Скандал из-за Баси (журнальный вариант) - Макушинский Корнель - Страница 13
- Предыдущая
- 13/32
- Следующая
В светлую, незамутненную радость этой жизни закралось что-то грозное, потому что уже несколько дней, как дядя Ольшовски потерял всякую охоту играть. Михась тихо сидит в кухне, что тоже странно. Один Кибиц машет коротким хвостом на все таинственные проблемы этого мира и, как всегда, ища приключений, окунул носик в чернильницу пана Ольшовского, отчего Бася чуть не лопнула со смеху. Она, конечно, удивлена, отчего дядю это совсем не веселит. К нему пришел какой-то пан, которого Бася смутно припоминала, и оба о чем-то оживленно, вполголоса разговаривают. А так как это ужасная бестактность с их стороны, Бася попыталась обидеться, а Кибиц визгливо давал понять всем присутствующим, что некрасиво таинственно перешептываться, когда в обществе находится дама.
Вдруг пан Ольшовски схватил Басю на руки, поднял ее вверх и прижал к себе.
— Басенька! — говорит он.— Ты очень любишь дядю?
Нежное сердце Баси не может долго хранить обиду, и девочка прижалась к своему любимейшему дяде и так его обняла, что у этого взрослого пана какая-то влага выступила из глаз.
— Я не отдам тебя, не отдам тебя, маленькая! — горячо шептал пан Ольшовски.
В эту минуту он испуганно посмотрел в сторону дверей. Оба начали вслушиваться.
На лестнице стоял какой-то необычный шум и гвалт. Сначала загремел могучий голос Валентовой, как грохот басистой пушки. Ему отвечали три голоса, несколько более тонкие, но скорострельные. Сначала они звучали каждый по отдельности, потом связались воедино и сплелись в нестройный хор. Снова хриплый бас накрыл их и заглушил, словно бы кто-то положил тяжелый камень на брызжущий многочисленными струями фонтан, но напор голосов был таким сильным, что соло расторопной пани Валентовой начало слабеть, как замирающее эхо. Шум не прекращался.
— Пришли! — простонал Ольшовски.
— Кто пришел? — спросила Бася с внезапным интересом.
— Слушай, Басенька... Это за тобой пришли... Ты не понимаешь, но все равно... Скажи мне только... Подумай и скажи: ты хочешь уйти от дяди?
— Не хочу! — энергично заявила девочка.
— Бася, пойми: если тебя спросят, хочешь ли ты уйти, что ты скажешь?
Девочка долго разгрызала этот вопрос, как горькую шоколадку и, не зная, что на него ответить, начала целовать пана Ольшовского.
— И я должен отдать этого ребенка? — воскликнул он.— Вы видите, как она меня любит?
— Вижу,— тихо ответил Шот.— Но ее никто не спросит...
В эту минуту в комнату вскользнул бледный от волнения Михась, который стоял на страже на дальнем пограничье.
— Они уже под дверью,— сообщил он шепотом.— Валентова сдалась, потому что их три. С тремя бабами не справишься. Что делать?
— Возьми Басю, спрячься с ней в кабинете и ни звука... Нет! Погоди! Я теряю голову, пан Шот... Вы идите с ребенком, а он будет охранять двери.
— Вы хотите обороняться? — возбужденно спросил Шот.
— А что? Буду обороняться! — воскликнул Ольшовски.— Ведь это нападение!
— Не смею советовать, пан писатель, но, может, лучше, если все обойдется без скандала. Скандал не поможет, а судебным путем, может, удастся что-то спасти. О, звонят!
Он схватил Басю и исчез за дверями. Кибиц минуту колебался, кидаться ли ему на того, кто притаился за дверями, или принять участие в бегстве своей хозяйки. Однако за ней уже закрылась дверь, и никто не собирался ее открывать. Поэтому пес завыл протяжным и душераздирающим воем, жалобным и полным невыразимой обиды. А в дверь забарабанили изо всей силы.
— Они разнесут двери! — шепнул Михась в ужасе.
Пан Ольшовски, поняв, что во многом прав был Шот, советуя избежать громкого скандала, на минуту задумался, а потом решительно приказал:
— Открой.
Михал, как верный солдат, делящий горечь поражения со своим командиром, с опущенной головой пошел выполнять приказ.
Через открытые ворота крепости ворвалась буря: первой быстрыми шажками семенила бабка, командир отделения,— по ее возрасту и положению ей принадлежала эта честь. За ней твердым шагом маршировала пани Будзишова. Когда-то говорили, что трава не вырастет там, куда поставит копыто татарский конь. Если бы на полу могла расти трава, плохо бы ей пришлось после марша пани Будзишовой. Панна Станислава шла в арьергарде, самая тихая из всех и словно бы перепуганная.
Ольшовски стоял посреди комнаты, внешне спокойный, но с бурей в сердце. Как человек галантный даже по отношению к врагу, он склонился в поклоне и произнес тоном, правда, не очень приветливым, но полным почтения:
— Приветствую вас! Правда, я удивлен...
— Хорошо вы нас встречаете,— язвительно сказала бабка. — Сначала какая-то кошмарная ведьма нападает на нас в воротах с метлой в руках, а потом нас заставляют ждать под дверями. А теперь вы науськали эту дворнягу, чтобы она выла.
— Михась, забери собаку! — крикнул Ольшовски.— Чем могу быть полезен? Не скрою, я несколько удивлен вашим визитом.
— Так, так! — крикнула Будзишова.— Это сладкое повидло вы можете оставить при
себе. Говорите быстро: где ребенок?
— Бася у меня,—твердо ответил Ольшовски.— И останется у меня!
Жена доктора хотела завопить, но задохнулась от возмущения. Она только вознесла обе руки вверх в знак безмерного негодования и посмотрела на бабку. Пани Таньска долго присматривалась к Ольшовскому и спокойно сказала:
— Об этом мы еще поговорим, но сидя. Вы ведь позволите сесть старой бабусе, раз уж вам не удалось сжить ее со свету при помощи ведьмы с метлой?
Ольшовски поскорее придвинул ей стул.
— Почему вы хотите оставить у себя девочку? — спросила пани Таньска.
— Потому, что я ее люблю! — энергично ответил знаменитый писатель.
— Вы ее любите? Это очень хорошо... Не каждый мужчина — чудовище, иногда попадаются и такие, как вы. Но, впрочем, что с того? Ребенок попал к вам по ошибке...
— Я об этом не знаю. Вот, пожалуйста, это картонка...
— Я ее писала! — закричала Будзишова, обретя голос.
— Может быть, но на этой картонке четко написан мой адрес.
— Не валяйте дурака,— сказала докторша.— И вы знаете, и мы знаем, каким образом слово «Ольшаньска» было переделано на «Ольшовски». Бабушка, скажите ему!
— Я говорю вам,— сказала бабушка,— что если эта дворняга не перестанет выть за дверью, будет плохо. Кроме этого, я думаю, что вы — разумный человек. Вы, кажется, пишете книги. Правда, я ни одной из этих книг не читала, мне ведь семьдесят лет, и этих ваших новомодных фокусов-покусов я не понимаю, но ведь чтобы написать самую глупую книжку, нужно иметь немного смазки в голове. Моя внучка,— сказала она, указывая клюкой на панну Станиславу, — рассказывала, что ваши книжки очень интересные.
— Но, бабушка...
— Говорила, не отпирайся. Я об этом для того говорю, что, если вы можете писать умные книжки, то у вас хватит ума, чтобы отдать ребенка, который вам не принадлежит. Басю поручили моей внучке.
Пан Ольшовски быстро взглянул на красивую девушку, которая кивнула головой, чтобы подтвердить, что из уст ее бабушки течет сладчайший мед правды.
— Эта девочка,— сказала она тихо,— дочка моей самой верной подруги, и только на мне лежит обязанность ее опекать. Не сопротивляйтесь, пожалуйста. Я тронута вашей привязанностью к Басе, но вы сами должны признать, что, как мужчина, вы не сможете ее воспитать...
— Научит ее курить сигары и пить водку! — иронически вставила пани Будзишова.— А когда ему надоест эта игрушка, выбросит ее на мороз.
Ольшовски посмотрел на нее мрачно и поскорее обратился к панне Станиславе.
— Воспитанием ребенка займется моя тетка,— сказал он спокойно.— Вы можете быть уверенной, что ребенку нигде не будет лучше, чем у меня.
Пани Таньска стукнула клюкой в пол.
— Значит, вы не отдадите ребенка?
— Не могу, уважаемая пани.
— Да? — крикнула докторша. И, набрав в легкие воздуха, издала могучий вопль: — Бася! Бася! Иди сюда! Тетя пришла!
Ей отвечал писк за дверями. Прежде чем Шот, прислушивавшийся к отголоскам бури, успел удержать девочку, Бася толкнула двери и стала в них, сильно заинтересованная.
- Предыдущая
- 13/32
- Следующая
