Сэр Найджел (илл. Н. Лямина) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 20
- Предыдущая
- 20/84
- Следующая
— Хорошо, не отпускай, — сказал Лесовик. — Только обещай, что мне сохранят жизнь, и получишь свою сумку целой и невредимой.
— Как же я обещаю, раз решать будут гилфордский шериф и судьи?
— Но ты замолвишь за меня слово?
— Это я обещать могу, если получу свою сумку. Только не знаю, много ли толку будет от моего заступничества. Но все это пустые разговоры. Ты же не думаешь, будто мы настолько глупы, что отпустим тебя принести сумку назад?
— Я и не прошу, — ответил Лесовик. — Вернуть ее тебе я могу и не сходя с места. Клянешься ли ты своей честью и всем, чем дорожишь, что попросишь меня пощадить?
— Клянусь!
— И обещаешь, что мою жену отпустишь сразу?
— Да.
Разбойник откинул голову и испустил протяжный волчий вой. На несколько мгновений воцарилась тишина, а затем в лесу совсем близко раздался такой же вой. Вновь Лесовик испустил свой призыв, и вновь донесся тот же ответ. На третий раз из его уст вырвался трубный звук, словно в зеленом лесу звал свою подругу олень. Зашуршали кусты, захрустел валежник, и перед ними появилась та же высокая грациозная красавица. Не глядя ни на Эйлуорда, ни на Найджела, она кинулась к мужу.
— Возлюбленный господин моего сердца! — вскричала она. — Они тебя не ранили? Я ждала у старого ясеня, и душа у меня изболелась, потому что ты все не шел.
— Меня наконец схватили, жена.
— Пусть будет проклят этот день! Добрые, милостивые господа, не отнимайте его у меня!
— Они заступятся за меня в Гилфорде, — сказал Лесовик. — Так они поклялись. Но сначала отдай сумку, которую унесла.
Красавица тотчас извлекла ее из складок широкого плаща.
— Вот она, благородный господин! Правду сказать, не по душе мне было брать ее: ты ведь сжалился надо мной в моей беде. Но теперь ты видишь, что меня на самом деле постигла горчайшая беда. Так неужели ты не сжалишься? Смилуйся над нами, благородный сэр! На коленях молю тебя, добрый сквайр.
Найджел крепко сжал сумку и, к великой своей радости, убедился, что его сокровища целы.
— Я дал обещание, — сказал он. — И буду ходатайствовать за него, но решать другим. Прошу тебя, встань, ведь ничего больше я обещать не могу.
— Значит, мне придется довольствоваться этим, — сказала она, поднимаясь с колен, и лицо ее обрело спокойствие. — Я молила тебя о милосердии, и ничего более сделать я не в силах. Но прежде чем я вернусь в лес, позволь дать тебе совет, чтобы ты опять не лишился этой сумки. Знаешь ли, добрый лучник, как я ее срезала? Это ведь очень просто и может снова случиться, а потому я покажу тебе свой способ. У меня в рукаве был вот этот ножик: он маленький, но очень острый. Я сбросила его в руку — вот так. Потом я притворилась, будто плачу, прижалась щекой к седлу и разрезала ремень вот так…
Во мгновение ока она рассекла ремень стремени, к которому был привязан ее муж, он нырнул между ногами копя и ужом проскользнул в кусты. Бурелет, которого он успел ударить кулаком в брюхо, оскорбленно вздыбился, Найджел и Эйлуорд повисли на поводьях, стараясь его удержать. Когда он успокоился, Лесовика и его жены давно уже след простыл. Тщетно Эйлуорд, наложив стрелу на тетиву, рыскал среди толстых стволов и оглядывал тенистые поляны. В конце концов он вернулся к своему господину ни с чем, и они обменялись пристыженными взглядами.
— Авось воины из нас получатся лучше, чем тюремщики, — буркнул лучник, садясь на свою лошадку.
Но хмурое лицо Найджела уже осветила улыбка.
— Во всяком случае, мы вернули себе то, что потеряли, — сказал он. — Я привяжу ее к седлу перед собой и глаз с нее не спущу, пока мы благополучно не доберемся до Гилфорда.
И они затрусили вперед, миновали часовню святой Екатерины, вновь перебрались вброд через петляющий Уэй и въехали на крутую улицу, над которой почти смыкались выступающие верхние этажи домов. Слева они увидели монашеский странноприимный дом, где и теперь еще можно выпить кружку доброго эля, а справа встал замок с квадратным донжоном, — не серые угрюмые развалины, как нынче, но грозный и бдительный. По ветру реяло расшитое полотнище знамени, а между зубцами парапета поблескивали железные каски часовых. От ворот замка до главной улицы тянулись ряды лавок, и третья от церкви святой Троицы принадлежала Торольду, золотых дел мастеру, богатому купцу и мэру города.
Он долго с вожделением разглядывал густо-красные рубины на браслете и изящный кубок. Потом погладил пышную бороду, раздумывая, предложить пятьдесят поблей или шестьдесят: выручить за них можно было все двести. Предложить больше, значит, себя же обокрасть. Назначить мало, так юнец возьмет да и поедет в Лондон. Вещи-то редкостные. Правда, одет он бедно, а взгляд тревожный. Наверное, у него спешная нужда в деньгах, и, глядишь, цены своим вещам он толком не знает. Надо его прощупать.
— Вещи старые, и найти на них покупателя будет непросто, благородный сэр, — сказал он вслух. — Решить, хороши ли камни, не так-то легко: ведь они тусклые, не ограненные. Однако, если ты за них лишнего не запросишь, я, пожалуй, возьму их, хоть в этой лавке больше продаю, чем покупаю.
Найджел недоуменно нахмурился. В подобной игре ни его смелое сердце, ни крепкие мышцы помочь ему не могли. Тут новая сила брала верх над старой: купец побеждал воина — из века в век выматывая его и ослабляя, пока совсем не подчинил себе, не обратил в рабство.
— Я не знаю, какую назначить цену, почтеннейший, — ответил Найджел. — Торговаться и выгадывать мне и тем, кто носит мое имя, не подобает. Тебе их цена известна, ведь таково твое занятие. У леди Эрминтруды денег нет, а к нам должен пожаловать король, посему дай мне столько, сколько будет честно и справедливо, и на этом покончим.
Золотых дел мастер улыбнулся. Сделка оказалась легкой и очень выгодной. Он думал предложить пятьдесят ноблей, но, право же, грешно дать больше двадцати пяти.
— Ну, возьму я их, а что потом мне с ними делать? — посетовал он. — Но коли тут речь идет о короле, двадцати ноблей я не пожалею.
Сердце Найджела налилось свинцом. На эти деньги не купишь и половины самого необходимого. Видно, леди Эрминтруда переоценила свои заветные сокровища. Но вернуться с пустыми руками нельзя, и раз красная цена им двадцать ноблей, как заверил его почтенный купец, ему остается лишь с благодарностью взять и такие деньги.
— Ну что же, мне печально это слышать, — сказал он. — Но в подобных вещах ты разбираешься лучше меня, а потому я возьму…
— Сто пятьдесят, — прошептал ему на ухо Эйлуорд.
— Сто пятьдесят, — повторил Найджел, обрадовавшись, что обрел на этих неведомых путях хотя бы и столь смиренного проводника.
Золотых дел мастер даже вздрогнул. Юнец оказался совсем не таким простодушным воякой, каким выглядел. Открытое лицо и ясные голубые глаза всего лишь ловушка для неосторожных. Никогда еще он так не попадался!
— Пустые слова, благородный сэр, — сказал он, отворачиваясь и побрякивая ключами от своих сундуков. — Однако так уж и быть, себе в убыток дам пятьдесят.
— И сто, — шепнул Эйлуорд.
— И сто, — повторил Найджел, краснея при мысли о своей алчности.
— Ну хорошо, бери сто! — вскричал купец. — Обдери меня, как липку, разори и забирай за свои вещи полную сотню!
— Я бы навеки покрыл себя стыдом, если бы обошелся с тобой так скверно, — возразил Найджел. — Ты говорил со мной по-честному, и я никак не хочу чинить тебе убытки. А потому с радостью возьму сто…
— И пятьдесят, — шепнул Эйлуорд.
— И пятьдесят, — повторил Найджел.
— Клянусь святым Иоанном Беверлийским! — возопил купец. — Я переехал сюда с севера, где люди слывут прижимистыми, но уж лучше бы мне торговаться с целой синагогой евреев, чем с тобой, хоть ты и благородного рода. Неужто ты и правда меньше ста пятидесяти ноблей не возьмешь? Увы, ты забираешь весь мой месячный доход. Черное для меня выдалось утро! И зачем только ты зашел в мою лавку? — Со вздохами и причитаниями он отсчитал сто пятьдесят золотых монет, и Найджел, не веря своему счастью, спрятал их в кожаную седельную сумку.
- Предыдущая
- 20/84
- Следующая
