Я учился жить... (СИ) - "Marbius" - Страница 46

Илья покосился на него и легкомысленно пожал плечами, и жест этот не вязался с пристальным взглядом прикрытых глаз, изучавших Стаса и отмечавших, насколько важна информация и насколько важно то, что он может сказать помимо простых фактов.

- Месяца два, чуть больше, - беспечно отозвался он, внимательно глядя на него прищуренными глазами.

Стас помнил, что планировал спросить еще что-то, но совершенно забыл, что именно. Его куда больше интересовал человек, сидевший рядом и следивший за ним, с любопытством склонив голову к плечу.

- И как? – ляпнул он.

Илья засмеялся.

- Как со взрослеющим опоссумом, - весело признался он.

- В смысле? – Стас отозвался механически, но задав вопрос, даже порадовался этому: он был уместным и вполне себе неглупым.

- Ну, в смысле. Любопытный он, как двадцать папарацци. Пронырливый. – Илья отвернулся от Стаса и с сосредоточенным лицом уставился на стену поверх телевизора. – Хотя не пройдоха. Хотя проблем от него куда больше, чем он весит. Хватит? – он снова уставился на Стаса.

- Хватит, - буркнул он, пытаясь скрыть неловкость. – А со своим другом он как?

- А я откуда знаю?

- Ну вы же вроде друзья…

- Именно. – Илья предупреждающе смотрел на него, приподняв брови. – Именно поэтому спрашивай у него сам, мил человек.

Рекламная пауза закончилась, Илья снова откинулся на спинку дивана.

- Ты смотришь эту хрень или нет? – через несколько секунд спросил он.

- Да так, - недоуменно пожав плечами, отозвался Стас.

- В таком случае иди на кухню и делай еще кофею. А я буду ее смотреть, - хладнокровно отозвался Илья и протянул ему поднос. – И это забери.

Стас опешил; и пребывая в таковом состоянии, он безропотно взял поднос и встал. Илья довольно сложил руки на груди и водрузил ноги на стол. И сосредоточенно уставился в экран. У него на щиколотке была забавная и совсем неуместная ящерица. И слишком мощные для обычного парикмахера руки, хотя пальцы были почти изящными. Стас пошел на кухню.

Кофе, который он приготовил, произвел на Илью такое неизгладимое впечатление, что он подскочил, поволок Стаса на кухню, заставил вылить эту бурду в раковину, сопровождая маневры непечатными выражениями, и после двадцатиминутной лекции повторить попытку. Ему упорно не приходило в голову одеться, а Стас начинал реагировать на него все острее, из-за этого раздражаясь и огрызаясь. К непонятным эмоциям добавилось и совершенно идиотское возбуждение, которое он усердно пытался скрыть, чувствуя себя при этом еще глупее под проницательным и немного ехидным взглядом Ильи. Когда тот все-таки натянул брюки, Стас чуть ли не вздохнул с облегчением. Но маленькая ящерица лукаво подмигивала ему из-под штанины, не желая оставить в покое.

Стас собрался домой поздним вечером. Илья совершенно ничего не имел против компании, с удовольствием приготовил обед на них двоих, затем испек блинчики; они умудрились поспорить, поругаться, согласиться, снова поспорить и даже поорать друг на друга, хотя Стас под страхом смертной казни не смог бы вспомнить, о чем была речь. Ему просто доставляло удовольствие общаться с Ильей безо всяких масок и претензий, открываясь самому и с удовольствием следя за тем, насколько откроется Илья. Тот охотно шел Стасу навстречу, делясь многим и часто в небрежной форме открывая сокровенное. После фильма, который они молча досматривали в комнате, наполнявшейся сумерками, Стас посидел, собирая решимость по крупицам и вынуждая себя подчиниться ей.

- Ладно, мне пора, - хмуро сказал он.

- Ага, - отозвался Илья и зевнул. – Типа того.

Стас хмыкнул. Он поколебался. Но ему хотелось сделать что-то особенное. Что-то, что выделит его из череды простых прохожих.

- Спасибо, - тихо сказал он, глядя в окно, пытаясь найти слова в вязком потоке эмоций, чувств и ощущений, которые не мог бы назвать даже под страхом смертной казни. Хотя бы это слово вспомнил, подумал он и криво усмехнулся.

Илья поднял на него глаза.

- Пожалуйста, - так же тихо отозвался он.

- Я пойду, - переведя на него растерянный взгляд, выдавил Стас, медля.

Илья кивнул. Стас очень хотел услышать хоть что-нибудь в ответ, но Илья молчал. Молчал и внимательно смотрел на него, тихонько постукивая пальцами по бедру. Стас протянул ему руку. Илья после совсем короткой, но очень отчетливой паузы пожал ее. У него была сухая, немного шершавая и жесткая ладонь, которая отлично ложилась Стасу в руку. Он задержал рукопожатие, заглядывая Илье в глаза, пытаясь увидеть там что-то, убедиться, что он выделяет Стаса; но ему не хватало опыта, чтобы понять, что выражали глаза Ильи. А в самой их глубине было что-то, от чего у него на спине проступила испарина и снова заворочалось глухое агрессивное возбуждение.

- Пока, - бросил Стас и сбежал в прихожую.

- Пока, - донеслось до него у самой двери. Или показалось? Он закрывал дверь, слыша, как Илья снова нашел какие-то гонки по этому проклятому телевизору.

Макар приплелся на занятия за добрых пятнадцать минут до начала пары и зашился на самую камчатку. Он еще и к парте пригнулся, подозрительно отслеживая всех, кто входил в аудиторию, чтобы не пропустить тот суровый момент, когда в дверном проеме появится Ясинский. Чтобы в случае чего либо спасаться бегством, либо готовиться принять геройскую смерть. Все воскресенье он боролся между злостью на Ясинского за то, что тот чего-то там себе возомнил, и банальным любопытством: его подмывало выяснить у Ильи, во что вылилось его знакомство с этим пижоном. Он сунул нос в парикмахерскую пару раз, но у Ильи был очень основательный выходной, и его работница пояснила, что ей еще в четверг было строго-настрого запрещено дергать его по пустякам и не только; Макар ушел несолоно хлебавши, попытался было посердиться на Илью и даже поразмышлял над тем, чтобы позвонить Ясинскому, но остатки здравого смысла все-таки восторжествовали. Утром и днем Макар был занят в кафе, а затем носился по городу с какими-то не совсем внятными целями. Так что было вполне терпимо; куда хуже стало ему ближе к ночи. Вечером он бродил по квартире, пытаясь найти себе хоть какое-то занятие: хотя бы сервизы какие стояли, чтобы их можно было протереть, но ничего так и не нашел. Он попытался занять себя журналами, телевизором, даже в книгу нос сунул, но отвлечься так и не смог; мысли упрямо возвращались к ситуации с Ясинским и Илье. В способностях последнего вызвать к жизни глас разума, даже если объект воздействия к оному с рождения глух был, Макар был уверен полностью. Что Ясинский с Ильей в надежных руках – тоже. Макар пытался посмотреть на саму ситуацию отстраненно и чуть ли не во второй раз задался вопросом, а каким образом в нее вписывается Глеб. И если в субботу вечером его куда больше волновало, что станется с ним, если что – если в самом-пресамом отвратительном случае Глеб все-таки узнает всю эту историю – мир не без добрых людей, это Макар знал преотменно – а ну как вышвырнет?, то когда он подумал, что ему придется смотреть Глебу в глаза, демонстрировать честность, искренность и все остальное, Макару стало не по себе. Как-то постепенно, не совсем ставя себя на место пострадавшей стороны, но представляя, что бы он сам чувствовал, если бы пред его блудливы очи предстала какая-нибудь пидовочка и томным голоском объяснила бы, что они с Глебом просто ой-ай, Макар очень четко определил, что ему бы это не просто не понравилось. Узнать, что его партнер гульнул, пусть с кем-то совсем незначительным – да от одной мысли Макар вскочил и забегал по кухне. А ведь Глеб привлекательный мужик, и на него наверняка ведется охота. Чисто потенциально. Наверное. Он-то сам не из тех, кто производит впечатление сильно заинтересованного в любого вида безответственной связи человека и способен отшить любого ста восьмьюдесятью пятью способами разной степени суровости. И вот ему докладывают, что Макар – скотина блудливая.

Макар опустился на стул. Ладно, это если донесут. Хотя вроде некому. Он приблизительно знает, где Макар работает, про учебу знает куда меньше, что не может не радовать, но чтобы серьезный и уважаемый Глеб поперся в кафе или в университет выяснять, с кем Макар дружит?! От таких мыслей парнишка презрительно фыркнул. Глеб на такое никогда не пойдет. Более-менее успокоившись, Макар взялся за свой уже почти остывший чай. Он пил его мелкими осторожными глотками, снова и снова ежась от неприятных ощущений и успокаивая себя, когда очередная дурацкая мысль приходила в его буйную голову.