Три комнаты на Манхаттане - Сименон Жорж - Страница 41
- Предыдущая
- 41/48
- Следующая
Все изменилось. Нужно, чтобы она это узнала, а то она способна сделать какую-нибудь глупость.
Он был счастлив, купался в лучах счастья, счастья, которое ждет его завтра или через несколько дней, но в настоящий момент оно выливается в тревогу, потому что он пока не держит в руках это самое счастье и испытывает ужасный страх его утратить.
Авария самолета, например. Он будет умолять ее не лететь самолетом…
Но тогда ожидание продлится на сорок восемь часов. А намного ли больше аварий с самолетами, чем крушений поездов?
Во всяком случае, он с ней об этом поговорит. Он может теперь выходить из дома, поскольку она ему сообщила, что звонить будет только ночью.
Ложье был полным идиотом. Но это не совсем так. Он был вероломен. Ибо его рассуждения в тот вечер иначе как вероломством и не назовешь. Дело в том, что он также увидел сияние любви, о котором говорила Кэй. Оно приводит в бешенство людей, которые лишены любви.
«Можно будет в лучшем случае ей стать лишь билетершей в кино».
Возможно, это и не дословная цитата, но именно так сказал он о Кэй.
Комб ничего не пил в течение дня. И не хотелось ему пить.
Он стремился оставаться спокойным, наслаждаться спокойствием, душевным покоем, потому что, несмотря ни на что, обрел он именно душевный покой.
Только к шести часам вечера он решил отправиться повидать Ложье в «Ритцу», чтобы бросить ему вызов и продемонстрировать свое безмятежное спокойствие.
Возможно, если бы Ложье стал его поддразнивать, как он ожидал, и проявил бы определенную агрессивность, то все было бы совсем иначе.
Они сгрудились все у стола в баре, и среди них находилась та американка, что была здесь в прошлый раз.
— Как поживаешь, старина?
Только один взгляд. Взгляд удовлетворенный, правда, пожатие рук немного менее сердечное, чем обычно. Похоже, Ложье этим хотел сказать:
«Ну вот видишь! Все в порядке. Я был прав».
Дурак, вообразил, что все кончено, что, наверное, он уже выбросил Кэй за борт?
Об этом больше они не говорили, не затрагивали эту тему. Вопрос был исчерпан. Он снова стал таким, как все. Неужели они действительно так считают?
Ну нет. Он не хотел быть таким, как все, и посмотрел на них с жалостью. Не хватало ему Кэй. Он почувствовал это вдруг с неожиданной остротой. У него даже закружилась голова.
Невозможно, чтобы никто этого не заметил. Или же он действительно такой же, как все они, эти люди, которых он презирает?
Своим поведением он никак не выделялся, вел себя как и прежде: выпивал один «манхаттан», два «манхаттана», отвечал американке, которая, оставляя следы помады на сигаретах, задавала ему вопросы о его ролях во французских театрах.
Он испытывал яростное желание, болезненную потребность увидеть Кэй здесь, рядом с собой. Но вел себя при этом как вполне нормальный человек и с удивлением обнаружил, что стал душой компании и что говорит с таким воодушевлением, которое не всегда у него бывало даже в самых успешных спектаклях.
Человек с крысиной физиономией отсутствовал. Были какие-то другие люди, которых он не знал. Они утверждали, что видели фильмы с его участием.
Ему очень хотелось говорить о Кэй. В кармане лежало ее письмо, и в некоторые минуты ему казалось, что он способен прочесть его кому угодно, той же американке, на которую в прошлый раз и не посмотрел.
«Не знают они, — говорил он про себя. — И не могут знать».
Он машинально пил стакан за стаканом, которые ему подавали. И думал:
«Еще три дня, самое большее четыре. Уже сегодня ночью она будет со мной говорить по телефону, споет мне нашу песню».
Он любил Кэй, это было бесспорно. Он никогда еще ее так не любил, как в этот вечер. Более того, именно в этот вечер он собирается совсем по-новому посмотреть на их любовь, докопаться до ее корней, если удастся.
Но пока все как-то расплывалось, казалось смутным, как в дурном сне.
Довольная усмешка Ложье, например, и искорка насмешки в его глазах.
Почему Ложье вдруг стал насмешлив по отношению с нему? Оттого что он разговаривал с молодой американкой?
Ну и что? Он с ней говорил о Кэй. Он не мог точно сказать, почему об этом зашла речь, как ему удалось перевести их беседу на эту тему.
Ах да! Она спросила его:
— Вы, кажется, женаты? А ваша супруга с вами в Нью-Йорке?
И он заговорил о Кэй. Он сказал, что приехал в Нью-Йорк один и что одиночество помогло ему понять невероятную ценность человеческого контакта.
Термин, который он употребил, показался ему здесь, в душном баре, в гуле голосов, преисполненным очень глубокого смысла, стал для него откровением.
Он был одинок, томился и духом, и плотью. Вдруг он встретил Кэй. И они сразу же погрузились в такую интимную близость, какую только может позволить людям их природа.
Все оттого, что им так не хватало человеческого общения.
— Вам, наверное, это непонятно? Не можете это понять?
А эта улыбка Ложье, который за соседним столиком разговаривал с каким-то импресарио.
Комб был человек искренний, а сейчас находился в волнении. Его переполняли и рвались наружу чувства, вызванные мыслями о Кэй. Он вспоминал, как они буквально рухнули в объятия друг друга, не зная и не понимая еще ничего, кроме одного: они изголодались по человеческому контакту.
Он повторял этот термин, пытался найти ему точный эквивалент по-английски. В глазах американки, которая неотрывно глядела на него, появилось мечтательное выражение.
— Через три дня, а может быть раньше, если полетит самолетом, она будет здесь.
— Как она должна быть счастлива!
Он хотел говорить о ней. Время шло быстро. Бар уже начал пустеть, и Ложье встал, протянул руку.
— Я вас оставлю, детки. Надеюсь, Франсуа, ты будешь так любезен, что проводишь Джун?
Комб смутно догадывался, что вокруг него плетется заговор, но не хотел признавать очевидное.
Разве же Кэй не отдала ему все, что только возможно?
Вот два существа живут и барахтаются как могут на поверхности земного шара и вроде бы совсем затерялись в этих одинаковых улицах огромного Нью-Йорка. Судьба устраивает так, что они встречаются. Несколько часов спустя они уже настолько крепко прикипают один к другому, что даже мысль о разлуке для них делается невыносимой.
- Предыдущая
- 41/48
- Следующая
