Любимая улица - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 2
- Предыдущая
- 2/69
- Следующая
Комнату нельзя было узнать: диван, раскладушка, две детские кровати, книжный шкаф, неизвестно как здесь поместившийся. Письменный стол не стоял больше у окна, Митя работал в комнате Константина Артемьевича или в редакции.
Да, все было другое. А стены те же. Вот они-то все и подняли со дна души.
«Сегодня я отвела ее в школу. Я хочу вспомнить твое лицо. Встань, улыбнись, посмотри мне в глаза…» Но лицо Андрея ускользало, расплывалось. И вдруг оно встало перед ней на мгновенье — юное, доброе, ямка на щеке. Оно встало перед ней с пронзительной отчетливостью. Саша принялась перебирать книги. Андрей не уходил. Он глядел на нее теплыми коричневыми глазами, Аниными глазами.
Саша открыла окно и выглянула на улицу. Во двор входила Анисья Матвеевна с Катей.
Саша знала, что братья и сестры иногда бывают не похожи друг на друга, но все-таки ее не переставала удивлять Анина и Катина несхожесть. В Кате не было Аниной тишины, робости Аниных первых лет. Она была драчунья, она приставала к детям во дворе, она была ревнива и пристрастна. И очень уверена в своих правах — в праве на любовь, на счастье, на хлеб с маслом (масло бывало редко!), на всеобщее уважение, и уж конечно на немедленный отклик мира, земли, прохожего — на все, что Кате хочется узнать или спросить: «Мама а скажи… Мама, погляди на меня! Мама!»
Саша помахала ей из окна. Катя стояла задрав голову. Лицо ее сияло навстречу Саше, она что-то кричала снизу, но Анисья Матвеевна подтолкнула ее к дверям, и обе скрылись в парадном. Вот ее ноги затопали по коридору, вот и она:
— А мы чего принесли! В магазине давали! Подушечки! Сладкие!
…Уже двенадцать. Пора идти за Аней… «У нас сегодня праздник, хорошо бы купить цветы», — подумала Саша. Она взяла в цветочном киоске розовую, красную и белую, чуть поблекшую, остро пахнувшую гвоздику и, боясь опоздать, ускорила шаг.
«Неужели я опоздала?» — подумала Саша. И в самом деле, во дворе уже толпились мамы и разговаривали между собой, то и дело поглядывая на дверь школы. И вдруг Саша приметила Митю. Он стоял к ней спиной в своей потертой кожаной куртке, заложив руки в карманы. Она хотела его окликнуть, но тут отворилась тяжелая школьная дверь и вышли девочки первоклассницы. Торжественно и молча, сияя Мите улыбкой, спускалась Аня с каменного крыльца. Он присел на корточки и широко расставил руки. Она ускорила шаг, почти побежала и ринулась в эти руки, крепко обнявшие ее. Митя смеялся, Саша знала это, хотя он и стоял к ней спиной. Выражение его лица и глаз отразилось в выражении Аниного лица. Он взял Аню на руки, как маленькую, поцеловал и, только поставив ее наземь, увидел Сашу.
— Ой, мама, Митя, послушайте, — говорила Аня захлебываясь, — и я сказала Зинаиде Петровне: «Не буду я сидеть с этой девочкой, она толкается». А Зинаида Петровна сказала: «Привыкай к коллективу». А когда спрашиваешь, надо поднимать руку. А букетов — ну, прямо сто штук — на подоконнике, и у нее на столе, и где только хочешь. А одна девочка говорит: «Не отдам я ей свой букет, у нее и так много». А другая девочка…
Они шли по улице — Митя, Саша и между ними Аня. И Саша держала в свободной руке гвоздику, а придя домой, поставила ее в воду.
— Это мне? — спросила Аня.
— Конечно! — ответил Митя и тотчас повернулся к Анисье Матвеевне:
— Неужели сегодня нет пирога?
— Еще чего — нет! Скажет тоже! Из кожи лезли, муки заняли, будет пирог!
— С капустой? — спросила Катя.
— С яблоком! — сухо и гордо ответила Анисья Матвеевна. Саша слышала все это и видела веселые лица детей и полное достоинства лицо Анисьи Матвеевны.
«Неужели я все испорчу и заплачу?» — подумала она и быстро вышла в коридор.
Теплая, большая рука легла ей на плечо. Она повернулась — Митя. Он привлек ее к себе, заглянул в глаза:
— Ну что? Ну что ты?
Он откинул ей со лба волосы, поцеловал глаза, щеки, а Саша, не умея найти ответных слов, повторяла, плача:
— Митя… Митя…
— Уж шли бы на свою жилплощадь, что ли, от соседей совестно! — раздался рядом сдержанный голос Анисьи Матвеевны.
— Что ж такого? Почему совестно? Я ее поздравляю! — ответил Митя. — Дочь в школу пошла — это можно приравнять к Первому мая!
Когда Анисья Матвеевна в первый раз постлала себе на старом сундуке, Ольга Сергеевна, соседка, сказала:
— Нет такого правила, чтоб прислуга жила в коридоре.
— Я те покажу прислугу, — спокойно отчеканила Анисья Матвеевна, да так, что Ольга Сергеевна больше не пыталась вступать с ней в спор.
Ольга Сергеевна была в квартире единственной прежней жилицей. Тетя Даша умерла, не вернулись из эвакуации другие соседи, вместо них жили новые люди.
Вот за той дверью в конце коридора живут молодые супруги. У них двое мальчишек: одному три года, другому пять.
Раньше самыми шумными в квартире были Константин Артемьевич и его семья. Теперь они остались далеко позади, и на первое место вышли молодые супруги. Они ссорились так, что звенели стекла не только в их комнате, но и у всех по соседству.
Находя арену своей комнаты слишком тесной, молодые супруги без стеснения выскакивали в коридор — обычно это бывало по ночам — и поливали друг друга бранью.
— Ты зачем с ним в кино бегаешь? — кричал муж, Юра.
— Оглянись на себя! — отвечала Леля, жена, и все оглядывались на Юру, который таращил обезумевшие глаза на неверную жену и все норовил оскорбить ее посильнее и ударить покрепче.
— Поднять руку на женщину! Позор! — кричал Константин Артемьевич. — Я сейчас позвоню в милицию.
— Не волнуйся, голубчик! — уговаривала Нина Викторовна и добавляла:
— Какие впечатления для детей! А такая тихая была квартира!
— Ну и люди! И выспаться не дадут! — спокойно, но с досадой говорила Анисья Матвеевна. — Дрались бы на своей площади. Зачем будить весь дом?
Еще одна новая соседка — она жила в маленькой комнате при кухне, высокая, худощавая стенографистка, тоже выходила на крик. Она запахивала халат, поднимала тонкие, аккуратно выщипанные брови и презрительно спрашивала:
— Опять? Ну что ж. Хорошую вещь браком не назовут.
И какой бы час ночи ни был, зябко поводя плечами, ставила на газ эмалированный кофейник.
Аня очень боялась ночных криков. Она говорила, проснувшись:
— Мама, сядь ко мне. Мама, разве большие тоже дерутся?
А Катя, если крик будил ее, садилась на кровати и деловито говорила:
— Опять тетя Леля ходила в кино? — Катя еще никогда не была в кино, однако твердо усвоила, что за это бьют. Поморгав большими черными глазами и немного подумав, она вдруг говорила: — Мама, дай хлебушка! — и, заведомо зная, что сейчас ей не откажут, добавляла нерешительно: белого.
— Варвары! — восклицала Ольга Сергеевна. — Третий час ночи! В бомбежку и то было тише!
Митя не просыпался дольше всех. Если становилось очень шумно, он натягивал подушку на ухо и, закаленный на фронте и в командировках, продолжал спать. Но нередко наставала минута, когда его приходилось будить.
— Митенька! — с жалостью говорила Саша.
— Дмитрий Александрович, — отхлебывая валерьянку, молила Нина Викторовна.
Митя неторопливо совал ноги в старые домашние туфли.
— Да, — говорил он, зевая, — если бы наши соседи по коммунальной квартире были ангелами, нас бы раздражал шелест их крыльев. А наши соседи ох не ангелы, и стучат они — ох не крыльями. — Потом он выходил в коридор, спокойно брал телефонную трубку и спрашивал недрогнувшим голосом:
— Милиция? Шестое отделение?
Все, что делал Митя, действовало мгновенно и отрезвляюще. Он работал по вдохновению и всегда попадал в цель. Пользуясь минутным затишьем, Митя говорил, к примеру, так:
— Утро вечера мудренее! Завтра разберетесь! Я рассужу вас раз и навсегда!
Почему-то его слушались. Он брал Лелю под руку, уводил в ее комнату, приговаривая на ходу:
— Очень советую приложить к глазу медный пятак, помогает.
А Юре шептал на ухо то, чего никто не слышал и чего, видимо, никак нельзя было сказать вслух.
- Предыдущая
- 2/69
- Следующая
