Цыганка. Кровавая невеста - Руссо Виктория - Страница 4

• Предыдущая
• 4/36
• Следующая

Таксист сначала было обрадовался, но потом его лицо сделалось очень серьезным.

– Вас везти обратно? На тот адрес, откуда забирал?

Святослав кивнул и, попросив дать ему несколько минут, выскочил из машины, чтобы вернуться в дом. Здание, в которое прокрался рассвет, не выглядело так зловеще, как накануне. Святослав быстрым шагом пересек прихожую и спустя несколько секунд оказался в зале с камином. Максим стоял у стены и возил по ней золой. На светлой стене красовался портрет красивой женщины. Взгляд ее черных глаз казался живым, пухлые губы чуть тронула милая улыбка. Черные волосы обрамляли плечи и спадали на полную грудь. Выглядело это очень впечатляюще, от неожиданности Святослав даже присвистнул:

– А ты не такой плохой художник, как о тебе говорят! Кто это? Твоя Джоконда? Или первая любовь? Муза?

– Это она! – мрачно произнес хозяин поместья. – Готовься ее встречать, писака! Хоть я и не хочу этого говорить, но все же желаю тебе удачи!

Автомобиль мчался по пустой дороге, все вокруг просыпалось. День обещал быть слишком длинным, если учесть, сколько всего предстояло сделать Святославу: пристроить на временное проживание художника и заняться скоропалительным оформлением документов. В руках будущий хозяин поместья крепко сжимал портфель с необходимыми бумагами. Водитель весело насвистывал какую-то знакомую мелодию. Он уже посчитал сумму, которую ему должен любитель долгих поездок и был в предвкушении момента расчета. Блинов уснул. Он весь был перепачкан пеплом и напоминал престарелого беспризорника. Конечно, в таком виде его нельзя будет вести в гостиницу, необходимо чтобы он принял ванну, а значит, его придется впустить в дом. Этот факт совсем не радовал Святослава, но ради перспективы покупки усадьбы-мечты он готов был пойти на эту маленькую жертву.

– Я был уверен, что таксист расцелует тебе ноги, когда ты вернулся с кошельком. Он читал твои пустые романы? – усмехнулся художник. Мужчины поднимались в лифте на последний этаж элитного дома.

– Нет, просто благодаря тебе за эту ночь он срубил приличное бабло.

– Приличное бабло, – покривился Блинов. – А ведь ты несешь свет в темные умы масс. Не видать тебе литературных лавров, Елизаров!

– Я на них и не претендую! – отмахнулся Святослав и стремительно вышагнул в распахнутые стеклянные дверцы лифта. – Пусть за них сражаются графоманы!

В гостиной стоял просторный диван, на котором примостились подушка и плед. Писатель выдал художнику полотенце и, показав, где ванная комната, направился спать.

– Я должен немного передохнуть, чтобы снова начать думать. Сейчас у меня вата вместо мозгов.

– Сейчас? Судя по твоим книгам, вата в твоих мозгах всегда, – рассмеялся Блинов, снимая с себя одежду.

– Каждый занимается своим делом: кто-то рисует на стенах и планирует ожидать своей физической смерти в доме престарелых художников, потому что творчески он скончался еще много лет назад, а кому-то доставляет удовольствие баловаться сюжетами и дарить людям… как же он сказал… вкус жизни!

– Вкус жизни? Так ты называешь свое бумагомарательство?

Ирония человека, который стоял посреди просторной красивой квартиры в одних трусах, рядом с кучкой грязной одежды задевала Елизарова. Он с огромным удовольствием вышвырнул бы гостя вон, но миссия, которая связала их совсем ненадолго, была столь важной, что обиду пришлось проглотить.

– Почему ты считаешь мои романы пустыми? – спросил он серьезным голосом. В это мгновение

Святослав был сосредоточен, желая услышать честный и неприятный ответ, который тут же и получил от пьяницы-художника:

– Знаешь, почему я не хотел тебе продавать дом? Потому что мы с тобой похожи! Нам обоим не хватает таланта, чтобы создать что-то стоящее. Может, тебе начать подыскивать дом престарелых для писателей-одиночек, чья беллетристическая звезда погасла?

Гость нагло стянул с себя трусы, и бросил их к остальной одежде, после чего негромко напевая победный марш, направился в сторону ванной. Святослав смотрел ему в спину, сражаясь с волной ярости, готовой вырваться наружи. Он ясно представлял себе небольшой поворотный момент, благодаря которому история развивается следующим образом: писатель вышвыривает из своей квартиры никчемного человека, живущего под девизом «писупис» (под этими словами, конечно же, не имеется в виду «миру мир» – намек анатомический, соответствующий его внешнему виду). На голого идиота, чувствующего себя почти святым, набрасывается толпа, и растаскивает его на кусочки, не оставив от него ничего, даже гениталий.

– Что-то подобное где-то было, – тихо пробубнил писатель, прогнав образы. Он поспешил в свою спальню, чтобы набраться сил, дабы выдержать общение не с таким уж глупым и сумасшедшим художником.

– Принеси воды сейчас же! – грубо проскрипела старая цыганка. В ее желто-коричневых оскаленных зубах дымила трубка, которую она, казалось, не вынимала даже ночью. Пожилую женщину звали Зора, она была самого почтенного возраста в таборе, а потому ее слово зачастую становилось решающим в неразрешимых спорах, из-за которых устраивался цыганский суд. Ее грудной кашель никак не утихал, и это говорило о том, что немолодая женщина больна. Но, не смотря на сильные приступы и свисты в легких, старуха отказывалась признавать, что возможна такая неприятность, как летальный исход.

– Я знаю, что проживу сто лет, – не унималась она, подмигивая тем, кто акцентировал внимание на ее недуге.

Всю жизнь она кочевала по просторам бескрайней русской земли. Зора знала и видела так много, что казалось, этой женщине должно было быть пару сотен лет. О годе ее рождения точно никто не знал. Когда ей задавали соответствующие вопросы, она мрачно закатывала глаза и после игриво пожимала костлявыми плечами, отшучиваясь, что все еще не теряет надежды найти себе мужа. О ней слагали легенды и небылицы, которые утверждали, что эта цыганка видела людей насквозь. В молодости она раскрыла несколько преступлений, помогая свершиться правосудию. Ее даже нанимали на работу и предлагали хорошие деньги за помощь государству, но кровь юной цыганки кипела, не позволяя сидеть на одном месте, и она покинула столицу отправившись кочевать. В благодарность за помощь Зора получила специальный документ, благодаря которому ее табор мог делать остановки в любых районах страны, не подвергаясь гонениям и вымогательству. Теперь же она была старой рухлядью с огромной трубкой, от былой красоты не осталось и следа, лишь глаза ее излучали уверенность и испускали магический свет, заставляя собеседников робеть.

– Гожы! Ты оглохла?! – воскликнула недовольно пожилая женщина, грозно уставившись на замечтавшуюся юную цыганку. – Гожы!

– Почему, когда я слышу свое имя, мне кажется, что лает собака? – капризно произнесла девушка, откладывая шитье в сторону.

– Твое имя дано тебе твоим отцом. Каково имя – такова судьба.

– И какая же мне судьба уготована? Погадай мне, старуха! Ну же!

– Ты прекрасно знаешь, что я этого не стану делать. Что ты хочешь знать? – при этих словах глаза цыганки сузились и превратились в две узенькие щелочки, словно кто-то углем провел по осунувшемуся темному лицу, напоминающему недобрую маску. Внимательно разглядывая обеспокоенное личико молоденькой девушки, она зацокала языком, при этом качая своей седой головой из стороны в сторону. Щеки ее вспыхнули, грудь колыхалась, выдавая волнение. Гожы пожалела, что задала этот вопрос, она побоялась, что старая ведьма, которую все опасались, прочитает ее мысли и расскажет ее отцу о том, что девушка замышляет побег из табора. В доме-землянке, пропахшем сыростью от грунтовых вод, вмиг стало душно.

– Забудь, Зора! Это просто от скуки!

Гожы поспешила на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Она выскочила из помещения так быстро, что чуть не ударилась лбом о перекрытие над низкой дверью. Чтобы выйти из этого убого жилища, необходимо было согнуться почти пополам. Оседлая жизнь этого табора принуждала молодую девушку жить среди сибирских лесов. Зимой здесь было очень холодно, а весной и осенью невероятно грязно. Неподалеку от жилища цыган находилось небольшое озерцо с чистейшей прозрачной водой. Молодая взбалмошная цыганка любила сидеть на берегу и подолгу смотреть на воду. Ее отец ругался, потому что считал свою дочь бездельницей. Гадать она не умела, к сожалению, этот священный цыганский дар не передался по наследству от ее умершей матери. Гожы не видела ни будущего, ни прошлого, потому что предпочитала жить настоящим. Иногда она спорила с отцом, доказывая, что не умение гадать делает ее цыганкой, но хмурый родственник лишь недовольно качал головой, будучи убежденным: его дочь – бракованный «продукт» и от этого ему становилась особенно тоскливо.

• Предыдущая
• 4/36
• Следующая