В доме напротив - Сименон Жорж - Страница 5

• Предыдущая
• 5/26
• Следующая

— Г-жа Амар опередила Соню, и та вынуждена была отойти.

— Вас соединили с консульством в Тифлисе. Вот! Теперь по-турецки заговорили…

Адиль бей схватил трубку и с детской радостью закричал на родном языке:

— Алло! Слушаю! Это турецкий консул? Слышно было плохо. Голос звучал издалека, с перебоями и треском, наконец он расслышал.

— Алло! Доводим до вашего сведения, что Фикретэфенди был арестован по прибытии в Тифлис..

— Алло! Что вы сказали? Я хочу спросить… Но на том конце уже повесили трубку, и телефонистка на линии опять что-то говорила по-русски.

Адиль бей в нерешительности повернулся к обеим женщинам. Соня смотрела на него с невозмутимостью секретарши, ожидающей распоряжений. Персиянка же, казалось, настойчивым взглядом подсказывала ему эти распоряжения: “Помните, что я вам говорила. Пусть она выйдет!»

— Можете идти, — вздохнул Адиль бей. — Ничего важного.

— Будете есть яичницу?

— Как вам угодно.

Они подождали, пока закроется кухонная дверь.

— Ничего не понимаю, — сказал он со вздохом. — Из Тифлиса мне сообщили, что Фикрета арестовали. Г-жа Амар раздосадованно щелкнула пальцами.

— Я хотел узнать подробности, но там уже повесили трубку. Что я тут могу поделать?

Персиянка была взволнованна больше, чем он, схватила было трубку, потом, ничего еще не сказав, передумала и повесила ее.

— Вы не считаете, что надо официально обратиться к властям?..

— Никуда не надо обращаться, — сухо ответила она. — А вы не знаете, вещи его забрали тоже?

— Мне ничего не сказали. Они меня даже не выслушали.

— Черт побери!

— Почему — черт побери?

— Да так, мы отправили с ним три великолепных серебряных самовара!

Адиль бей уже совсем ничего не понимал.

— Да не смотрите вы так на меня! — раздраженно воскликнула она. — Да, три самовара! Их еще иногда можно купить у крестьян, как говорится, дешевле корки хлеба, платим-то мы мукой. Этот болван Фикрет взялся переправить их в Персию. Мне надо сообщить мужу…

Г-жа Амар огляделась по сторонам в поисках шляпы, потом вспомнила, что оставила ее в спальне, и там увидела чемоданы, которые начала было распаковывать. Она тотчас же сбросила с себя озабоченность, протянула Адиль бею обе руки и взяла его ладони в свои:

— Вы не сердитесь на меня?

— За что?

— За то, что я вас сейчас бросаю. Я уверена, что мы с вами станем очень, очень добрыми друзьями.

Ее сильные ладони удерживали его руки, сжимая их все крепче.

— Вы ведь хотите этого?

Он машинально сказал “да”, и тотчас же губы персиянки коснулись его губ.

— Шш! Не провожайте меня…

Опустив голову, Адиль бей вошел в кухню и услышал, как жарится яичница на сковороде. Соня стояла в шляпке, с сумочкой в руке.

— Все, что вам нужно, вы найдете в буфете. Но в доме нет ни скатертей, ни полотенец, ни постельного белья…

— А раньше все это было?

— Разумеется.

— А кому все это принадлежало?

— Не знаю. Вы сможете все купить в Торгсине. Я иду завтракать. В котором часу я должна вернуться? Адиль бей пожал плечами.

— А когда вы обычно возвращаетесь?

— К трем часам.

Взглянув на нее исподлобья, он неожиданно спросил:

— Сколько вам лет?

— Двадцать.

— Вы местная?

— Я из Москвы.

— Где вы изучали турецкий язык? Она ответила все с той же простотой:

— До революции мой отец служил швейцаром в турецком посольстве. Яичница сейчас пригорит. А мне пора идти.

Есть почему-то не хотелось. Завтрак напомнил ему войну. Адиль бей машинально сел за маленький стол некрашеного дерева, съел яичницу прямо со сковороды, открыл баночку тунца, выпил бутылку пива. Потом от нечего делать уставился на закрытое окно в доме напротив. За кисейной занавеской угадывалась какая-то тень, а то и две.

Улица была пуста. Стояла жара. Адиль бею хотелось не то спать, не то что-то делать, но ничего делать он не стал и даже не убрал со стола, так и остался сидеть опустив голову на руки.

Адиль бей с Соней пробрались мимо людей, застывших вдоль всей лестницы, прошли ряд помещений, набитых людьми до такой степени, что они превратились в безликую массу, и открыли дверь в конце коридора.

Вот уже третий раз приходили они вместе в Иностранный отдел. Как и в предыдущие два раза, консул нес черный кожаный портфель.

Адиль бей уже начинал привыкать к своим обязанностям. Он протянул руку для приветствия человеку в косоворотке, с бритым черепом, сидящему за столом, заваленным папками с делами, затем поклонился женщине, сидевшей за другим столом.

Было очень светло и очень жарко. По выбеленным стенам тянулись деревянные полки. Соня уселась в торце стола и раскрыла портфель, переданный ей консулом.

Обстановка была простой и дружелюбной. Адиль бей сел возле окна на плетеный стул.

— Спросите его прежде всего об армянине, чье дело я передал, когда мы приходили в первый раз.

Начальник Иностранного отдела не говорил ни по-турецки, ни по-французски. На вид ему было лет сорок, голый череп и русская рубашка-толстовка придавали аскетический облик, подчеркнутый ласковой, очень умной улыбкой и спокойным взглядом голубых глаз.

Пока Адиль бей говорил, он с улыбкой смотрел на него, словно соглашаясь, хотя ничего не понимал. Соня повторила фразу по-русски. Чиновник отпил глоток чая из стакана, стоявшего у него под рукой, потом произнес.

— Ждут приказа из Москвы, — перевела Соня.

— Но ведь уже две недели назад этот приказ передан по телеграфу!

Соня промолчала, показывая всем видом, что поделать ничего не может — надо ждать.

— А женщина, у которой конфисковали всю мебель? Когда разговор шел не по-русски, чиновник смотрел то на Адиль бея, то на папки, принесенные секретаршей, и лицо его выражало безмерное терпение — Пожалуй, лучше сейчас передать ему новые дела, — посоветовала Соня.

— Хорошо, тогда спросите-ка: почему позавчера арестовали того беднягу, который выходил из консульства?

Адиль бей внимательнее, чем обычно, следил за переводом, как будто мог разобрать, точно ли она передает его слова.

— Что он сказал?

— Что ничего об этом не слышал.

— Но другие-то, наверно, слышали. Пусть наведет справки.

Адиль бей раздражался все больше и больше. Каждое утро, сидя за письменным столом напротив Сони, которая записывала все, о чем шла речь, он внимательно слушал унылые жалобы своих посетителей.

Это были те самые люди, которых он видел у рыбного порта. Те самые палубные пассажиры одесского парохода, что спали, приткнувшись к своим пожиткам, те самые, что день и ночь толклись на вокзальных перронах, ожидая, не найдется ли местечка в поезде.

Они приезжали издалека, чуть ли не из Туркестана, потому что им сказали, что в Батуме найдется хлеб и работа. Они блуждали по улицам, пока какой-нибудь человек не сообщал им, что их ждет помощь в турецком консульстве.

— Ты турецкий подданный?

— Не знаю.

Многие из них до войны были турками, потом, сами того не зная, стали русскими.

— Чего же ты хочешь?

— Не знаю. Нам не дают ни работы, ни хлеба.

— Ты хотел бы уехать в Турцию?

— А еда там есть?

Кто-то потерял по дороге ребенка, а то и двоих, и просил консула навести справки. У других на вокзале какой-то чиновник забрал все имущество и посадил их на несколько дней за решетку.

Они не знали почему. Они даже не спрашивали об этом. Но с тихим упорством настаивали, чтобы им вернули жалкие пожитки.

На тех же, кто действительно были турками по национальности, Адиль бей заводил досье, передавал в Иностранный отдел, когда приходил туда с Соней Чиновник в вышитой косоворотке принимал его с неизменной улыбкой, что-то неторопливо говорил, рассматривая свои руки с грязными ногтями.

Два дня назад крестьянская пара вышла из консульства, а немного времени спустя жена прибежала обратно в полной растерянности и сказала, что не успели они дойти до угла, как мужа забрали люди в зеленых фуражках, ее же избили, чтобы отогнать прочь.

• Предыдущая
• 5/26
• Следующая