Семейство Питар - Сименон Жорж - Страница 22

• Предыдущая
• 22/25
• Следующая

— Самый малый вперед! — опять скомандовал он.

Еще секунда, и тонущий траулер протаранил бы «Гром небесный».

Словно в насмешку, в отдалении раздался чей-то голос. Выбегая, радист не захлопнул дверь радиорубки, и теперь Ланнек расслышал, как немец прежним лающим тоном запрашивает обстановку.

— Стоп! Задний ход! Стоп!

Взгляд капитана различал на корме более плотную группу людей, бегущего Муанара…

— Жорж! Жорж! — позвал Ланнек. — Подмени же меня!

На ходу он машинально — три, четыре, пять, семь — пересчитал спасенных рыбаков, пластом лежащих на палубе. Один, правда, уже сидел, глотая водку, которую вливал ему в рот Кампуа.

Ланнек споткнулся о чью-то руку, потом о ногу. Стоя на коленях и держась за грудь, Поль Ланглуа переводил дух, а рядом с ним неподвижно вытянулась Матильда, и вода вперемешку со слюной стекала с его полураскрытых губ.

— Слышишь колокола? — внезапно проронил Ланнек, когда им оставалось еще с милю до молов Рейкьявика.

Он сказал это так тихо и неожиданно, что Жаллю вздрогнул и чересчур поспешно повернулся к старому товарищу. Оба они превратились в комок нервов, и от каждого можно было ожидать чего угодно.

Да нет, ерунда! Ланнек, широко расставив ноги, следил за фарватерными буями, отдавая приказания рулевому, и заговорил о колоколах лишь потому, что в воздухе действительно разлился благовест.

Вот уже два часа пароход шел по спокойным водам фьорда, а вокруг занимался день, такой яркий и вместе с тем мертвенный, что каждому казалось, будто он смотрит на мир сквозь плохое стекло. Еще ночью моряки различали во мгле белые гребни гор, но тогда они не заметили, что белизна эта не сплошная, а лоскутная. Снег, лежавший на вершинах и склонах, нигде не покрывал весь базальт целиком, и хаотическое чередование черных и белых пятен, не смягченное никакими полутонами, производило отчаянно удручающее впечатление.

— Какой сегодня день? — задал Ланнек новый вопрос, разглядывая порт в бинокль.

Он видел лишь безлюдные причалы. Улицы, окаймленные рядами домов с острыми крышами, тоже были пустынны. Зато на двух-трех нет, пяти колокольнях перекликались колокола.

— Вроде бы воскресенье, — вздохнул Жаллю.

Он был на голову выше Ланнека и носил длинные, цвета хмеля усы а lа Верцингеториг[8]. Одет он был сейчас как попало: г-н Жиль одолжил ему свои вещи, которые, хоть и налезли на него, но их никак не удавалось застегнуть. Они с Ланнеком были на мостике совсем одни: рулевой в счет не шел — это же просто живая машина.

— Так и кажется, будто входишь на кладбище, — продолжал Ланнек тем же кротким голосом, никак не вязавшимся с его внешностью.

Жаллю вздрогнул. За последние два дня обоим капитанам, равно как и матросам, уже не раз случалось вот так вздрагивать по пустякам: что-нибудь треснет, скользнет рядом чья-то тень.

— У нас в Сен-Мало тоже есть такой колокол: как заметят суда на подходе, так и звонят… Вижу на улицах людей в черном — точь-в-точь родственники, надевшие траур.

Он пожал плечами, раскурил трубку, посмотрел маленькими глазками на Жаллю, и тому внезапно почудилось, что эти глазки видят далеко и зорко.

Как только он ухитрился понять столько разных вещей за столь короткое время? Чем больше часов отделяло Ланнека от недавних событий, тем страшнее ему становилось: он убеждался, что пережил и видел все, словно успел одновременно быть всюду.

Никогда, например, он не забудет, как Жаллю сидел на палубе, привалившись спиной к фальшборту и окруженный своими матросами; и с него, и с них ручьями стекала вода; он был без фуражки, волосы его прилипли ко лбу, усы обвисли, щеки заросли недельной щетиной. Навсегда запомнит Ланнек и то, как Жаллю изменился до неузнаваемости, внезапно приподнялся на руках, глянул на «Франсуазу» и затрясся от рыданий. Он рыдал, содрогаясь всем телом, судорожно подергивая головой, и плач его звучал так жутко, что на мгновение отвлек общее внимание от Матильды.

Ланнек тоже видел это… Нет, все! Сам того не желая, он видел все. А ведь он сидел на корточках в ногах у жены. Изо рта ее по-прежнему текла вода, порой даже пузырилась, и это вселяло надежду. Корсаж на Матильде разорвали, и ее обнаженные груди белели под хмурыми взорами толпы мужчин.

«Да опустите вы ей голову пониже!» — посоветовал кто-то.

Она, вероятно, была уже мертва, но матросы упорно силились привести ее в чувство, а муж не сводил с, нее синих невидящих глаз. Грубые руки трясли и растирали тело. Наконец Ланнек не выдержал.

«Оставьте ее в покое!» — рявкнул он, подошел поближе, нагнулся и поднял труп на руки, Он сам отнес Матильду в каюту, стукаясь из-за качки о переборки. В набитой людьми кают-компании клубился пар: там раздевали спасенных и подогревали для них ром. Еще Ланнеку запомнился маленький совершенно голый толстячок, который лязгал зубами и жался к радиатору.

Все кончилось. Остов «Франсуазы», одиноко вздымаясь на волнах, уплывал вдаль, и Ланглуа сообщил координаты полузатонувшего траулера всем портовым и судовым рациям.

— Понимаешь, Жаллю, это все равно что вкатить младенцу стакан спирту… Чего ты хочешь? Когда я пятнадцати лет впервые уходил в море, на молу собрались все наши женщины, в том числе моя мать. Я увидел их в ту самую минуту, когда пароход начало покачивать, и меня так потянуло прыгнуть в воду, что двое парней с трудом удержали — очень уж я отчаянно отбивался…

Жаллю отмалчивался вежливо, качал головой, но у него тоже была своя навязчивая идея. Вот уже двое суток они с Ланнеком раз десять на день ходили друг за другом по пятам и, сойдясь, произносили одни и те же фразы.

— Твой юнга прыгнул первый. Из-за него-то у моей жены и отказали нервы, как лопаются слишком натянутые ванты. Нет, я не говорю, что она рехнулась, но вела она себя, как будто так и было… И еще одно.

Если как следует вникнуть, похоже, что она тронулась еще в первые дни, когда брякнула мне насчет Марселя.

Им не хотелось, чтобы другие слышали их излияния.

Они сторонились даже Муанара: он-то ведь остался прежним — невозмутимый, молчаливый…

— Она была из Питаров и создана, чтобы жить, как все Питары, в канской квартирке над обувным магазином. А ей вбили в голову всякую чушь. Вот увидишь, я докопаюсь, чья это работа.

Целых два дня и две ночи, пока «Гром небесный» мотало из стороны в сторону, часть спасенных безвыходно находилась в кают-компании, где стоял тошнотворный запах казармы. Иные настолько отупели от пережитого, что за все время не сказали почти ни слова и только ели да пили, словно хотели взять этим реванш у смерти, которую видели слишком близко.

— Лучше бы и мне погибнуть! — вздыхал иногда Жаллю, заметив на палубе кого-нибудь из своих людей.»

Тут же наступал черед Ланнека молча слушать и кивать головой. Словом, каждый из двоих мучился собственной болью.

— Как думаешь, что скажут в Фекане?

И вот было воскресенье, колокола звонили к заутрене, а «Гром небесный» вползал в рейкьявикский порт. Г-н Жиль занял свой пост на баке. Муанар поднялся на палубу в толстом штатском пальто и грустными глазами смотрел на грустный пейзаж.

— Верь не верь, Жаллю, а у меня не выходит из головы, что она начинала меня любить. Одна беда: она была из Питаров. Понимаешь, что это значит?..

Ланнек смолк и указал на автомобильчик, который подъехал со стороны города и остановился на пристани:

— К нам.

В эту минуту пароход обогнул мол, и глазам моряков открылась гавань, где стояли сейчас только английский грузовоз да большой пакетбот.

— Дошел-таки! — Указал на него пальцем Ланнек.

Он не возмущался. Напротив, пожал плечами: ему это безразлично. Но когда судно, отдав якорь, начало осаживать задним ходом, все-таки не удержался и воскликнул:

— Неужели в этой проклятой стране нет ни одной живой души?

Зрелище действительно впечатляло. Безлюдно было все: и пристань, и улицы, видневшиеся за портом. Нигде никаких признаков жизни, кроме автомобильчика, стоявшего прямо на железнодорожном пути, хотя седоки так и не вылезли из него. Некому ни указать «Грому небесному» место швартовки, ни принять швартовы.

• Предыдущая
• 22/25
• Следующая