Пассажир “Полярной лилии” - Сименон Жорж - Страница 10

• Предыдущая
• 10/26
• Следующая

— Кто его столкнул?

— Осторожно! Кочегар внизу требует угля… К тому же больше я ничего не знаю.

Он наклонился, всадил лопату в кучу угля и равномерными сильными движениями принялся его перебрасывать.

Капитан пристально посмотрел на Крулля, открыл рот, собираясь что-то сказать, но угрюмо промолчал и, проделав в обратном направлении весь пройденный путь, вдохнул наконец ледяной воздух морского простора.

В темноте, у него над головой, лоцман и старший помощник, не заходя в рубку, передавали друг другу кисет с табаком и спички.

— Позовите Вринса.

— Он на вахте.

— Не важно! Раз лоцман на мостике…

Сразу после отхода из Бергена, где трехчасовая остановка целиком ушла на беготню, хлопоты, формальности и рукопожатия, Петерсен с озабоченным видом заперся у себя в каюте.

В правлении компании, которой принадлежала «Полярная лилия», капитана успокоили:

— Полно! Вы-то при чем тут? Кроме того, коль скоро на борту представитель полиции…

Но человек, сказавший это, был администратором, а не капитаном. Он просто не понимал таких вещей.

Кстати, это был тот самый директор, что подписал рекомендательное письмо Вринсу, о котором дал теперь дополнительные сведения.

— Лично я с ним не знаком, но мой друг, возглавляющий мореходное училище в Делфзейле, написал мне о нем на шести страницах. Отзывается о Вринсе как о парне исключительного трудолюбия и честности.

Отец его вроде бы заместитель начальника метеослужбы на Яве. В десять лет по слабости здоровья мальчишка должен был уехать с Востока и провел юность в голландских пансионах. Семейной жизни практически не знал. За девять лет всего два раза ездил на каникулы к своим. Два года назад его мать умерла на Яве, и, естественно, он не сумел повидать ее перед смертью.

С тех пор он стал работать еще упорней, и по воскресеньям в Делфзейле его приходилось выманивать на берег какой-нибудь хитростью или выгонять с учебного корабля в приказном порядке…

«Полярная лилия» начинала вторую половину рейса.

От Гамбурга до Бергена — это еще юг, усеянный большими городами. А вот теперь, особенно после завтрашнего захода в Тронхейм, судно будет останавливаться лишь у свайных причалов перед поселками, представляющими собой кучку деревянных домишек.

Уже сейчас склоны фьордов справа от парохода были совершенно белы. Над самой водой летели гаги, иногда в волны ныряли морские ласточки.

Для начала капитан сделал ежедневную запись в вахтенном журнале. Затем положил локти на бюро красного дерева и начал чертить на чистом листе бумаги нечто неопределенное.

Мало-помалу из его каллиграфических забав родилась своего рода схема: жирная точка, затем тонкое — одним движением пера — тире и новая точка; потом опять тире, опять точка… Точка… Тире…

А в целом — не правильная геометрическая фигура, ломаная линия с черной точкой на каждом углу.

Первая точка олицетворяла советника полиции фон Штернберга, убитого у себя в каюте. Дальше шел Эрнст Эриксен, вопреки всему существующий во плоти, либо где-то в Ставангерском порту, либо в каком-либо закоулке «Полярной лилии». Затем Петер Крулль…

Тире удлинилось, утончилось и стало точкой — Катей Шторм, рядом с которой Петерсен пометил Вринса.

Все? Капитан колебался, потом медленно двинул рукой, и с его пера соскользнуло шестое жирное пятнышко — Арнольд Шутрингер.

А почему бы и нет?

Бессознательно капитан придал фигуре форму многоугольника, но без одной, последней стороны.

Петерсен сердито перечеркнул рисунок, встал и раскурил трубку. Вот тут-то он и позвонил стюарду, приказав разыскать третьего помощника.

Пожалуй, больше всего Петерсена раздражало чувство, что между этими шестью пятнышками, этими шестью людьми, есть некая общность, есть точки соприкосновения, может быть, даже соучастия, а он бессилен в этом разобраться.

В Бергене, поглощенный всяческими формальностями, Петерсен не успел даже обнять жену и малышей, отчего пришел в еще более мрачное настроение.

— Войдите! — неожиданно рявкнул он, садясь на место.

Это был Вринс, явившийся прямо с мостика в полной форме, с плечами, припорошенными инеем.

— Вы и впредь собираетесь стоять вахты в таком вот виде?

И капитан ткнул пальцем в золоченую пуговицу на голубом, украшенном нашивками реглане, который, как и тужурка, был слишком легок для здешних широт.

— Капитан, я…

Нет, это невозможно! Вринс задохнулся от обиды.

Да и что тут можно сказать? Нет у него ничего другого. Всего две недели назад он был простым воспитанником и носил форму училища… Он едва успел съездить в Гронинген и заказать себе одежду, которой его теперь попрекают.

— Садитесь, господин Вринс.

Петерсен был тем более зол, что сам не знал, зачем вызвал молодого человека. Взгляд его упал на листок, где две из шести точек располагались совсем рядом друг с другом, но то, что он затем сказал, не имело никакого отношения к рисунку:

— Вы весьма меня обяжете, если, заступая на вахту, будете брать взаймы теплое пальто у одного из ваших коллег или лоцманов, ясно?

— Ясно, господин капитан.

— Я вам уже сказал: просто капитан! Я также просил вас сесть.

Почему его подмывает сгрести мальчишку за плечи и хорошенько встряхнуть?

Глядя на подтянутого, узкоплечего голландца, особенно на его побелевшее лицо с лихорадочно блестящими глазами и заострившимся носом, которое потрясало, может быть, еще глубже, чем вид трупа Штернберга, Петерсен невольно бесился.

— Прежде всего должен вернуть вам вот это…

Он протянул третьему помощнику розовые билеты в «Кристаль», и Вринс, не совладав с собой, привскочил на стуле.

— Разумеется, на берегу вы вольны развлекаться как вам вздумается. Предпочитаю, однако, чтобы вы занимались этим не в обществе наших пассажирок.

Петерсен почувствовал, что он не прав. Он никогда не делал подобных замечаний подчиненным. Напротив!

Летом, когда «Полярная лилия» принимала на борт до сотни туристов, каждый рейс сопровождался приключениями, о которых потом, стоя на вахте, офицеры со смехом рассказывали друг другу.

— Кто вам сказал?..

— Что вы были в «Кристале» с фрейлейн Шторм?

А вы это отрицаете?

Вринс поднялся. Он побледнел еще больше, хотя, казалось, это уже невозможно. Губы у него были сухие, бескровные.

Он стоял, вытянувшись, негодуя и мучительно силясь сохранить хладнокровие.

— Жду, что вы скажете дальше, — произнес он сдавленным голосом.

— Вы знали эту особу до своего прибытия на пароход в Гамбурге?

Третьему помощнику едва исполнилось девятнадцать. Петерсен был вдвое шире и тяжелей его. И все-таки, раззадорясь, как молодой петух, голландец выпалил:

— Есть вопросы, на которые джентльмен не отвечает.

Капитан побагровел, в свой черед поднялся и чуть было не влепил мальчишке пощечину.

— А с каких это пор джентльмены лгут? — жестко отпарировал он. — С каких пор джентльмен клянется, да еще в присутствии полиции, что видел, как человек бросился за борт, хотя это вовсе не человек, а мешок с углем?

Капитан почти тут же раскаялся в своей вспышке — так страшно исказилось лицо Вринса. Молодой человек раскрыл рот, не в силах ни заговорить, ни вздохнуть.

Зрачки его с отчаянием и тревогой впились в Петерсена. Побелевшие пальцы беспомощно задвигались.

— Я.., я…

— Ну-с? Вы в самом деле видели, как Эриксен прыгнул в воду?

На лбу третьего помощника заблестели капли пота, кадык судорожно заходил вверх и вниз.

А ведь он вот-вот разрыдается!.. Капитан был уверен в этом, настолько уверен, что его подмывало хлопнуть щенка по плечу, крикнуть ему:

«Перестаньте себя изводить, дуралей! И не воображайте, что какая-нибудь там Катя Шторм стоит этого».

Но Петерсен промолчал, о чем вскоре и пожалел.

Он взглянул на свой незаконченный многоугольник и еще раз мысленно сблизил точки, означавшие влюбленных.

• Предыдущая
• 10/26
• Следующая