Скандал из-за Баси (журнальный вариант) - Макушинский Корнель - Страница 21
- Предыдущая
- 21/32
- Следующая
Шот навещал его часто и всматривался в него печальным взглядом. А пан Антони спрашивал прерывающимся голосом:
— Что нового в театре?
Приятель рассказывал о блеске и нищете любимого театра, прикидываясь беззаботным и веселым. Вдруг он увидел на лице Балицкого страшную гримасу, но, зная ее правильное значение, спросил:
— Над чем ты смеешься, Антечек?
— Радуюсь,— тяжело проговорил старый Ирод,— потому что меня ждет большое удовольствие. Я только того и жду, чтобы умереть... В ту же ночь я явлюсь этому ананасу директору и так его напугаю, что он или поседеет, или сбежит из дома...
— Стоит, стоит,- сказал Шот одобрительно - Это халтурщик, а не директор, но ты, Антони, не умрешь. Даже не думай!
— Умру, умру, хотя бы из вежливости... Не могу подводить докторов, которые уже подписали мне приговор. Да, Шот!
— Слушаю тебя, брат.
— Подушку ты можешь забрать себе. Одеяло тоже. Только не продавай, жулик, потому что сопьешься... Знаю я тебя. А за это ты должен нести перед процессией все мои ордена...
— Какие ордена?
— Все эти звезды, которые я видел среди бела дня, когда был голоден... И все эти кресты...
— Перестань, Антечек, у ’гебя температура.
— У меня вечно была температура, всю жизнь... У настоящего актера всегда должна быть температура... Сколько бы раз он ни выходил на сцену... А я сорок лет... но зато Ирода я играл — пальчики оближешь!
— Забойно ты играл Ирода! - сказал Шот горячо — И дух отца Гамлета. Никто больше так не сыграет!
Старый актер прикрыл глаза от восторга. Смерть спряталась в какой-то темный угол, а луч солнца упал сквозь окно, неся золотую радость. Больничная комнатка наполнилась шумом и скандированием: «Валицки! Валицки!» Так рукоплещет галерка и вызывает актера к занавесу.
— Шот...— шепнул старый Ирод.— А все фотографии отдашь Басе... Слышишь?
— Слышу. Бася сюда завтра придет.
Валицки широко открыл глаза и воскликнул чистым голосом:
— Придет? Шот, я должен побриться!
Как следует выбритый, в приподнятом настроении назавтра он ждал ее с самого утра.
Бася пришла после обеда с букетиком осенних фиалок, торжественная и словно бы немного напуганная. Шот, который ждал ее у входа, печально сказал:
— Все очень плохо, но я прошу тебя улыбаться.
— Я не могу.
— Надо! Надо улыбаться!
— Хорошо,— ответила Бася.
На минуту она помертвела, увидев «дядю Валицкого», превратившегося в собственную тень, но, когда заметила его нечеловеческую радость, ободряюще улыбнулась. Он хотел протянуть к ней руку, но не смог.
— Бася! — шепнул он — Басенька!
— Дядечка мой дорогой! — произнесла девочка дрожащим голосом— Все будет хорошо. Все молятся за твое здоровье. И бабушка, и тетя... и Марцыся молится и плачет.
— Наконец-то суп будет соленый, если она льет слезы в суп... Хорошо, что ты пришла... Теперь, Бася, я умру спокойно... Я очень ждал тебя... Шот, не подслушивай! Я хочу ей что-то сказать…
Приятель на цыпочках отошел к окну и стал смотреть в сад. Бася присела возле постели.
— Наклонись надо мной... Так! Не могу говорить... А хотел бы сказать тебе, дорогая детка... что я тебя очень... очень люблю. У меня нет никого на свете... один, как перст... Никто никогда... не прижал лица к моему лицу... только ты... Помнишь? На вокзале, десять лет назад...
— Помню...
— Я никогда этого не забывал... Господь Бог мне тебя послал... потому что у меня было страшно темно на сердце... А у меня есть сердце... Это похоже на вранье, но это так...
— Я знаю об этом!
— Это хорошо... Помни обо мне. Хоть недолго, но помни... Это так страшно — подумать, что никто никогда не вспомнит...
Бася начала говорить быстро, горячим шепотом, что не только она, но и все его очень любят и никогда о нем не забудут, но он зря об этом просит, потому что онпоправится.
Ирод прикрыл глаза и жадно слушал.
Ему казалось, что он — смертельно уставший путник, который без сил лежит под деревом, а на дереве щебечет птичка. Сильно пахнут какие-то фиалки, пахнут до умопомрачения, а ласковое весеннее солнце согревает его заскорузлые руки..,, Прикосновение солнца наполняет его несказанным блаженством... Ему тепло, хорошо... Солнце ласкает его руки... С трудом открыв глаза, он увидел, что это не солнце: это Бася положила на них свои маленькие, еще детские ручки.
— Бася! — шепнул он, словно бы удивленный.— О, как тепло... Да ведь это весна... Девочка в отчаянии посмотрела на Шота. Почему Ирод говорит о весне? Весь сейчас как раз
сгущаются осенние сумерки. Может, он бредит?
А Ирод шептал, задыхаясь:
— Как мне хорошо... Я так устал... Столько лет, столько лет... Сердце сгорело дотла... Ведь я всегда всю душу... всю душу вкладываю в то, чтобы было... чтобы было хорошо... Бася, ты здесь?
— Здесь! — ответила она сдавленным голосом.
— Не уходи... Всю жизнь один... Пусть хоть сейчас... Ты меня не боишься?
— Дядечка!
— Это хорошо... Это только лицо у меня... но в душе... О Боже, Боже милосердный!
В этом вскрике были и жалоба, и просьба, и стон, и слезы... Тишина, которая наступила после этого, была невыразимо серьезной и торжественной. Девочка побледнела, сердце ее сжалось. Беспомощная и перепуганная, она оказалась рядом с чем-то возвышенным и непонятным. Бедный человек призвал Бога стоном из самой глубины своей души.
— Он заснул...— шепнул Шот.
Бася встала и нежно посмотрела на это некрасивое, хмурое и помятое лицо. Ее «первый опекун», измученный страданиями, лежал беззащитный — Лазарь, выпрашивающий теплого слова. Она хотела сказать ему тысячи таких слов.
— Он спит...— повторил Шот.
Вдруг Бася схватила его за руку.
— Посмотрите! — шепнула она.
Перепаханное морщинами грозное лицо «кровавого Ирода» внезапно изменилось: разгладилось, прояснилось, и каким-то чудом его озарила добрая, милая улыбка. Золото этой неожиданной улыбки появилось на бледных губах. Мрачный страшила улыбался, счастливый, такой счастливый!
Он должен был умереть, чтобы улыбаться...
Коварство и
любовь
Бася возвращалась домой, не помня себя. За свою короткую жизнь она уже два раза видела смерть, а еще все время думала о третьей — в пропасти далекой страны.
Она так задумалась, что неосторожно переходила через улицы в самых опасных местах. Вдруг девочка услышала сердитое рычание автомобиля, который с огромным трудом затормозил в сантиметре от нее. Придя в себя, Бася бросилась бежать к тротуару, но, сумев избежать смерти, она не смогла избежать встречи с полицейским, который грозно стоял перед ней.
— У вас что, глаз нет? — спросил он у нее насмешливо, потому что два глаза смотрели на него покорно и испуганно - Надо будет заплатить злотый... У вас есть деньги?
У Баси были деньги, и она уже хотела открыть сумочку, но вдруг остановилась. Покорный страх преступницы вдруг куда-то улетучился, и вот уже нахальная дамочка, позорно нарушающая уличное движение, внимательно глянула на достойного стража общественного порядка и произнесла: :
— Добрый вечер, пан Михал!'
Синий человек широко раскрыл рот и словно бы застыл. Через дорогу в неположенном месте хитро и коварно перебежало минимум десяток легкомысленных поляков, прежде чем он вновь обрел дар речи и закричал:
— Панна Бася!
На минуту показалось, что на глазах безответственной публики, имеющей склонность попадать под машины, вооруженный страж порядка сейчас начнет целовать ручки девочке; но он, однако, вовремя остановился, и только глаза его кричали о том, что для него не может быть большей радости и что такого удовольствия он давно не получал. Этого ему не могли запретить никакие уставы.
— Как я рад.., о, как паненка выросла...— быстро говорил представитель власти.— Сейчас у меня нет времени, чтобы поговорить, но нельзя ли мне прийти к вам?
— Вы должны прийти! — сказала Бася сердечно — До свидания!
- Предыдущая
- 21/32
- Следующая
