Политическая история Первой мировой - Кремлев Сергей - Страница 12

На самом же деле Бисмарк и до конгресса, и после него был лоялен по отношению к единственному государству – Германии и к единственному народу – немецкому. Можем ли мы быть за это на него в претензии?

Собственно, на ход и исход Берлинского конгресса влиял не Бисмарк, а секретное Рейхштадское соглашение, подписанное Александром II и австрийским императором Францом Иосифом в богемском замке Рейхштад за год до русско-турецкой войны – 8 июля 1876 года. Тогда факт его заключения от российских славянофилов скрыли, что и неудивительно. Ведь по этому соглашению стороны (а фактически, конечно, лишь Россия) обязывались не оказывать содействия образованию на Балканах «большого славянского государства». Тем самым Россия обеспечивала себе нейтралитет Австрии при войне с турками.

Итоги этой войны и завершивший её Сан-Стефанский договор стимулировали иной поворот событий, чем то было обусловлено двумя императорами до начала войны: массы южных славян стали всё более оживляться. Недовольство Австрии и вызвало к жизни Берлинский конгресс с последующим пересмотром Сан-Стефанского договора. Сутью политического конфликта была глупость сановного Санкт-Петербурга и лично царя, что плохо сознавали как тогдашние, так и нынешние славянофилы.

За четыре месяца до Берлинского конгресса Тургенев писал в письме из Парижа: «Контрданс наш с Англией только что начался; запутаннейшие фигуры – впереди. Бисмарк, по-видимому, хочет ограничиться ролью «тапёра»: пляшите, мол, голубчики, а мы посмотрим».

Осуждения Бисмарка у Тургенева нет. Великий наш писатель мыслил трезво: своя рубашка ближе к телу. Тем более когда это и не «рубашка», а РОДИНА! ОТЕЧЕСТВО! которое надо любить не только сердцем, но и умно любить, чего у Александра II и близко не было…

Между прочим, вот итоговое (уже после конгресса) мнение генерала Дмитрия Алексеевича Милютина, одного из авторов Сан-Стефанского русско-турецкого договора, Берлинским трактатом существенно урезанного: «Если достигнем хоть только того, что теперь уже конгрессом постановлено, то и в таком случае огромный шаг будет сделан в историческом ходе Восточного вопроса. Результат будет громадный, и в России можно будет гордиться достигнутыми успехами».

Милютин был политиком-практиком, в отличие от профессорствующих и литераторствующих болтунов-славянофилов. Поэтому и он, и канцлер Горчаков понимали, что Россия на Востоке одержала такую победу, которая намного превышает наши возможности воспользоваться ей. Мы и так получили немало: Карс, Батум, закрепление своих позиций на Кавказе.

Конгресс проходил с 13 июня по 13 июля (редкий случай откровенно провокационной символики) 1878 года по требованию Англии и Австро-Венгрии. Только что закончилась русско-турецкая война (та самая, когда «на Шипке было всё спокойно»). Россия чуть не взяла Константинополь-Стамбул, то есть чуть не получила контроль над черноморскими проливами.

Если бы такая ситуация закрепилась (что, в общем-то, было нам абсолютно «не по зубам»), то британскому льву оставалось бы только утопиться с горя в Мраморном море, как раз между Босфором и Дарданеллами. Чтобы до такого не допустить, Британия ещё в феврале 1878 года (между прочим, тоже 13-го числа) выслала в Дарданеллы эскадру из 6 кораблей и резко нажала на Россию.

Сильные позиции России в славянском мире были ни к чему и австриякам. Обеспечить такие позиции всерьёз, то есть экономически, мы были не в состоянии, но даже рост морального нашего авторитета у «братьев-славян» вызвал в Вене панику. За неделю до Берлинского конгресса англичане и австрийцы заключили соглашение о совместной (и тут уж несомненно антирусской) линии поведения в Берлине. Соблюдено было соглашение свято, но Бисмарк не помогал в этом австрийскому министру иностранных дел графу Андраши и вечному лорду Биконсфильду, то есть Дизраэли. Последний пересекал Ла-Манш 20 лет назад и по приезде в Берлин тут же заказал обратный специальный поезд до Кале, намекая на то, что он признаёт лишь одно направление работы делегаций великих держав – по лондонскому сценарию…

Формальный глава нашей делегации – канцлер и князь Горчаков – блистал манерами. Но «первую скрипку» у нас играл «второй делегат» – граф Шувалов, с которым у Бисмарка установились уважительные и доверительные отношения. После конгресса о Шувалове говорили, что он якобы предал интересы России. Неумная аттестация… Да и неверная.

Что касается политической позиции германского канцлера, то её наиболее верно, пожалуй, оценил сторонний в данном случае наблюдатель… Профессор Антонэн Дебидур в своей «Дипломатической истории Европы» написал: «Бисмарк желал, чтобы Россия оставалась достаточно сильной, по крайней мере настолько, чтобы могла служить противовесом Австро-Венгрии, так как он не желал допускать, чтобы Германия попала в зависимость от Габсбургской монархии».

Серьёзного усиления России Бисмарк тоже, конечно, опасался, да оно и понятно. С одной стороны, Бисмарк был не русским, а немцем, с другой же стороны отношения «христианских» государств строились отнюдь не на евангельских началах.

Повторяю: на такой подход Бисмарка к делу нам обижаться нечего. Напротив, здесь было чему поучиться, если иметь в виду защиту национальных интересов. Не мешало сделать тогда и следующий вывод: на сентиментальные династические и исторические русско-прусские симпатии впредь полагаться не стóит, как не стóит и рассчитывать на «вечную благодарность» Германии за прошлую поддержку её Россией в конфликтах с Францией и Австрией.

Государства не люди. И за компетентными действиями глав государств стоят не личные пристрастия, а логика жизни народов. Увы, в России этого понять не захотели. Даже такой тонкий дипломат (а не только поэт), как Фёдор Тютчев, на немцев был в обиде. И по сей день в нашей исторической литературе, особенно в творениях неославянофилов и неопанславистов, утверждается, что в эпоху первых балканских кризисов Бисмарк хотел-де стравить Россию и Австро-Венгрию.

На деле ни к чему подобному Бисмарк стремиться не мог уже потому, что такой разворот европейской политической жизни вёл бы Россию к союзу с Францией. Ведь в те времена конфликт Вены и Парижа был не просто традиционным, а непрекращающимся – его тогда постоянно подпитывал «итальянский» вопрос. И с чем и с кем оставалась бы тогда Германия? Хорошие отношения с Австро-Венгрией для её уверенного будущего были желательными, а с Россией – жизненно необходимыми.

Нет, не так был глуп князь Отто фон Бисмарк-Шенхаузен, чтобы играть с огнём. Другое дело, что, стремясь к прочным связям с Россией, Бисмарк думал о немцах, а не о русских и мелким бесом перед нами не рассыпался. Масштабы у него были не те – и телесные, и исторические…

Бисмарк вообще не провоцировал никаких конфликтов постольку, поскольку они могли привести к тем или иным коалициям, которые преследовали его как «кошмар». Зато в России в коалициях не видели ничего плохого, хотя они были для нас вредны не менее, чем для Германии.

Уже упоминавшийся военный министр Александра II Д. А. Милютин – фигура, безусловно, выдающаяся. Реформатор русской армии после Крымской войны – одним этим сказано всё. Однако во внешней политике Милютин выдающихся способностей, увы, не проявил. Возможно, здесь сказалось отсутствие должного темперамента: генерал был человеком уравновешенным и прожил без малого сто лет (родился в 1816 году, умер в 1912!). И он мог, например, вначале бестрепетно подготовить Сан-Стефанский договор, по которому Россия получала больше, чем могла удержать, а потом, после Берлинского конгресса, меланхолично признавать чрезмерность идей своего же детища.

Будучи человеком честным, но негибким, Милютин в поведении Бисмарка усматривал не естественную для немца линию, а «козни, опутавшие престарелого императора (Вильгельма I. – С. К.)».

Примерно так же «мыслил» и сам Александр II. В 1879 году русский император пишет своему дяде – германскому императору – письмо, которое Бисмарк оценил не иначе как провокацию, да письмо ею и попахивало. Позиция Германии расценивалась там как враждебная России на том основании, что Бисмарк не ложился костьми за русские интересы. Но не всем же быть простаками, подобно русским, охотно подставляющим свои головы почём зря за чужие и даже чуждые нам идеи! Бисмарк однажды сказал: «Политика Англии всегда заключалась в том, чтобы найти такого дурака в Европе, который своими боками защищал бы английские интересы»…