У всякой зверушки - Сивинских Александр Васильевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
Сколько продрых, не знаю. Наверное, часа два. Когда проснулся, нога почти не болела. Я осторожно притопнул ею, потом пару раз присел да и отправился инспектировать Усадьбу.
Машка, снова замершая на своем боевом посту, приветливо помахала мне лапкой и сообщила, что вся кета, принесенная мною с рыбозавода в проклятом морозильнике, уже спущена в погреб. Под ее личным недреманным контролем.
Во дворе растерянно переругивалась наша сладкая парочка. Верхняя Хавронья по традиции взваливала вину за мою травму на рассеянность Нижней. Нижняя – на торопливость Верхней. Атмосфера постепенно накалялась. Пришлось мне в спешном порядке взваливать на себя роль миротворца и хвалить их за отличную работу, упомянув для весу в самых красочных подробностях про крысу-неудачницу.
Почувствовав себя реабилитированными, свинки, перебивая друг друга, обрушили на меня отчет о состоянии дел. Козы сыты и здоровы; колья для ограды готовятся (из молодых побегов осота, очень острые и длинные – мечта, а не колья); старый козел Прохор, отличающийся феноменальной дальнозоркостью, видел в небе непонятный предмет. Однако далеко, поэтому не разглядел, хищник ли.
Я почесал у Верхней за ушком, Нижнюю потрепал по спине. Сказал: «Что бы мы без вас делали!» – и отправился в баню. Постирать ОЗК да попариться. Гигиена, ребята, прежде всего.
Растянувшись после баньки на чистом белье, потяжелевший от доброй кружки ядреного кваса, я вспомнил о найденном в складской подсобке журнале. Унисы, удовлетворенные выгодным с их точки зрения обменом, отдали его за так. Вставать было лень, но любопытство в конце концов пересилило. Я выбрался из-под хрустящих простыней и как был, голый, помчался – через двор, через огород – в предбанник, где было свалено содержимое полевой сумки.
Обрывок ушедшей эпохи сверкнул на меня глянцевым пластиком обложки. Женщина! Видимо, меланома была ей не страшна в этом ее счастливом мире прошлого, и она обнаженной плескалась в прозрачной воде. Яркое небо было украшено белыми облаками и птицами, яркое море – лодочками с цветными треугольниками парусов. «PLAYBOY» – светилась радужная голограмма над мокрой головой женщины. Надпись была выполнена на одном из многочисленных языков, совершенно мне незнакомых. В свое время я пытался разузнать о языках у Умницы, но та категорично заявила, что эта информация имеет атрибут «потенциально опасная», а посему без специального кода доступ к ней закрыт, вплоть до переформатирования диска. Мне стало жаль моей кремниевой девочки, и я махнул рукой на нерусские языки. И вот теперь я имел огромное количество потрясающе любопытного текста и – ни малейшего понятия о его содержании.
Зато с картинками все было более чем понятно: женская анатомия разительно отличалась от моей собственной. Намного больше, чем это представляли доступные мне учебники. И различия эти почему-то сильно меня волновали.
Необычайно сильно…
Утром меня растолкали возбужденные Хавроньи:
– Прохор опять засек давешний летучий предмет! Эта штука движется в нашу сторону! Несет ее, похоже, ветер, но кто же может поручиться, что это не уловка какого-нибудь летучего хищника? Козы волнуются…
Я рассеянно кивал, оглядывая спальню.
– Да ты что, Петруха, очнись наконец! – заметив, что я слушаю их озабоченное лопотание вполуха, Нижняя легонько ткнула меня в бок пятаком. – Алло, человек!
– Дорогие мои, а ведь здесь лежал журнал. Мой журнал. И он пропал. – Я испытующе посмотрел свинкам в глаза. Поочередно: вверх, вниз. – Думаю, кто-то взял его. Само собой, из самых лучших побуждений. Но без спроса! Так вот, мне бы хотелось получить его обратно.
– Дорогой мой, – передразнила меня Верхняя, – твой журнал ни-ко-му не нужен. Да кто еще, кроме тебя, придет в восторг от созерцания голых девиц? Здесь ведь нет больше ни одного мужика. Разве что… – она понизила голос до зловещего шепота… – Таракан?! А может, это проделки фикуса?
– Или Прохора! – подхватила Нижняя.
Свиньи радостно захрюкали хором.
– Очень смешно. Ладно, потом разберемся. – Я длинным прыжком, прямо с лежанки, махнул к рукомойнику. – Несите коноплю, шутницы, буду смотреть на этот ваш НЛО.
Пока я плескался, чистил зубы и натягивал свежий комбинезон, расторопные сестрицы не только принесли пучок конопли, но и успели приготовить ударную порцию свеженькой бурдамаги. Я обреченно вздохнул и, морщась от невыносимой горечи, тоненькой струйкой, сквозь зубы, всосал мерзкое пойло.
Окружающий мир подмигнул мне на прощанье и погас. Сознание отправилось в свободный полет.
Полет, как всегда, начался с какой-то темной каморки. Я пошарил в потемках, наткнулся на Хавроний, Машку, Умницу, коз, герань, фикус. Подумал мельком: «Копнуть, что ли, поглубже? Узнать, кто стянул журнал. Нет, пожалуй. Обижать девчонок не годится. Сами небось потом сознаются». Потом я вляпался в Таракана, получив в лицо чувствительную «струю вони» – его пси-блок; скользнул по огороду, наконец, зацепил Анфису. Она дружелюбно открылась, и я прозрел.
Первые впечатления, как всегда, были оглушительными: краски, запахи, звуки… Мозаика небес и земли. Безумство полета. Пение ветра. Сладость собственной силы, неутомимости. Мы заложили пируэт и устремились к темной точке вдали.
Копытные тревожились не напрасно. Безусловно, это был хищник, грозный хищник. Пожалуй, наиболее опасный из всех существующих в природе. Я и не знал, что он может летать. Человек.
Его несло странное устройство: сверху шар из тонкого пластика, полный горячего воздуха, снизу паутина из десятков тросов. Сам хозяин обосновался в центре паутины, как мохнатый крестовик. Мы подобрались поближе… и я чуть не «вылетел из седла» от изумления. Закутанная в меха, обвитая сетью тросов, балансирующая внутри небольшой корзины с набором малопонятных устройств, под шаром извивалась прекрасная, как мечта, девушка.
Девушка, ей-богу!
Причиной ее конвульсивных движений был крупный слепень, явно облюбовавший летунью под носительницу кладки. Раздувшийся яйцеклад насекомого, диаметром с мой мизинец, то являл наружу, то втягивал внутрь зазубренный гарпун яйца. До «выстрела» оставались считаные секунды. Девушка была обречена. Страшная судьба – носить в себе личинку слепня, полностью парализующую собственную волю жертвы и пожирающую изнутри тело.
Ненавижу слепней!
Анфиса тоже не любила слепней. Но отнюдь не в гастрономическом плане.
Бросок, удар, хруст. По ветру закружились слюдяные крылышки. Я поспешил покинуть стрекозиное сознание. Все, что требовалось, я уже узнал, а вот быть Анфисой, хотя бы и частично, когда она кушает (по обыкновению, пренеопрятно), – слуга покорный! Да и добыча была не в моем вкусе.
Обратный переход занял мгновение. В ушах еще скрипел крошащийся хитин, когда я вынырнул в родном теле. Домашние напряженно изучали мои руки, держа наготове запотевшую крынку. Я пошевелил пальцами, и тут же в рот полилось освежающей прохладой молоко. Стянутые конопляной бурдамагой в жесткий узел, голосовые связки расслабились, я закашлялся. Ненавижу этот момент: ручонки дрожат, в животе непристойно урчит, а голос… Голос напоминает блеяние новорожденного козленка, последнего в окоте.
Тем не менее домашние ждали отчета, и я вкратце ознакомил их с результатами разведки.
Свиньи немедля заметались в поисках патронов к дробовику. Машка лишь безразлично фыркнула. Дескать, чего там волноваться из-за глупой девчонки, не сумевшей даже от мошки самостоятельно избавиться?
Ну а я… Я, конечно же, не был напуган. Был ли я безразличен? Где там! Что угодно, только не безразличие колотило меня сейчас лихорадкой нервной дрожи: мне предстояла встреча с первым живым человеком за столько лет. Да что там, за всю жизнь! И с каким человеком…
Своих родителей я помнил настолько смутно, что подчас всерьез сомневался, существовали ли они вообще. А унисы… Несчастные ночные создания, бесполые и бессмертные, что следят за холодильными установками рыбозавода, не замечая течения времени, разве они люди? Внешне – может быть, но не более того.
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
