Юнги (илл. И. Дубровин) - Вишнев Павел - Страница 15

• Предыдущая
• 15/22
• Следующая

Гурька шел за лейтенантом. Он вымазал руки о стены — все время приходилось опираться на них, чтобы не упасть. Сначала прикосновение к холодным камням заставляло содрогаться. По спине пробегали мурашки, особенно если в ноги неожиданно тыкалась напуганная светом крыса. Потом робость прошла, хотя все еще казалось, что руки могут схватиться за что-нибудь ужасное.

Коридор, которым шли лейтенант и юнги, кончился. Впереди были тяжелые двери. Открыв их, они вошли в небольшое помещение. Луч фонарика осветил прокопченные и прозеленевшие стены. Малюсенькое оконце с двумя решетками едва пропускало узкую полоску сумеречного света.

Гурька оперся о стену, и тотчас же отдернул руку:

— Ой!

Стоявший впереди лейтенант повернулся, осветил фонариком испуганное лицо Гурьки, потом стену. В ней торчал острый железный крюк, покрытый влажной ржавчиной.

— Укололся? — озабоченно спросил Соколов.

— Ничего… Я просто напугался, думал, что схватился за что-то такое…

— Здесь можно встретить вещи, — сказал лейтенант, — которые каждого приведут в ужас.

В этом помещении находилась стража.

Лейтенант поводил лучом фонарика по стенам. В них имелось несколько узких крепких дверей. В промежутках между дверями из кирпича сделаны скамейки для стражи.

— Здесь узников наказывали плетьми и пытали во время допросов. Страже запрещалось разговаривать с заключенными, давать им бумагу или карандаш и даже бересту с углем, чтобы несчастные не могли сообщить что-нибудь на волю.

Лейтенант подошел к одной из дверей и открыл ее. Юнги увидели небольшую комнату, похожую на ящик, шага четыре в длину и шага три в ширину. В каземате сделан каменный выступ. Осветив его фонариком, лейтенант сказал:

— Тут узник спал.

Луч фонарика скользнул по каменному полу, потом по стене. В нее вделано железное кольцо, как и те, что юнги уже видели в башнях. На небольшом каменном выступе стояла какая-то дощечка. Лейтенант поднес к ней фонарик. Сквозь густой слой пыли юнги увидели на дощечке изображение.

— Иконка, — сказал лейтенант. — Единственная вещь, которую разрешалось иметь узнику при себе в каземате.

Когда луч фонарика скользнул по стене, Гурь-ка воскликнул:

— Постойте!

Он взял иконку и стал очищать ею со стены пыль и плесень.

На стене виднелись какие-то царапины. Постепенно надпись прояснилась, и юнги прочитали:

— 14 декабря 1825 года.

— Декабристы! — сказал Гурька. — Здесь сидели декабристы.

— Да, Бантыш-Каменский и Шахновский, -

заметил лейтенант. — Но не только Шахновский и Бантыш-Каменский были сосланы сюда после бунта декабристов. В Соловки царь Николай I, или, как его прозвали, Николай Палкин, за принадлежность к тайному обществу декабристов сослал двух студентов Московского университета Михаила Критского и Николая Попова.

Лейтенант и юнги долго смотрели на стену, словно каждый хотел увидеть руку того, кто, может быть, в последний час перед своей смертью начертал знаменательную дату.

Ваня спросил:

— Куда же делся Агишин?

— Знали бы — не искали, — сказал Гурька. -

Может, покричать?

— Кричать бесполезно, — сказал лейтенант. -

А впрочем, попробуйте.

Гурька и Ваня вместе крикнули:

— Пе-е-тя!

Но голоса их показались такими слабенькими, что. даже за порогом каземата, наверное, были не слышны.

— А ну, еще раз, — попросил лейтенант.

— Аги-и-шин!

Ребята кричали изо всех сил, но звук точно растворялся в каменных стенах, уходил в них, не рождая отклика, и сразу обрывался. Гурьке даже показалось, что он еще стоял с открытым ртом и кричал, а звук его голоса исчез, точно слово вылетело прежде, чем он успел произнести его, и сразу погасло.

Лейтенант грустно усмехнулся:

— Когда здесь пытали людей, они кричали не по- вашему, но голоса их никто не слышал. Там, наверху, молились, говорили с богом о милосердии, добре, а здесь под пытками человек раздирал себе в крике рот, и никто не мог услышать его.

Они вышли на улицу, и свет пасмурного серверного дня им показался таким ослепительным, что заболели глаза. После затхлого, пахнущего плесенью острога легкие обжигал здоровый морозный воздух. Каждый вздох высоко поднимал грудь, и гулко колотилось сердце.

Лейтенант сказал:

— Поищем в другом месте.

Они пошли через двор кремля и остановились у Арестантской башни.

— Здесь была тюрьма пострашней той, что вы видели сейчас. Тут монахи вырыли в земле ямы. Сверху они прикрывались деревянной крышкой с небольшим отверстием. Через него посаженному в яму подавалась пища. Это была земляная тюрьма. Бывало, что на обессилевшего человека в яме нападали крысы, объедали ему уши и нос. Но страже запрещалось давать узнику хотя бы палку для защиты от крыс. Один из стражников нарушил этот запрет, и его самого сначала выпороли, а по том тоже посадили в земляную тюрьму.

Гурька посмотрел себе под ноги, потом окинул выложенный булыжником угол двора, словно хотел увидеть то, о чем рассказывал лейтенант.

Соколов понял его и сказал:

— Земляной тюрьмы уже давно нет. Но здесь сохранились другие ужасные углы. Самых опасных преступников царское правительство заточало в специальные «молчальные комнаты», эти крохотные каменные мешки, в которых узники могли спать только согнувшись. А если узник начинал кричать, ему вставляли в рот кляп — грязную тряпку. Ее вынимали изо рта только для того, что бы несчастный мог поесть. Никакого сношения с волей ему не полагалось. О человеке забывали на долгие годы. Его никто не видел, и он тоже никого не видел, кроме стражи, всегда молчаливой. Когда заключенные жаловались царю на тяжелые условия заточения, — продолжал лейтенант, — он на это отвечал, что узники должны быть ему еще благодарны, потому что он сохранил им жизнь. А вы видите, какая это была жизнь. Случалось, что кто-нибудь из посаженных в такой каменный мешок, не выдержав мучений, произносил страшные cлова: «Слово и дело». Эти слова значили, что человек, сказавший их, знает какую-то важную государственную тайну. Ими пользовались доносчики, которые хотели выдать кого-либо царю. Такого человека немедленно доставляли в Москву и спрашивали, почему он сказал: «Слово и дело»? Иногда соловецкие узники пользовались этим. Их тоже везли в Москву. Там они что-нибудь лгали. Их били плетьми, пытали раскаленным железом, вывертывали руки. И если человек оставался еще жив после всех перенесенных пыток, его отправляли обратно сюда. Люди знали, на что они идут. Но они терпели все страшные муки, чтобы хотя бы на время вырваться из каменного мешка, взглянуть на солнце. Путешествие от Соловков до Москвы и обратно в те времена занимало несколько месяцев. И если человек просидел в таком узилище пятнадцать-двадцать лет, эти два месяца казались ему праздником.

— Двадцать лет! — воскликнул Гурька.

— Сидели и больше. Вятский крестьянин Семен Шубин просидел в соловецком остроге более пятидесяти лет… Однако надо искать Агишина. Пойдемте.

Они снова спустились в лабиринт старого острога, обошли несколько казематов, прокопченных и прозеленевших. Сырость и холод от каменных глыб-валунов, влежавшихся в суровую землю острова, сказывались ознобом во всем теле.

Гурька крепко сжимал зубы, чтобы сдержать дрожь. Хотелось вернуться и никогда больше не заглядывать в это древнее узилище.

Его одолевало сомнение: зачем Петушок мог забраться сюда? Там ли они его ищут?

Луч фонарика скользнул по боковой стене, потом утонул в узком проходе, ведущем куда-то влево. Проход был настолько узок, что лейтенант задевал за его стены плечами.

Гурька снова испытывал неприятное чувство от прикосновения к тупым, влажным выступам камней. Иногда пальцы давили мокрицу или скользили по каким-то липким наростам.

Боясь споткнуться и удариться обо что-нибудь, он шел теперь последним и держался за спину идущего впереди Вани. Здесь не хватало не только света, но и воздуха. Резкий запах плесени ударял в нос, пахло еще чем-то горьким и противным. В остроге нет печей. Стены его никогда не прогревались, даже летом.

• Предыдущая
• 15/22
• Следующая