Иногда оно светится (СИ) - Акай Алиса - Страница 12

Чай у меня хранился в большой жестяной коробке из-под брикетов, мне очень нравилось со звоном снимать тугую крышку и, прежде чем отсыпать заварки в чайник, вдыхать ее запах. Раньше я никогда не был большим любителем чая, но оказавшись здесь, умудрился к нему привязаться. Он пах как-то умиротворяюще и в то же время торжественно. Приятный запах. Я слышал, на Земле раньше даже был особый ритуал чаепития.

Пока чайник тихонько шипел на простой электрической плитке, я задумчиво курил, глядя в окно. На кухне оно было совсем крошечным, сквозь него было видно только мерцание звезд в колышущейся воде. Самих звезд я отсюда не видел. Кто-то тихонько прокрался мимо двери, чтобы не смущать этого кого-то я специально повернулся к ней спиной и сделал вид, что внимательно слежу за закипающим чайником.

— В комнате есть еще одно полотенце, вытри волосы! — крикнул я громко, словно обращаясь к кому-то, кто находится на нижнем ярусе, — Сейчас я принесу чай! Ты что к чаю любишь?

Ответа не последовало, да я его и не ждал.

«Скорее всего он любит сырое, еще дымящееся мясо врага, — хихикнул кто-то, — А оторванные уши идут как самый изысканный деликатес. У тебя не завалялось парочки?..»

Кайхиттен должен был быть серьезно голоден. Перед тем, как уложить его на своей кровати, я ввел ему ампулу из своей полевой аптечки, смесь всех необходимых аминокислот, белков и витаминов, плюс специальные добавки из рациона имперских пилотов. Этот коктейль должен был подлатать его организм, улучшить иммунитет и снизить стресс, но предназначался он не для желудка. Я достал из коробки банку, это оказалась консервированная баранина с паприкой. Вполне сносная вещь, на мой взгляд, но как отнесется к ней мой пленник, я понятия не имел. «Не умрет, — решил я, откладывая в тарелку сразу половину, — Через пару дней я буду знать его меню.» К баранине я прибавил маленький сдобный кекс, две помидоры и стручок сладкого перца, блестящий так, словно впитал в себя все случи солнца.

— На вегетерианца он не похож, — усмехнулся я, — Но посмотрим, что ему придется по душе.

Я чувствовал себя как глава зоопарка, к которому в клетку попал неизученный, но очень интересный зверек. Таким зверькам тоже сперва дают всего по чуть-чуть чтобы изучить их вкус. Иногда — я слышал о таких случаях — зверька привозят со слишком далекой планеты и он гибнет от голода, так как никакая пища, кроме родной, ему не подходит.

«Ну, за него можно не переживать. Этот звереныш не из тех, кто переворачивается на спину и молча дохнет».

Чей-то голос мерзко хихикнул. Кажется, опять получилась колкая двусмысленность.

— Уже несу! — крикнул я, загружая тарелку и дымящуюся чашку на поднос, — Только не прыгай на меня из-за двери, если не хочешь остаться без ужина.

За углом быстро скрипнула плитка пола. Между кухней и спальней его давно пора было перестелить, но у меня за все время руки так и не дошли. «Прятался — подумал я, — Теперь скользнул внутрь. Ну и шаги у малыша.»

В спальне было темно, лишь матово горел круг ночника, дающий света лишь столько чтоб можно было рассмотреть тяжелую тень в углу, забившуюся в самый угол койки. Когда я открыл дверь, внутрь проник свет из коридора и я увидел мерцающие зеленые глаза. Взгляд затравленный и настолько враждебный, по-звериному лютый, что я помедлил, прежде чем переступить порог. Но у хищников таких глаз не бывает, ненавидеть с такой силой может только человек.

«Нет, Линус, этот волчонок не из тех, кто позволит трепать себя по холке за пару кексов, — сказал я себе, — Скорее он отхватит тебе руку по локоть, если попытаешься к нему прикоснуться.» Я вспомнил, как он трепыхался и дрожал, когда я прижал его в ванной. И почувствовал секундный приступ ненависти, острой как осколок выбитого из рамы стекла — ненависти к тем, кто научил ребенка ненавидеть.

Так ненавидеть.

Свет я включать не стал. Почему-то показалось, что если вспыхнет лампа, он напряжется и опять станет дрожать. Я опозорил его — хоть и по незнанию, но смертельно, на всю жизнь. В том числе и в поединке. А ведь он явно надеялся на свой меч, этот мальчишка, наверняка мечтал о своем первом бое, даже не с герханцем, с обычным имперцем. Маленький худой викинг, ушедший в свой первый, и теперь уже последний, поход. А я окунул его в мыльную воду и нанес такое оскорбление, которое смывается только кровью. Разбил юношеские мечты, потоптался грязными форменными подошвами с имперским гербом по всей его судьбе.

В груди стало мерзко, будто я нахлебался соленой морской воды с водорослями. И я не стал включать свет.

— Вот тебе поесть, — сказал я, — Ты, наверно, голоден.

— Засунь это себе в… — он запнулся. Врядли от смущения, просто не знал подходящего слова на имперском.

— И тебе доброй ночи, — устало улыбнулся я, — Еду я ставлю здесь. Она не отравлена и там нет никаких психотропных препаратов. Можешь есть смело. Если бы я хотел чем-то тебя напичкать, поверь, у меня было бы достаточно времени… Ешь. Потом ложись спать, твой организм очень утомлен и еще не акклиматизировался к этой планете. Будить тебя не буду, отдыхай сколько влезет. Твою дверь я не запираю — снаружи ее нельзя заблокировать, а внутреннюю блокировку я отключил. Я буду спать на верхнем ярусе, это на этаж выше. Пожалуйста, не совершай глупостей — я могу сделать тебе неприятно. Даже очень неприятно, если захочу. Понимаешь?

Он это прекрасно понимал. Но зеленый огонек не угасал, этот зверек не торопился убирать уже выпущенные когти. Мне почему-то захотелось приблизиться к нему, закутать по самый подбородок в теплое одеяло и уложить спать, поглаживая по волосам. Смешной и беззащитный котенок, достаточно взрослый для того чтобы орудовать когтями, но слишком юный для того чтобы позволять себе сомнение.

Я знал, что не подойду к нему и не укрою, что он половину ночи будет сидеть в углу, голодный и замерзший, с мокрыми волосами. И что я никогда больше не осмелюсь прикоснуться к нему.

— Доброй ночи, — сказал я, — Ради Космоса, путь тебе приснится что-то приятное!

С утра, только проснувшись, я вышел на «Мурене» в море, ловить кусачек. Поздней весной они любили облепить рифы неподалеку от маяка. За кусачками я ходил редко, их вкус мне приелся еще в первый год — слишком маслянистый и сладкий, как для меня. Но время от времени я брал пару крепких сетей, резак и гидрокостюм с аквалангом и выходил к рифам. Это успело стать приятным развлечением, хоть и не сулило ничего хорошего для меню.

Кусачки — это такие мелкие моллюски, в чем-то сходные с земными, свое мягкое нежное тело они прячут в двустворчатой раковине, такой крепкой, что приходится орудовать силовым лезвием чтобы вскрыть ее. Края у раковин не овальные или круглые, как часто бывает, а неровные, покрытые с обоих сторон мелкими зубчиками. Эти зубчики помогают кусачке намертво запираться в своем домике в случае опасности.

Сомкнув створки, кусачка думает, что она в полной безопасности. Ей ничего не надо — морскую воду она может процеживать сквозь микроскопические поры в скорлупе, отфильтровывая планктон и другую полезную мелочь. Ей не нужен обычный воздух и солнце. Ее не пугают болезни — ведь моллюски не болеют. Она самодостаточна и, спрятавшись в своей маленькой крепости, наверняка думает, что может жить так вечно. А потом кто-то поддевает края лезвием резака и, прежде чем она успевает сообразить, что произошло, в раковину врывается свет — свет и воздух — а ее саму вырывают с мясом и бросают на сковородку. Я когда-то подумал — сколько она успевает понять, прежде чем умирает? Прежде чем что-то так грубо врывается в ее крохотный, уютный и безопасный мирок?..

Глупость, конечно, кусачки слишком примитивны даже для того чтобы иметь мозг. И думать они не умеют.

«Наверно, она так до конца и не верит в то, что сейчас погибнет, — подумал я, щурясь от яркого, бьющего в глаза солнца, — Даже если прожила в своей скорлупе совсем немного. Года четыре…»

«Мурена» шла легко, дерзко и уверенно вспарывая носом волну, за ней оставался легкий клиновидный след. Море довольно плескалось у борта, качая на своих волнах мириады желтых веселых бликов. Я любил такие «морские огоньки», если долго смотреть на них, начинается казаться, что в душе становиться тело и солнечно.