Юнги (илл. И. Дубровин) - Вишнев Павел - Страница 19

• Предыдущая
• 19/22
• Следующая

— Мама твоя поправится, — говорил матрос Петр Манухин, уступивший Николаю полку. — Вот приедешь ты, увидит она тебя и поправится. Помяни мое слово, поправится.

Другой, с забинтованной рукой, Семен Скворцов, ехавший куда-то в Сибирь, сказал:

— Эх, моего бы племянника Славку в эту вашу школу! На годок постарше тебя. Уж как ему

хочется стать моряком!…

— Летом, наверно, новый набор будет. Пускай подаст заявление в райком комсомола.

— А как ты думаешь, примут?

— Если он физически ничего…

— Парень крепкий. Седьмой класс кончает.

— В радисты, значит, возьмут. С семью классами на радистов учат.

— Специальность хорошая. А ты мотористом будешь?

— Да.

— Тоже хорошо. И вообще на флоте все специальности хороши и нужны. На корабле что артиллерист, что минер, что моторист — одна семья. Не то, что в пехоте. Там кто в поле, кто в лес по дрова. Артиллерист говорит: «Я бог войны». А пехота заявляет: она царица полей. Все боги да царицы… Старорежимье какое-то…

Николай весело засмеялся. Лежавший на верхней полке солдат, имени которого он еще не знал, откликнулся:

— Неправильные твои разговоры, Семен.

Вообще на флоте…

Семен перебил:

— На флоте не как в пехоте. Поговорка есть

такая: пехота, не пыли!

И началась взаимная подначка. На нее моряки особенно мастера, но и солдат за словом в карман не лез и любил говорить складно.

— Флоту без пехоты не взять вражьи доты.

Семен парировал:

— Доты… Видали мы их в Финскую кампанию да такие, что покрутилась бы эта самая пехота вокруг дота без флота.

— Флотский, известно, до тех пор бахвалится, пока в море не свалится.

— Флотский моря не боится. Пехоте море — горе.

Эта веселая словесная перепалка кончилась ужином, потом все вместе затянули:

Споемте, друзья, ведь завтра в поход Уйдем в предрассветный туман.

Споем веселей, пусть нам подпоет

Седой боевой капитан…

У Беломорска поезд обстреляли немецкие самолеты. Убитых не было, но путь впереди оказался разрушенным. Пассажиры пошли до города пешком.

На вокзале Николаю пришлось просидеть полсуток: ждал поезда на Вологду.

Петр и Семен ушли в продпункт получать по аттестатам паек. Солдат, которого звали Иваном, и Николай сидели в уголке зала ожидания.

Николай все время думал о матери: что с ней случилось? Она прихварывала часто, жаловалась то на голову, то на сердце, но никогда не болела подолгу и серьезно.

Заметив, что Николай невесел, Иван, взяв его за подбородок, сказал:

— Подними до места нос, а то он у тебя повис, как гюйс[10] в штилевую погоду.

Николай поднял на солдата глаза. Откуда У него взялось столько морских словечек?

— Чего уставился? — спросил Иван.

— Откуда же вам знать, что такое гюйс?

— Гм… А ты думаешь, что в пехоте не может

быть моряка? А если потребуется, чтоб моряк помог пехоте на суше?

— Так вы моряк?

— Самый доподлинный. Электриком я на корабле плавал. Вот…

Иван развязал вещевой мешок и достал бескозырку с муаровой гвардейской ленточкой.

— А почему вы не носите ее?

— Приеду домой — надену. А пока что вот только это не снимаю…

Иван расстегнул ворот гимнастерки, и Николай увидел сине-белые полоски тельняшки.

— Почему вы не сказали тогда, в вагоне?

— А чего говорить? С Семеном мы просто шутили. Он ведь зачем весь разговор затеял? Видит, что ты нос повесил, о матери горюешь. Ну и, что бы тебя от этих мыслей отвлечь, начал шутить. Сразу-то и я было не понял его, думал, серьезно. А с Семеном мы кореши, хоть он постарше меня. Он тоже моряк, электрик, понятно?

— А я-то думал!…

— «Думал, думал»… Сказано же, моряки — одна семья. А раз ты запечалился, ну как тебя оставить, чтобы ты невеселый был! То-то…

В Вологде Николай расстался с друзьями-матросами. Здесь пришлось сделать еще одну пересадку. Когда оформил проездные документы на следующий поезд, отправил домой телеграмму.

Почти всю остальную часть пути Николай лежал на верхней полке, думая о том, как встретится с отцом и матерью, вспоминал о своих одноклассниках Толе Зубихине и Аркаше Заводчикове. Они, конечно, сразу же прибегут к нему, как только узнают, что он приехал, будут завидовать и расспрашивать о флоте, пригласят к себе в класс. Классная руководительница Майя Трофимовна поведет его показывать учителям и будет говорить о нем только хорошее, а не жаловаться на него, как бывало прежде, что он испортил парту, вырезав ножом свои инициалы; или на то, что дергал Соню Петрухину за косы во время урока.

В поезде на верхней полке было тепло и немного душно. Николай засыпал, видел сны, просыпался и снова засыпал.

— Коленька! — услыхал он голос матери, как только появился в дверях еще не совсем остановившегося вагона. — Коленька!

Алевтина Сергеевна шла за вагоном и протягивала к нему руки.

Наконец Николай сошел на перрон, и мать обняла его, целуя и плача.

— Мама, но ты же болеешь? — спросил Николай, когда мать выпустила его из объятий.

— Болею. Но теперь мне лучше, и я вышла встретить тебя.

— А папа?

— Папа недавно уехал на Урал. Там новый завод строит. Я сообщила ему телеграммой, что ты приезжаешь, и он завтра же прилетит.

— А ты, мама, в самом деле болеешь?

Алевтина Сергеевна посмотрела на сына большими, влажными от слез глазами.

— Ты же знаешь, что у меня слабое здоровье. Папа уехал, и я почувствовала себя совсем плохо. Врач Никита Федорович заверил мою телеграмму, чтоб вызвать тебя. Я так по тебе истосковалась. Ну, дай я посмотрю на тебя. Ах ты мой морячок! Но если бы не папа…

Она не договорила, взяла Николая за руку, и они пошли.

Николаю неудобно было идти так с матерью. Чтобы отнять у нее свою руку, он решил поправить вещевой мешок, засунул пальцы за лямки, да так и пошел.

Город был прежним. Каким он его оставил. У продовольственных магазинов в очередях стояли женщины и старики со старыми залатанными кошелками. Краска на домах давно не обновлялась и сползала пятнами, отчего все дома выглядели рябыми. Ворота во двор у многих домов выломаны, очевидно, на дрова. Бледные ребятишки бегают в изодранных брезентовых туфлях на босу ногу, а запачканные заводской грязью ремесленники ходят в непомерно больших шинелях и тяжелых ботинках из яловой кожи.

Около самого дома, в котором жили Лизуно-вы, встретился Толя Зубихин. Он шел из школы. Николай хотел, чтобы Толя сейчас же пошел к нему, но Алевтина Сергеевна взяла сына за руку, сказала:

Коле надо отдохнуть после дороги. Приходи, Толя, завтра.

— Завтра с утра приходите с Аркашей, — сказал Николай, краснея оттого, что мать взяла его за руку, как маленького. — Обязательно приходите.

Дома мать спросила:

— Кушать будешь?

— Буду, мама.

Алевтина Сергеевна ушла на кухню, а Николай прошел в свою комнату. Здесь все оставалось по-прежнему: кровать, покрытая светлым пикейным одеялом, столик, за которым он готовил уроки, этажерка с книгами, а на стене висела голова лося с широкими ветвистыми рогами — подарок отца ко дню десятилетия Николая.

В ящиках стола лежали его ученические тетради и учебники. Он развернул тетрадь по русскому языку и на первой странице увидел жирную тройку. На второй странице стояла жирная двойка.

«Куда все это, — подумал Николай. — Тетради надо выбросить, а учебники отдать ребятам».

— Иди кушать, — позвала мать.

На другой день зашли Толя Зубихин и Аркаша Заводчиков. Они долго расспрашивали о школе юнгов. Толя попросил у Николая примерить бушлат и бескозырку, а потом уже не снимал их, хотя в комнате было тепло.

— Знаете, какие морские узлы бывают? -

спросил Николай товарищей и, когда те признались, что о морских узлах они только что-то слыхали, но по-настоящему ничего не знают, принялся показывать им на шнуре: — Вот этот узел вы, конечно, знаете. Это прямой узел, каким бабы и вообще все гражданские завязывают. А вот как вяжется рифовый. Попробуй, сорви его. — Он подал Толе узел, тот потянул его за один конец, потом за другой, но узел держался. — А вот, смотри. Раз!… И узла нет. Если бы найти подходящий трос, я показал бы вам беседочный и боцманский узлы. Они посложнее. А вот «кошачьи лапки».

• Предыдущая
• 19/22
• Следующая