Навела в комнате чистоту, повесила занавески. Марк-то оказался в годах. У него семья. Заботы.
— Приходи вечером чай пить, — говорит Марк.
И Леша приходит. И что самое странное, они действительно пьют чай. Даа… Тут живет не забулдыга Марк Белоцерковский, а семейный человек — Марк Григорьевич с женой и сыном. Сюда не зайдешь в полночь после вечера самодеятельности в Доме офицеров. И сюда не явишься с кем попало. Одних жена Марка любит, а других — нет. Она считает, что водиться с Колькой Плущенко Марку совсем не обязательно. Ей куда приятнее, когда приходит Петя Соколов, с Петиной женой она в дружбе. Да, то-то и оно: они дружат семьями.
И Леше там делать нечего. Неужели же только стемнеет — ложиться спать? Это ни на что не похоже! А впрочем, день забит, да и вообще убить время не так уж трудно: вечером можно пойти в кино с Валей, в субботу концерт или спектакль в Доме офицеров. И все-таки Леша снова послал рапорт насчет академии — а вдруг?
Никогда еще не было так тоскливо, как сейчас. Валя, бухгалтер из вещотдела, вернулась из отпуска, сказала:
— Меня там один сватал. Маминой подруги сын. Электротехникум кончил, хороший такой парень. Выходи, говорит, замуж. Пристал прямо с ножом к горлу.
Леша провожал Валю после кино домой. Он крепко держал ее под руку, слушал и молчал.
— Ну, как посоветуешь? — спросила Валя.
— А ты его любишь? — спросил Леша сквозь зубы.
— Ты знаешь, кого я люблю, — ответила Валя. И теперь замолчали оба.
Леша знал, что молчать нельзя. Знал, каких слов она ждет. Но сказать их не мог.
— Значит, не любишь? — веселым голосом сказала Валя. — Понятно… Мне бы, конечно, кого-нибудь попроще. Ты для меня чересчур образованный.
— Ну что ты мелешь? Какой я образованный? Я даже в десятом не учился.
— Ну, родители у тебя… отец культурный, мать…
— У меня мать, как и ты, бухгалтером работает. Замолчи.
— Почему это я должна молчать? Я спрашиваю, как ты ко мне относишься, а ты не отвечаешь.
— Ну что ты меня мучаешь?
— Это я-то мучаю? Интересно… Но, конечно, я понимаю, что я тебе не пара.
Леша остановился:
— Замолчи, а то я уйду сейчас же.
— Не уйдешь. Разве ты меня одну в темноте оставишь? Нет, тебя не так воспитывали: ты девушку одну в темноте не оставишь. Ты ее до дому доведешь и «до свиданья» скажешь.
Леша покрепче сжал зубы и шел рядом, не прерывая ее и не оправдываясь. Когда-то Кононов Антон Николаевич сказал ему: «Если женщина тебя ругает молчи. Она всегда права. Ты, может, в одном не виноват, так уж непременно в чем другом провинился. Слушай и говори: да, мол, виноват, и прошу, мол, прости меня».
Ну, в чем я виноват? — думал Леша. — Ладно, не будем. Но я же не говорил, что люблю. Мало ли что не говорил!..
— Не горюй, Леша, — услышал он веселый и злой Валин голос, — выйду я замуж за своего электротехника и очень даже прекрасно буду жить. Ждать, чтоб тебя полюбил, кого ты любишь, это, знаешь, надо в запасе пять жизней иметь.
— Если не любишь, не выходи.
— Оставь при себе советы. Меня устраивает, чтобы меня любили. Понятно? А он любит. Так и указал: больше, говорит, жизни люблю. Это на дороге не валяется, такое отношение.
— Если не любишь, не выходи, — тупо повторил Леша.
И тогда она заплакала. Леша остановился. С горя он готов был сказать ей все что угодно. Что очень любит, что жить без нее не может.
— Валечка, — повторял он, целуя Валины мокрые глаза, — не плачь, милая… послушай…
А она вырвалась и взбежала на крыльцо.
— Валя! — позвал он.
Она не ответила и скрылась за дверью. Он еще постоял у ее окна. Она не зажгла свет. Окно было темное.
Прежде Леша стучал в темное окно, и ему открывали. А теперь, после этого разговора, он не смел постучать. Леша больше не спрашивал себя, прав он или виноват…
- Предыдущая
- 35/69
- Следующая
