Петерс Латыш - Сименон Жорж - Страница 27

• Предыдущая
• 27/29
• Следующая

А я молчал. Я по-прежнему им восхищался. Не знаю, почему. Впрочем, он всем внушал восхищение. Одно время он мог, если бы захотел, жениться на дочери немецкого министра.

Из-за неудачно подделанного чека нам пришлось уехать в Париж, где я сначала жил на улице Эколь де медсин.

Петерс уже не работал в одиночку. Он связался с несколькими международными бандами. Много бывал за границей и все реже прибегал к моим услугам. Разве что иногда, когда надо было подделать какую-нибудь бумагу: я в этом деле здорово поднаторел..

Он давал мне немного денег. «Ты годен только на пьянство, грязный русский!» – не уставал он повторять.

Однажды он объявил, что уезжает в Америку для какой-то грандиозной аферы, которая сделает его миллиардером.

Приказал мне перебраться в провинцию, потому что в Париже служба контроля за иностранцами уже несколько раз меня допрашивала.

– Сидеть тихо – вот и все, чего я от тебя прошу. Немного, правда?

Я уехал в Гавр.

– Там вы встретили ту, которая стала госпожой Сванн?

– Ее звали Берта…

Он замолчал. На шее резко обозначился кадык.

Наконец, Петерс не выдержал:

– Тогда я еще мог захотеть «кем-то» стать. Она была кассиршей в гостинице, где я жил. Видела, как я каждый день прихожу пьяный. И бранила меня. Она была совсем молоденькая, но серьезная. Глядя на нее, я думал о доме, о Детях…

Однажды вечером, когда она читала мне мораль и я был не очень пьян, я разрыдался в ее объятиях и поклялся, что стану другим человеком. Мне кажется, я сдержал бы слово.

Мне все опротивело. Мне надоело бродяжничать.

Так прошел почти месяц. Понимаете, это глупо… По воскресеньям мы вдвоем отправлялись в концерты. Стояла осень. Мы возвращались через порт, смотрели на корабли.

О любви мы не говорили. Она утверждала, что она мне только друг. Но я знал, что когда-нибудь…

Так вот, однажды вернулся брат. Я ему срочно понадобился. Он привез с собой целый чемоданчик чеков, которые надо было подделать. Спрашивается, где он их только набрал! Там были чеки всех крупных банков мира.

По случаю он сделался морским офицером и взял себе имя Улафа Сванна. Он остановился в моей гостинице. Пока неделями напролет – это тонкая работа! – я подделывал чеки, он носился по портам побережья и скупал суда.

Новая его афера продвигалась. Он объяснил мне, что договорился с одним из крупнейших американских финансистов, который, судя по всему, должен был играть в комбинации закулисную роль. Речь шла о том, чтобы объединить в одних руках все крупные международные банды.

Уже удалось создать синдикат бутлеггеров. Нужны были малотоннажные суда для контрабанды спиртных напитков…

Стоит ли вам рассказывать, что было дальше? Петерс запретил мне пить, чтобы заставить меня работать. Я жил взаперти у себя в комнате, обложенный лупами часовщиков, кислотами, перьями, чернилами всех сортов, был даже портативный печатный станок.

Однажды я неожиданно зашел к брату. Берта лежала в его объятиях.

Латыш нервно схватился за бутылку, где рому оставалось только на донышке, и залпом допил ее.

– Я уехал, – заключил он не своим голосом. – Ничего другого сделать я не мог. Уехал. Сел в поезд. Очутился на улице Сицилийского короля мертвецки пьяный и смертельно больной.

– Видимо, я способен внушать женщинам только жалость. Когда я проснулся, около меня хлопотала какая-то еврейка. Она тоже вбила себе в голову, что я должен перестать пить. Как и та, обращалась со мной словно с ребенком.

Он засмеялся. Глаза его увлажнились. Следить за всеми переменами в его лице было утомительно.

– Только эта выдержала. А Петерс… Не зря же мы, в конце концов, близнецы, есть в нас что-то общее.

Я вам говорил, что он мог жениться на немке из высшего общества. Так нет же! Он женился на Берте, только не сразу, а когда она переехала и начала работать в Фекане. Он не сказал ей правду. Это естественно! Понимаете, человеку нужно иметь свой уголок, чистый, спокойный. У него пошли дети…

Латыш больше не мог сдерживаться. Голос у него сел.

На глаза навернулись настоящие слезы, но они тут же высохли, словно выжженные раскаленными веками.

– Еще сегодня утром она считала, что вышла замуж за капитана дальнего плавания.

Время от времени он приезжал навестить ее и детей – дня на два, иногда на месяц. А я все это время никак не мог избавиться от другой, от Анны.

Кто может сказать, почему она любила меня? Но она любила, это точно.

А я обращался с ней так, как всю жизнь обращался со мной брат. Оскорблял ее. Без конца унижал.

Когда я напивался, она плакала. И я пил нарочно! Я даже начал курить опиум и прочую мерзость. Нарочно!

Потом я заболел, и она две недели выхаживала меня. А потом все сломалось.

Он с отвращением взглянул на свое тело. Спросил умоляюще:

– Вы не попросите принести еще выпить?

Секунду поколебавшись, Мегрэ гаркнул на всю лестницу:

– Рому!

Латыш даже не поблагодарил его.

– Иногда я убегал, ездил в Фекан, бродил вокруг виллы, где жила Берта. Потом я увидел ее с коляской – у нее родился первый ребенок.

Из-за того, что мы были так похожи друг на друга, Петерсу пришлось признаться, что я его брат.

Однажды мне пришла в голову мысль… Еще когда мы были мальчишками, я настолько восхищался братом, что старался подражать его повадкам.

Словом, я настолько извелся, что однажды оделся, как он, и отправился туда.

Служанка ничего не поняла. Но в тот момент, когда я уже собирался войти, появилась малышка, закричала: «Папа!»…

Я просто дурак. Я убежал. И все-таки это засело у меня в голове.

Иногда Петерс назначал мне свидания. Ему нужны были фальшивые бумаги. Я их изготовлял. Почему? Я ненавидел его и тем не менее подчинялся. Он ворочал миллионами, бывал во дворцах, салонах. Два раза попадался и оба раза выпутывался. Я никогда не интересовался делами его организации, но вы о них догадываетесь и без меня. Пока он был один или с кучкой сообщников, он отваживался только на не очень крупные аферы.

Однако Мортимер, с которым я недавно познакомился, заметил это. Брат был ловок, дерзок, если хотите, просто гений. У Мортимера был размах и солидная репутация во всем мире.

Петерс стремился объединить под своей властью крупных аферистов, организовывал дела. Мортимер их финансировал.

Мне все это было безразлично. Как сказал мой брат, когда я был еще студентом в Тарту, я – неудачник. И, как все неудачники, я пил, впадал то в депрессию, то в возбуждение. Моим единственным спасательным кругом, который еще мог удержать меня на поверхности среди всех этих водоворотов, была Берта. До сих пор не могу понять – почему? Наверное, встретив ее, я впервые в жизни понял, что могу быть счастлив.

Я имел несчастье поехать туда в прошлом месяце.

Берта читала мне нравоучения. И в конце добавила: «Почему бы вам не последовать примеру своего брата?»

Тогда меня осенило. Я не понимал, почему не подумал об этом раньше. Я же могу стать самим Петерсом, стоит только захотеть…

Несколько дней спустя он написал мне, что едет во Францию и что я ему понадоблюсь.

Я отправился в Брюссель встречать его. Забрался в вагон с неположенной стороны, спрятался за чемоданами и сидел там до тех пор, пока не увидел, что он встал и пошел в туалет. Я оказался там раньше его.

Я убил его. Перед этим я выпил литр джина. Самое трудное было раздеть труп, натянуть на него свою одежду…

Он пил с жадностью, которую Мегрэ и вообразить себе не мог.

– Во время вашей первой встречи в «Мажестике» Мортимер что-нибудь заподозрил?

– Думаю, что да. На это было лишь смутное подозрение. Я тогда думал только об одном: вновь увидеть Берту.

Я хотел сказать ей правду. У меня, собственно говоря, не было угрызений совести, но извлечь выгоду из своего преступления я не мог. В чемодане Петерса была самая разнообразная одежда. Я переоделся бродягой, что было мне привычнее. Вышел из отеля через запасной ход… Я почувствовал, что Мортимер следит за мной и целых два часа старался сбить его со следа. Потом сел в машину и велел отвезти себя в Фекан.

• Предыдущая
• 27/29
• Следующая