Любимая улица - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/69
- Следующая
— Я его пригласила! — сказала Саша, и Женя вздохнул с облегчением.
Он стал приходить почти каждый день. И Поливанов даже спросил Сашу:
— Он решил у нас навеки поселиться?
Они вместе с Анютой делали уроки, вместе лепили на дворе снежную бабу, и Женя довольно мужественно сносил крик мальчишек про жениха и невесту. Он кому-то пообещал съездить по уху, кому-то съездил. Ребята не сразу сдались, они еще долго дразнили Женю, особенно когда выяснилось, что они с Анютой поджидают друг друга по пути в школу. Но потом умолкли: во дворе появился парень, которого мама обряжала в гольфы, и все страсти перекинулись на него. «Гога! — кричали ему. — Гогочка!»
Саша пыталась как-то вернуться к разговору о кошке, которую зачем-то надо было душить.
— И не страшно тебе было? Не жалко?
Но Женя хмуро ответил:
— И так уж я вам проболтался. Но теперь — все!
Саша оставила его в покое и больше расспрашивать не стала, твердо зная, что рано или поздно все выяснится — или нечаянно, или сам скажет. Нет ничего тайного, что не стало бы явным!
Женя был человеком во многих отношениях примечательным. У него было две макушки. Он умел шевелить ушами. Он был бесстрашен, не то что соседский Алик, который боялся собак, боялся входить в темную комнату и ревел по всякому поводу, как девчонка.
Алик не умел придумывать игры. Женя каждый день придумывал что-нибудь новое. Они с Анютой сочинили тайную азбуку. Они вылепили из пластилина целую страну — людей, слона, верблюда, а из картона и Катькиных кубиков построили дома. Как назвать страну — долго не думали, просто взяли название из книжки: Синегория. Анисья Матвеевна ругалась, однажды она разорила Синегорию. Аня ревела, а Женя стоял молча, крепко стиснув зубы.
Пришел Митя, навел порядок, велел собирать спичечные коробки, обещал построить из них городскую стену, и дома, и еще много всякого.
Однажды Женя сообщил, что они в школе писали сочинение и он получил двойку.
— Ох, мать мне и задаст! — сказал он.
Вид у него был независимый. Но Саша все таки подумала, что он, пожалуй, был бы рад защите.
Саша раскрыла тетрадку с сочинением и прочла: «Что бы ты сделал, если бы тебе было все позволено? Если б мне было все позволено, я бы на переменах учился, а на уроках стоял на голове. Я бы днем спал, а ночью веселился. Я бы „здравствуй“ никому не говорил и „пожалуйста“ тоже. Я бы в трамвае места старшим не уступал, и плевал бы не в урну, а на мостовую. Если б мне было все дозволено, я бы взрослым говорил „ты“, а ребятам „вы“. Я в кино ходил бы бесплатно. В лагере я не спал бы в тихий час, купался бы с утра до вечера и с вечера до утра, я бы не ходил в кружки, а когда бы в класс входил учитель, я бы не вставал. Но если бы да кабы — во рту выросли грибы. На этом кончаю рассказ „Что бы я стал делать, если бы мне все было разрешено, что я хочу“».
— Ну и ну! — сказал Поливанов. — Завоспитали тебя до смерти!
— Очень учительница рассердилась? — спросила Саша.
— У-у! Ты, говорит, хулиган. Пускай мать придет в школу, это, говорит, не сочинение, а насмешка.
— А разве нет? Конечно, насмешка, — сказала Саша. — Но вот что мы сделаем: мы сейчас снова напишем сочинение — ты и Анюта. Только чур, писать про то, чего и вправду очень хочешь. Давайте садитесь!
Анюта не мигая глядела на лампу под круглым зеленым абажуром. Руки ее праздно лежали на коленях. О чем она думала, что видела?
Женя начал писать, едва открыв тетрадь на чистой странице. Светлые волосы торчком стояли на обеих макушках. Уши горели, всегда бледные щеки зарумянились. Катя сидит тут же. Она сидит на полу, строит дом из кубиков и пробует слова на вкус.
— Снегирь… — шепчет она, — снегирь… а дети его снегирьки, снегурки… Дочь снегиря — снегурка… снегурочка… Папа, ты читаешь, но я хочу тебя спросить…
— Спрашивай.
— Что такое циркуль?
— Это такой инструмент, помогает рисовать круги.
— Так это блюдце! Почему ты смеешься? Папа, мама, давайте играть в домино. Если я проиграю, то не буду жадиной и ябедой. А если вы проиграете, то купите нам с Аней полпуда конфет и тысячу порций мороженого.
— Катька, помолчи, — говорит Аня, — мама, а можно, я другое сочинение напишу? Я хочу написать сочинение «Что бы я делала, если бы я была невидимка». Можно?
Саша кивает, и Анюта склоняется над тетрадью.
— Что ты читаешь? — спрашивает Саша, заглядывая в Митину книгу.
— Это новая повесть Голубинского «Широкие дали».
— И как?
— Скучновато. Мне в этой повести не хватает освежающего дыхания отрицательного героя.
— Гм… Тут есть какая-то загадка. Ведь, в сущности, зачем человеку недостатки? Ведь они его не красят. Но в «Трех мушкетерах» я Атоса люблю, он такой шалый и выпивает, а в остальных частях только и делает, что произносит благородные речи, и до того становится невыносимый, просто беда.
— Слушай, за какого литературного героя ты вышла бы замуж?
— За Лаврецкого.
— Перестань! Он нисколько не похож на меня.
— Но он очень симпатичный и добрый. Мы гуляли бы с ним по лесам и долам, любовались бы природой, а вечером я играла бы ему на клавесине. Прекрасная была бы жизнь!
— Готово! — кричит Женя. — Слушайте!
Он встает и, как дирижер, взмахивает рукой.
— «И вот мне исполнилось двадцать восемь лет, — читает он дрогнувшим голосом. — А я уже окончил Академию Жуковского и стал испытывать реактивные самолеты. И вот я лечу на самолете. — Женин голос крепнет. — Мой путь проложен через пролив. И как раз на этом проливе у меня отказали рулевые управления, а без управления самолет как птица без крыльев. И вот мой самолет полетел в море. Я — человек не трус, — в Женином голосе металл! — и я сразу сообразил, что мне нужно быстро прыгать с самолета на парашюте, но вдруг я вспомнил, что не взял резиновой лодки. Я глянул вниз и ужаснулся. Мой парашют опускался прямо на кита. Что же делать? Смотрю, в боку у кита торчит гарпун. Я быстро вытащил финку и быстро обрезал стропы парашюта и быстро полетел вниз на спину киту, а спина у кита скользкая, и я поехал вниз к гарпуну. Счастье мое, что я зацепился за гарпун. И тут вдруг я заметил китобойное судно. Меня быстро вытащили».
— Прекрасное сочинение! — сказала Саша. — Завтра отдашь его учительнице, а про то она забудет.
— Как же, забудет! А правда, это — хорошее? Вы бы что поставили?
— «Пять»!
— «Пять»?! У меня сроду пять за сочинение не было. Честное слово, поставили бы «пять»?
— Честное слово!
— Вот поэтому-то Александра Константиновна и не учительница, — сказал Митя. — Ну, Анюта, давай свое сочинение.
— У меня очень мало, — ответила Анюта, — может, не надо читать?
— Я тоже придумала сочинение, — говорит Катя:
— «Вхожу я в сад и вижу: на всех кустах растет эскимо — шоколадное и сливочное. Я срываю эскимо и сразу же вырастает новое — клубничное и земляничное». Хорошее сочинение?
— Превосходное!
Митя взял Анину тетрадку и тихонько потянул к себе.
— Ну ладно, — сказала она, махнув рукой, — читай! Только оно маленькое и плохое.
Сочинение и правда было очень маленькое, всего четыре строчки: «Если бы я была невидимкой, я бы пошла ночью в большой лес и увидела бы всех зверей, когда они идут на водопой».
— Так вот, дорогой мой Поливанов, статья не пойдет, — сказал Савицкий.
— Почему? — спросил Митя, глядя на него в упор и постукивая пальцами по ручке кресла.
— Шеф сказал: не пойдет.
— Могу я знать, какие у шефа соображения?
— Не будем притворяться, Поливанов, не будем задавать праздных вопросов, дорогой друг. Вы все сами понимаете, не хуже меня.
— Нет, не понимаю. Не хочу понимать. Девчонка получила тринадцать очков из двадцати. И принята. Другие получили восемнадцать — и не приняты. Все яснее ясного. Материал проверен до последней буквы. Я вчера снова ездил в университет и фотографировал экзаменационные листки и приказ о приеме. Так в чем же дело?! Я хочу понять, в чем дело?
- Предыдущая
- 30/69
- Следующая
