Письмо следователю - Сименон Жорж - Страница 8

• Предыдущая
• 8/38
• Следующая

Издалека все это кажется мне ужасным. Я ведь даже не попытался понять, что она такое на самом деле, о чем думает, чем живет.

Четыре года мы спали с ней в одной постели. Коротали вечера в обществе моей матери, а иногда и папаши Маршандо, заглядывавшего к нам пропустить перед сном стаканчик.

Теперь это для меня — как выцветшая фотография.

Но, уверяю вас, я не возмутился бы, если бы судья, грозно указав на меня пальцем, возгласил:

— Вы убили ее!..

Это правда. Только я этого не знал. Если бы меня в упор спросили: «Любите ли вы жену?» — я совершенно искренне ответил бы: «Разумеется!»

Жену полагается любить — так уж принято. А дальше я не заглядывал. Принято также делать с ней детей.

Окружающие в один голос твердили мне:

— В другой раз у вас получится здоровенький мальчуган…

И я соблазнился перспективой заиметь здоровенького мальчугана. Матери это тоже было по душе.

Ради здоровенького мальчугана, мысль о котором мне так вбили в голову, что она мало-помалу отождествилась с моими собственными желаниями, я и убил жену.

Когда у Жанны после первого ребенка произошел выкидыш, я несколько встревожился.

— Такое случается чуть не с каждой, — уверял меня тесть. — Вот попрактикуете несколько лет — сами убедитесь.

— Она слабенькая…

— Слабенькие-то — они самые живучие. Посмотрите на свою матушку.

Я опять взялся за свое, господин следователь. Я сказал себе: «Доктор Маршандо старше меня, опытней, значит, он и прав».

Здоровенький, очень здоровенький мальчуган весом не меньше шести кило: во мне при рождении было как раз столько!

Жанна молчала. Неотступно ходила по дому вслед за свекровью:

— Вам помочь, матушка?

Я целыми днями раскатывал на своем мощном мотоцикле: то визиты, то рыбная ловля. Правда, я не пил…

Никогда этого не любил. Да и Жанне почти не изменял.

Вечера мы проводили втроем или вчетвером. Затем уходили к себе. Я шутливо бросал жене:

— Будем делать сына?

Жанна застенчиво улыбалась. Она была очень стеснительна.

Она снова забеременела. Все ликовали и предсказывали мне желаемого шестикилограммового мальчугана.

Я давал жене укрепляющее, делал ей уколы.

— Повитуха в сто раз лучше всех этих чертовых хирургов, — внушал мне тесть.

Когда пришлось накладывать щипцы, позвали меня.

Я почти ничего не видел — глаза мне заливал пот. Тесть тоже был рядом: он метался взад и вперед, как потерявшая след собачонка.

— Вот увидите, все кончится хорошо… Очень хорошо… — повторял он.

Ребенка я принял. Толстую девчушку, которая лишь несколько граммов не дотянула до шести кило. Зато мать ее через два часа умерла, не упрекнув меня даже взглядом и только вздохнув:

— Как жаль, что я такая слабая…

Во время последней беременности жены я вступил в связь с Лореттой. Как в каждой деревне бывает свой пьяница, как в каждой семье кто-нибудь выпивает, так нет у нас ни одного села без особы, вроде Лоретты.

Неплохая, в общем, девушка, она была служанкой у мэра и отличалась поразительной откровенностью, которая многим, несомненно, показалась бы цинизмом. Мать ее состояла в услужении у кюре, что ничуть не мешало Лоретте исповедоваться ему во всех своих прегрешениях.

Вскоре после моего приезда в Ормуа она преспокойно, как старая знакомая, вошла ко мне в кабинет.

— Я, как всегда, провериться, — объявила она, задирая юбку и стаскивая узенькие белые трусики, в обтяжку сидевшие на тугих ягодицах. — Старый доктор не рассказывал вам обо мне?

Маршандо описал мне большинство пациентов, но по забывчивости или умышленно ни словом не обмолвился о Лоретте. Тем не менее она была завсегдатаем его кабинета. Закатав юбку выше талии, она без приглашения шмякнулась на узкую кожаную кушетку, согнула колени и с видимым удовольствием раздвинула пышные молочно-белые ляжки. Чувствовалось, что она готова пролежать в этой позе хоть целый день.

Лоретта не пропускала ни одного случая переспать с мужчиной. Она призналась мне, что в дни, когда представляется такая возможность, ходит без трусиков — зачем терять время зря?

— Я везучая: похоже, детей у меня не будет. Зато дурных болезней боюсь как огня. Вот и стараюсь почаще проверяться.

Ко мне она заглядывала каждый месяц, иногда чаще.

Исповедовалась примерно так же. Одним словом, проделывала нечто вроде генеральной уборки. Неизменно одинаковыми движениями стаскивала с себя трусики в обтяжку и укладывалась на кушетку.

Я мог сойтись с нею еще при первом ее визите. Вместо этого я долгие месяцы желал ее. Думал о ней по вечерам в постели. Мне случалось, обнимая жену, закрывать глаза и мысленно представлять себе пышные белые ляжки Лоретты. Я так много думал об этом, что однажды, столкнувшись с ней на площади, не удержался и со смущенным смешком спросил:

— Ты что не заходишь?

Сам не знаю, почему я сопротивлялся так долго.

Может быть, из-за возвышенных представлений о своей профессии, которых тогда придерживался. А может быть, причина тому страх, в котором меня воспитали.

Она пришла. Проделала ритуальные телодвижения, бросая на меня сперва любопытные, потом насмешливые взгляды. Восемнадцатилетняя девчонка, она смотрела на меня, как взрослая женщина на ребенка, чьи мысли прочла наперед.

Я покраснел, смутился. Неловко пошутил:

— Со многими у тебя было за это время?

И представил себе, как она смеется, когда мужчины, в большинстве случаев знакомые мне, опрокидывают ее навзничь.

— А я, знаете, их не считаю. Получилось — и ладно. — Потом, нахмурясь от внезапной мысли, она выпалила:

— Я вам противна?

Тут я решился. В одно мгновение, как зверь, накинулся на нее и впервые занялся любовью у себя в кабинете.

Более того, впервые делал это с женщиной, которая, не будучи профессионалкой, отличалась такой полной беззастенчивостью, думая лишь о наслаждении, умножая его всеми возможными средствами и подхлестывая себя самыми грубыми словами.

После смерти моей жены Лоретта продолжала встречаться со мной. Затем стала появляться реже: она обручилась с одним, кстати очень стоящим, парнем. Но это ничему не помешало.

Знала ли мать, что у меня со служанкой мэра? Я и сегодня ломаю над этим голову. Теперь, оказавшись по ту сторону, я часто задаю себе вопросы, касающиеся не только матери, но почти всех, кто меня окружал.

Мать всегда двигалась бесшумно, как в церкви. Кроме случаев, когда ей приходилось выбираться из дому, она неизменно ходила в войлочных туфлях, и я не видел женщины, которая умела бы появляться и исчезать так беззвучно, словно растворяясь в воздухе. В раннем детстве это меня даже пугало: думаешь, что рядом ее нет, и вдруг утыкаешься ей в колени.

— Так ты была здесь!

Сколько раз я краснел, произнося эти слова!

Нет, я не виню ее в излишнем любопытстве. Но думаю, что она подслушивала под дверями, всегда подслушивала. Думаю даже, что она не смутилась бы, если бы я сказал ей об этом. Когда веришь, что твое призвание — охранять, подслушивать естественно: кто охраняет, тот должен знать все.

Было ли ей известно, что я спал с Лореттой еще при жизни Жанны? Не уверен. Но после смерти Жанны мать уже не могла этого не заметить. Теперь, спустя много лет, я отчетливо это сознаю. До сих пор слышу ее озабоченный голос:

— Сдается, после свадьбы Лоретта переедет с мужем в Ла-Рошель: он там собирается снова пойти по торговой части.

Как много я теперь понял! И кое-что пугает меня — пугает тем сильнее, что я прожил столько лет в полном неведении. Да и жил ли я на самом деле? Задаваясь этим вопросом, я неизменно прихожу к выводу, что мое прежнее существование было как бы сном наяву.

Все было просто. Все устраивалось само собой. Дни текли один за другим, неторопливо, ровно, ритмично, и мне ни о чем не надо было беспокоиться.

Да, все устраивалось само собой, если не считать моей тяги к женщинам. Подчеркиваю, не к любви, а именно тяги. Я считал, что положение местного врача обязывает меня к предельной осторожности. Меня преследовала боязнь скандала: на меня начнут указывать пальцем, в деревне вокруг меня вырастет незримая стена. Чем сильней мучило меня вожделение, тем сильней становился страх. Бывали ночи, когда он находил себе выход в чисто детских кошмарах.

• Предыдущая
• 8/38
• Следующая