Невиновные - Сименон Жорж - Страница 19
- Предыдущая
- 19/27
- Следующая
— А что скажет на это мсье Брассье?
— Мсье Брассье ничего не скажет. Чья голова застрахована — его или моя?
Ведь без моей работы…
Слезы полились у него из глаз.
— Я идиот… Слишком много выпил… Я чувствую, что перебрал и болтаю, как пьяница…
— Хотите, я сделаю вам чашечку кофе? — предложила мадам Кутано.
— От кофе меня вырвет… Тем хуже! Уж раз я начал… нужно идти до конца… Даван, ты отвезешь меня домой, если я не смогу идти прямо…
Вернулся Пьерро с двумя бутылками, и все с еще большим беспокойством посмотрели на хозяина. Он собирался снова выпить, это точно. И он действительно выпил.
— За ваше здоровье… За процветание нашего магазина!
Все выпили с грустным чувством.
— Теперь мы будем работать в полную силу, чтобы у нас был запас украшений к открытию магазина.
В это время зазвонил звонок у входной двери, и Селерен воскликнул:
— А вот и мадам Папин!
— Папен, — поправила она.
Мадам Кутано попыталась было встать между ними, но он оттолкнул ее.
— Вы отдыхаете в Довиле?
— Да, у меня там вилла в трех километрах…
— Так вот, отныне вы сможете посещать там магазинчик, где будут продаваться только наши украшения.
— Вы переезжаете туда?
— Ни за что в жизни! Возьмите выпейте с нами стаканчик… У нас праздник как раз в честь открытия магазина…
Мадам Кутано сделала ей знак, что ничего поделать не может.
— Да вы не бойтесь… Это не разливное…
Она отпила глоток и поморщилась.
— Что вы нам принесли сегодня?
Мадам Папен посмотрела на продавщицу, словно спрашивая, что ей делать, и мадам Кутано кивнула ей утвердительно.
— Изумруд… Из очень старинного колье. Тетушка, должно быть, получила его от своей матери или от бабушки.
Она достала из сумочки завернутый в шелковистую бумагу великолепный изумруд.
— Что вы хотите из него сделать?
— Для кольца он крупноват… Может быть, брошку?
— Подождите здесь… Не уходите… Я вам сейчас нарисую вашу брошку…
Пошатываясь, он направился к чертежной доске и на листе бумаги обозначил очертания камня.
— Вы хотите что-нибудь в современном духе?
Он взял карандаш и стал проводить линии, значения которых невозможно было понять.
Прервав работу, он наполнил стакан и осушил его.
— Потерпите немного и не бойтесь… Я пьян, но прекрасно соображаю…
Правда, смешно то, что я сказал?.. И все же так оно и есть. Вот эти тонкие линии изображают травинки и соломинки… Дайте мне на минутку камень…
Он поместил изумруд в середину наброска.
— Это, конечно, всего лишь набросок. Здесь изображено гнездо…
Стилизованное гнездо… А в глубине его видна изумительная зелень вашего изумруда…
Все были потрясены. Только что у них на глазах Селерен создал за несколько минут одно из замечательнейших своих творений.
Жюль Даван отвез его домой на такси, потому что сам он был не в состоянии добраться. Ему удалось достать ключ из кармана, а вот вставить его в замок он не смог.
— Вот ты и дома… Советую тебе лечь спать и завтра весь день не вставать с постели… До свидания, старина…
Только Даван обращался к нему на «ты». Они работали вместе еще на улице Сент-Оноре, и Даван, которому исполнилось уже пятьдесят четыре, был старше.
Селерен ухватил его за рукав.
— Не уходи пока… Послушай… Сначала я предложу тебе стаканчик… Да! Я настаиваю… Не забывай, что сегодня знаменательный день…
Он был в восторге от того, что нашел это слово, и улыбался, произнося его.
Вошла Натали, взяла его под руку и сделала знак Давану, чтобы тот уходил.
— Пойдемте, — говорила она, — я дам вам выпить, если вам хочется. Ваш приятель уже слишком пьян, чтобы продолжать пить.
— Даван? — изумленно спросил он.
— Не знаю, как его зовут, но я видела, что он шатается.
Дети были в своих комнатах. В это время они делали уроки.
Она отвела Селерена в спальню.
— Не выходите отсюда. Сию минуту я принесу вам стакан вина.
И она в самом деле принесла. Он сидел без движения и тупо перед собой смотрел.
— А вы не выпьете со мной?
— Вы же знаете, что от вина мне плохо…
— Вы слышали, какое слово я сказал?
— Какое?
— Знаменательный… Сегодня знаменательный день… Я обедал в «Серебряной башне» и подписал контракт…
— Дайте мне ваш пиджак.
Он перескакивал с одной мысли на другую.
— Натали, скажите мне… Вы мой друг, мой лучший друг, и я не знаю, что бы без вас делал… Вы были другом и моей жены… Наверное, ей случалось делиться с вами…
Она развязала ему галстук и усадила на кровать. Он подчинялся ей, как ребенок.
— Как, по-вашему, она меня любила? Я имею в виду по-настоящему, вы меня понимаете?
— Я в этом не сомневаюсь.
— А вы не говорите это, чтобы мне было приятно? Я ведь деревенщина… Я родился и вырос, можно сказать, в свинарнике и не получил хорошего образования… А она, она была натурой тонкой… Это как раз то слово, которое к ней так подходит… Тонкой…
Он заметил еще наполовину полный стакан на ночном столике.
— Дайте мне его, пожалуйста.
Он опорожнил стакан. Труднее всего было надеть на него пижаму. Селерен отяжелел и ничего не делал, чтобы помочь Натали.
— Теперь засыпайте поскорее. Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня.
— А где мои дети?
— В своих комнатах… Занимаются…
— Мне будет стыдно перед ними…
— Они вас не увидят. Спите…
Она вышла на цыпочках, потому что, едва закрыв глаза, он захрапел с открытым ртом.
Натали сказала Марлен и Жан-Жаку, что отец пришел рано, решив, что у него начинается ангина, и лег в постель.
— Не шумите, а то разбудите его…
Дважды за ночь она приходила удостовериться, что все в порядке, и оба раза он спал тяжелым сном.
Это было полное забытье. Ему ничего не снилось. Время от времени он переворачивался, и под его тяжестью скрипели пружины.
В шесть утра он, как всегда, открыл глаза и увидел пробивающиеся сквозь щели в ставнях солнечные лучи. Он сел на край кровати и вдруг почувствовал такую острую головную боль, какой не испытывал никогда в жизни.
Глазам тоже было больно, и он с трудом смог собрать воедино обрывки воспоминаний. Задумчивым взглядом он смотрел на пижаму, потому что не помнил ни как раздевался, ни тем более как ее надевал.
Он встал и, пошатываясь, на ощупь пошел в ванную комнату. Вид собственного лица в зеркале привел его в ужас. В животе творилось что-то невообразимое, но когда он склонился над раковиной, чтобы вырвать, ничего не получились.
В аптечке был аспирин. Он проглотил три таблетки и запил водой, от которой ему стало еще хуже.
Кажется, он пил коньяк. Его вкус он ощущал во рту. Но где же он пил коньяк? Это оставалось загадкой.
Нужно было снова лечь в постель, потому что его качало. Он снова заснул почти сразу, а когда пробудился, на будильнике было десять утра.
Босиком он подошел к двери и приоткрыл ее.
— Натали! — позвал он. — Натали!..
И так как она не появилась тотчас же, он почувствовал себя покинутым.
«Знаменательный…».
Почему это слово пришло ему на память? Что же такого знаменательного было у него вчера, кроме того, что он напился?
Он снова лежал в постели, когда вошла Натали, свежая, в клетчатом ситцевом переднике и в косынке, которую она повязывала на голову во время уборки.
— Как вы себя чувствуете?
— Плохо. Мне стыдно…
— Если бы все, кто иной раз выпивает лишний стакан, стыдились этого, то вся земля стала бы долиной слез.
— Натали, а кто меня раздевал?
— Я.
— Дети меня видели?
— Они даже не входили в спальню. Я им сказала, что вы простудились и захотели полежать в постели.
— Не могли бы вы сделать мне чашку очень крепкого кофе?
— Как только вы меня позвали, я налила кипятка в фильтр.
С всклокоченными волосами, он сидел в постели, откинувшись на подушку. Он сознавал, что зависит от Натали, и, как маленький мальчик, смирно ожидал ее.
- Предыдущая
- 19/27
- Следующая
