Три комнаты на Манхаттане - Сименон Жорж - Страница 43
- Предыдущая
- 43/48
- Следующая
— Алло…
Он задыхался.
— Это ты, Франсуа?
— Да, я, моя дорогая.
— Что с тобой?
— Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Голос у тебя какой-то странный.
— Я был внезапно разбужен.
Ему было стыдно оттого, что он лжет, не только потому, что это была его Кэй, но прежде всего потому, что он это делает в присутствии другой женщины, которая смотрит на него.
Почему же, если уж она выразила готовность выйти, не проявляет сейчас достаточно деликатности, чтобы хотя бы повернуться спиной к нему? Она же уставилась на него одним глазом, и он не может оторвать свой взгляд от этого глаза.
— Знаешь, дорогой. У меня для тебя хорошая новость. Я вылетаю самолетом завтра или, скорее, уже сегодня. Я буду в Нью-Йорке вечером.
Алло…
— Да.
— Ты ничего не говоришь. Что с тобой, Франсуа? Ты что-то скрываешь.
Ты сегодня, наверное, виделся с Ложье?
— Да.
— Держу пари, что ты выпил.
— Да.
— Я так и думала, мой бедняга. Почему ты сразу не сказал? Итак, завтра или, точнее, сегодня вечером…
— Да.
— Посольство сумело достать одно место в самолете. Я не знаю точно, в котором часу он прилетает в Нью-Йорк, ты сможешь узнать. Я лечу рейсом «Пан-Американ». Не спутай, ибо еще есть две компании, чьи самолеты летают по тому же маршруту, но прибывают в другое время.
— Да.
А ему столько нужно было ей сказать! Он так хотел прокричать ей в трубку великую новость о его любви, а вынужден стоять, загипнотизированный устремленным на него глазом.
— Ты получил мое письмо?
— Сегодня утром.
— Не слишком ли много было ошибок? Хватало у тебя мужества дочитать до конца? Я думаю, что уже не буду ложиться, хотя мне не так уж много времени понадобится, чтобы собрать вещи. Да, ты знаешь, сегодня после обеда я смогла на часок выйти и купила тебе сюрприз. Но чувствую, что ты совсем спишь. Ты действительно много выпил?
— Да, кажется.
— Ложье был неприятен?
— Да как тебе сказать? Я все время думал о тебе.
Ему было совсем невмоготу. Хотелось скорее положить трубку.
— До вечера, Франсуа.
— До вечера.
Надо было сделать еще усилия, но у него не получалось, хотя он изо всех сил пытался.
Он чуть было не признался ей:
— Послушай, Кэй, тут я не один в комнате. Ты теперь понимаешь, что я.
Он ей это скажет, когда она вернется. Не нужно, чтобы это рассматривалось как измена и чтобы между ними оставалось что-то недосказанное.
— Засыпай скорее.
— Спокойной ночи, Кэй.
Он медленно подошел к столику и поставил телефон на место. Потом остановился посреди комнаты, застыл, опустил руки, уставившись в пол.
— Она догадалась?
— Не знаю.
— Ты ей скажешь?
Он поднял голову, посмотрел ей в лицо и произнес спокойно:
— Да.
Она еще какое-то время оставалась неподвижной, лежа на спине, выпятив грудь. Потом привела в порядок волосы, спустила на пол одну ногу за другой и стала надевать чулки.
Он не останавливал ее, не мешал ей уходить. И тоже стал одеваться.
Она сказала ему без всякой обиды:
— Я уйду одна. Тебе ни к чему меня провожать.
— Нет, я провожу.
— Не стоит. Она же может снова позвонить.
— Ты думаешь?
— Если она что-то заподозрила, то обязательно еще раз позвонит.
— Я прошу меня простить.
— За что?
— Да ни за что, просто за то, что отпускаю тебя одну.
— Это моя вина.
Она ему улыбнулась. И когда она была готова и уже зажгла сигарету, подошла к нему и поцеловала в лоб легким братским поцелуем. Ее пальцы нащупали его пальцы и пожали их. Она тихо сказала:
— Желаю удачи!
После чего он, полуодетый, усевшись в кресло, прождал весь остаток ночи.
Но Кэй не позвонила. Первым признаком начинающегося дня был свет, появившийся в комнате маленького еврея-портного, который включил лампу.
Неужели Комб обманывал сам себя? И теперь всегда будет так? А может, ему будут открываться все новые глубины любви, которые предстоит достичь?
Лицо его оставалось неподвижным. Он был очень утомлен, от усталости ломило тело и голову. Было такое впечатление, что он перестал вообще думать.
Но он теперь был абсолютно уверен — и эта уверенность буквально овладела всем его существом, — что именно в ту ночь он окончательно убедился в непреложной истине: он любит Кэй по-настоящему и безоглядно.
Вот почему при первых лучах утреннего света, которые проникли в комнату, отчего сразу же потускнела лампа, он почувствовал нестерпимый стыд за то, что произошло.
- Предыдущая
- 43/48
- Следующая
