Сэр Найджел (илл. Н. Лямина) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 29

• Предыдущая
• 29/84
• Следующая

— Нет, Джон. Я буду горд иметь под своим знаменем лучшее копье христианского мира.

— Как и я буду горд следовать за таким славным знаменем. Но Найджел Лоринг мой оруженосец и потому отправится за море с нами.

— Итак, все решено, — сказал король, — спешить некуда. Ведь до следующего новолуния еще далеко. А потому прошу нас вновь пустить кувшин вкруговую и вместе со мной выпить за славных рыцарей Франции. Пусть будут они полны доблести и жажды славы, когда мы встретимся с ними под стенами замка Кале!

Король приехал и уехал. Вновь господский дом в Тилфорде стоял темный и безмолвный, но внутри царила радость. За одну ночь всем бедам пришел конец, точно отдернули черный занавес, закрывавший солнце. Казначей короля прислал весьма значительную сумму денег — подарок поистине княжеский и не допускавший отказа. Найджел вновь отправился в Гилфорд, приторочив к седлу сумку с золотыми монетами, и на дороге не нашлось бы ни единого нищего, который не осыпал бы его благословениями.

В городе он сразу навестил лавку золотых дел мастера, выкупил кубок, поднос и браслет и вместе с хозяином посетовал на коварную шутку, которую сыграла с ним судьба: за протекшую неделю золото и золотые изделия заметно подорожали по причинам, понятным лишь золотых дел мастерам, и ему придется уплатить на пятьдесят золотых монет больше, чем он выручил за них. Тщетно верный Эйлуорд бесился, ворчал и даже вознес молитву о том, чтобы настал день, когда ему ниспослано будет пронзить стрелой жирное брюхо купца. Уплатить деньги все равно пришлось.

Оттуда Найджел поспешил к Уоту и купил те самые доспехи, на которые с такой тоской смотрел в прошлый раз. Он тут же примерил их. Уот и его подмастерье обходили его со всех сторон, затягивая винты и застегивая застежки.

— Ну как, благородный сэр? — воскликнул оружейник, надевая ему на голову шлем и пристегивая его к бармице. — Клянусь Тувалкаином, броня эта облегает тебя, как панцирь краба. Доспехов лучше не найти ни в Италии, ни в Испании!

Найджел встал перед полированным щитом, служившим зеркалом, и начал поворачиваться так и сяк, прихорашиваясь, точно серебряная птичка-невеличка. Он не мог налюбоваться на гладкий нагрудник, на удивительные шарниры, на прикрывающие их наколенники и налокотники, на чудесные гибкие рукавицы и поножи, на кольчугу и плотно прилегающие к ней щитки. Он попрыгал, доказывая, что доспехи ему нисколько не тяжелы, а потом выбежал из мастерской, оперся о седло и вскочил на спину Бурелета под рукоплескания Уота и подмастерья.

Затем спрыгнул на землю, вбежал в мастерскую, лязгнув, бросился на колени перед образом Пречистой на стене и вознес горячую молитву, прося, чтобы ничто не омрачило и не запятнало его душу и честь, пока он будет носить эту броню, и чтобы ему были дарованы сила и крепость послужить в них великим и праведным целям. Казалось бы, странное обращение к религии, проповедывающей мир, но много веков меч и вера поддерживали друг друга, и в самые темные времена идеальный воин смутно стремился к свету. «Benedictus dominus deus meus qui docet manus meas ad Proelium et digitos meos ad bellum!»[13] В словах этих — душа истинного рыцаря.

Затем доспехи навьючили на мула оружейника и отвезли в Тилфорд, где Найджел вновь облачился в них, чтобы показать их леди Эрминтруде, которая хлопала морщинистыми руками и проливала слезы горести и радости — горести, потому что расставалась с ним, радости, потому что он отправляется на войну столь достойно снаряженным. О себе самой ей не надо было тревожиться: Тилфордское поместье поручалось заботам надежного управителя, а ее ждали комнаты в королевском замке Виндзор, где ей предстояло коротать закат своих дней в обществе других почтенных дам, ее ровесниц столь же благородной крови, обсуждая с ними давно позабытые скандалы и шепотом обмениваясь пикантными сплетнями о дедах и бабках молодых придворных. Найджел мог с легким сердцем оставить ее там, когда настанет время отправляться во Францию.

Однако прежде чем Найджел покинул вересковые пустоши, среди которых прожил всю жизнь, ему предстояла поездка к соседям и еще одно прощание. В тот же вечер он облекся в самую нарядную свою тунику — из темно-лилового генуэзского бархата и отороченную горностаем, перепоясался поясом с серебряной чеканкой и надел фетровую шляпу с белоснежным пером, изящно обвивавшем тулью. Верхом на благородном Бурелете, с соколом на запястье и мечом на боку он мог бы потягаться с любым молодым сквайром, когда-либо отправлявшимся в гости с таким намерением, но никто не превзошел бы его скромностью. Прощаться он ехал со старым Рыцарем Дупплина, но у Рыцаря Дупплина были две дочки, Эдит и Мери, а Эдит слыла первой красавицей верескового края.

Сэр Джон Баттесторн был прозван Рыцарем Дупплина, потому что ему довелось быть участником этой удивительной битвы, когда за восемнадцать лет до описываемых событий мощь Шотландии на время сокрушила горстка искателей приключений и наемников, которые воевали не под чьим-то знаменем, а сами за себя. Их победу история замалчивает, так как ни у одной страны нет причин ее воспевать, однако в те времена слава о ней прокатилась далеко, ибо в тот день, когда цвет шотландского воинства пал на роковом поле, тогдашний мир впервые узнал, что появилась новая военная сила и что с английскими лучниками, стойкими и мужественными, искусно владеющими своим оружием, чему научились еще в детстве, должны серьезно считаться и закованные в броню рыцари.

Сэр Джон, вернувшись из Шотландии, стал начальником королевской охоты, так как славился по всей стране глубокими познаниями в этой области. Но под конец, отяжелев настолько, что лошади с трудом выдерживали его вес, он поселился в скромном уюте старого косфордского господского дома на восточном склоне Хайндхедского холма. Там, пока его лицо становилось все краснее, а борода все белее, он проводил закат жизни среди соколов и охотничьих псов. Подле него всегда стоял кувшин вина со специями, а его вытянутая распухшая нога покоилась на скамеечке. Старые товарищи, направляясь по ухабистой дороге из Лондона в Портсмут, непременно заезжали по пути в Косфорд, и там же его молодые соседи собирались послушать рассказы толстого рыцаря о былых войнах или набраться наставлений о тонкостях охоты и повадках разных зверей, которых никто не знал лучше его.

Однако, сказать правду, что бы там ни думал старый рыцарь, молодежь в Косфорд манили не только его старые истории и даже еще более старое вино, но куда больше — прелестное личико его младшей дочери или же сильный характер и умные советы старшей.

Эдит, золотая, как спелая рожь, синеглазая, обворожительная, шаловливая, веселая болтушка, дарила одинаковыми улыбками десяток пылких поклонников во главе с Найджелом Лорингом. Точно котенок, она играла со всем, что попадало ей в лапки, и кое-кто считал, что в их бархатном прикосновении все чаще дают о себе знать острые коготки.

Мери была темна, как ночь, с серьезным, почти некрасивым лицом и внимательными глазами, которые твердо взирали на мир из-под крутых арок черных бровей. Никто бы не назвал ее даже миловидной, а когда ее прелестная сестра, прильнув к ней, прижималась щекой к ее щеке — обычная ее манера в присутствии посторонних, красота одной и невзрачность другой становились совсем уж очевидными благодаря беспощадному контрасту. И все же находились порой и такие, кто, глядя на ее неординарное волевое лицо, замечая огонь, порой мерцавший в глубине ее темных глаз, вдруг чувствовал, что эта молчаливая девушка с гордой осанкой и царственной грацией обладает силой, достоинством и таинственностью, которые стоят дороже изящной прелести младшей сестры.

Вот какими были молодые обитательницы Косфорда, куда направил в этот вечер свой путь Найджел Лоринг, надев тунику из генуэзского бархата и приладив к шляпе новое перо.

• Предыдущая
• 29/84
• Следующая