В тупике - Сименон Жорж - Страница 14
- Предыдущая
- 14/41
- Следующая
— Тем хуже для нее! Только «Электру» — то все равно кто-то должен обслуживать.
Вопрос обсудили и решили в конце концов, что рыбак Тони, за тысячу франков в месяц, возьмет на себя обслуживание и уборку «Электры». Владимир будет столоваться иногда на вилле, иногда у Полита, как ему удобнее.
О Блини не упоминалось. Жанна о нем уже позабыла. Она собиралась на ювелирный аукцион в Монте-Карло и уехала туда на машине вместе с Жожо сразу после обеда.
Теперь Элен сидела на палубе, на кормовой ее части, в шезлонге и читала, не замечая Владимира, скрытого от нее крышей рубки. На молу постепенно собирались зеваки, завистливо поглядывая на яхту, обменивались дурацкими соображениями. Владимир даже не знал, какую жизнь вела эта девушка до сих пор. Насколько ему было известно, Элен — дочь Жанны Папелье от первого брака. Был ли этот муж тем, который стал потом министром? По всей вероятности — нет. Ведь был еще один, более ранний брак, о котором Жанна никогда не упоминала.
Разве бывает большая близость, чем между Жанной и Владимиром? Чуть ли не каждый день они вместе напивались. Два-три раза в неделю спали в одной кровати. Жанна не скрывала от него, что красит волосы, не стеснялась, если ее с похмелья тошнило у него на глазах. Каждый из них знал обо всех пороках другого, и разные мелкие подлости тоже были у них общими.
Тем не менее Владимир не посмел бы спросить: «Почему Элен внезапно приехала сюда, к вам?» И Жанна тоже об этом ничего не говорила! Были в душе каждого из них свои заповедные уголки. Жанна Папелье со своей стороны тоже не посмела расспрашивать Владимира, почему он вдруг принес своего друга в жертву. Прошла уже неделя с того дня, а она ни разу об этом не заговорила. Точка поставлена. Дело сделано. Блини устранен. Ну, если не считать, что в понедельник Владимир спросил, покраснев: «Вы сказали правду Элен?» А она ответила: «За кого ты меня принимаешь?»
Солнечные лучи проникали сквозь ткань белого берета. Он почувствовал, как они жгут ему веки. Все тело было охвачено дремотной скованностью, и он испытывал какое-то сладострастное наслаждение, оттого что лежал на этих твердых палубных досках.
В нескольких метрах от него сидела Элен, погруженная в чтение… Пасха все еще царила в небе и на земле… Даже доносившиеся сюда звуки были какими-то праздничными, а не повседневными. Разве сумел бы он выразить то, что чувствовал? Это были одновременно и восторг, и отчаяние… Она здесь… И он здесь… Книга, которую она сейчас читает, ему знакома, это роман, где действие происходит в Малайзии… Время от времени она переворачивает страницу, слух его подстерегает, когда опять зашелестит бумага…
Это все могло случиться так просто… И это было так невозможно… Но почему же то, что удалось Блини, не может удаться ему? Почему она никогда, ни разу ему не улыбнется? Никогда не раскроется. Стоит перед ним как стена.
Они сидели бы вместе, например, в салоне, разложив на столе карты, солнечный луч пробьется к ним из иллюминатора, а музыкальным сопровождением послужит тихий плеск волны о корпус яхты…
Они позабудут Жанну Папелье, ее друзей, «Мимозы» и все остальное.
И Владимир тоже расскажет о своем детстве, как это делал Блини. Но, может быть, вовсе не так, как тот! Не с такой легкостью! Без смеха! Без вранья!
Ведь Блини все врал, а он, Владимир, говорил бы правду. Он сказал бы ей, что сейчас, в свои тридцать восемь лет, чувствует себя несчастным мальчишкой, точно так же, как она, Элен, всего-навсего девчонка.
Девчонка, несчастная, должно быть, из-за своей матери.
А он? Разве он виноват в том, что с ним сталось? Он объяснит ей, что жизнь его разом оборвалась, когда ему только минуло семнадцать.
Были в его жизни поразительные три месяца, такие поразительные, что воспоминание о них напоминает страшный сон, — он дрался в армии Деникина! Стрелял. Убивал. Слышал, как вокруг свистят пули, а главное — и это он помнил всего яснее — голодал.
Потом, сразу после этого, бегство в Константинополь вместе с остальными, со всем стадом, сараи, где их прятали, благотворительные общества, которым их кормили… Он нанялся официантом в кафе. Он ничего не знал, что стало с отцом и матерью. Там он и познакомился с Блини — тот чистил овощи в том же ресторане. «Понимаете, Элен?»
Элен читала на другом конце палубы, Элен презирала его, очевидно, за то, что он был одновременно и любовником, и слугой ее матери.
Но почему она не презирала Блини? Разве он не был таким же слугой? Да и все остальное тоже? Да, да, это порой случалось… В первый раз они с Владимиром даже подрались, потому что он, Владимир, решил, что кавказец хочет занять его место!
Немой, приплывший на своей лодочке, поглядел на него поверх бортовой сетки, спрашивая жестами, не надо ли чего. Владимир сдвинул на миг берет с лица и покачал головой в знак отрицания.
Оставалась бы она там, откуда приехала! Да где она жила раньше, собственно говоря? Наверно, в маленьком провинциальном городке? Или в монастыре? А папаша навещал ее там по воскресеньям, привозил ей сласти…
Да, должно быть, так. Как бы то ни было, жизни она еще не знала. Никогда не видела пьяного мужчину и уж тем более пьяную женщину! Вот почему она была так скованна, вот почему она бледнела и вообще вела себя на яхте как живой упрек.
А как все спокойно жили, пока она не появилась! Жили себе час за часом, даже не замечая, как эти часы проходят! Кругом было много людей, много музыки. Выпивали. И еще была радость — изливать свои обиды по вечерам, когда напьешься…
Да, вернулась бы, откуда приехала! Нечего ей тут торчать все время, такой чистенькой и спокойной!
Или уж хотя бы не делала такой разницы между Блини и Владимиром!
Как бы не так! Ведь Блини хохотал как ребенок, глаза у него были по-креольски нежными, по-французски он бормотал с таким странным акцентом — все это умиляло ее, вот потому-то они оба сразу отдалились от всех остальных, как отделяют столик для детей на праздничном семейном обеде.
Почему надо было умиляться Блини и презирать Владимира? Потому что Блини не пил? Но ей как раз и следовало заинтересоваться Владимиром именно потому, что он пил. Кстати, Блини-то ведь не пил просто потому, что его от спиртного тошнило. И кроме того, у него не было потребности выпить! Его совсем не трогало, что приходится скрести корпус яхты или стряпать. Не только не трогало — ему это нравилось! Так же как нравилось рассказывать о своей кавказской родне, прикидываясь, подобно комедианту, будто он по ним тоскует.
- Предыдущая
- 14/41
- Следующая
