Мари из Порт-ан-Бессена - Сименон Жорж - Страница 4
- Предыдущая
- 4/25
- Следующая
— Раз!.. Два!..
Все происходящее казалось более зловещим, чем даже на кладбище, особенно из-за того, что сломанную мачту «Жанны» положили поперек судна. Люди искали глазами Вио. Все были довольны, видя бледность главного кредитора, который что-то шептал на ухо нотариусу.
Море начало прибывать. Вода поднималась, создавая течение в бухте, и кричащие чайки ловили всякие плавающие отбросы.
Кредитор первым высмотрел кого-то в толпе и наклонился к нотариусу. Тот поискал глазами, сделал какой-то жест.
— Там дают сто восемьдесят тысяч франков…
Все головы зашевелились. И все увидели Шателара, расталкивающего своих соседей, чтобы выйти вперед.
— Сто восемьдесят тысяч… Больше никто не предлагает?.. Раз…
Нотариус о чем-то переговорил с кредитором, и тот кивнул…
— …Два!.. Три!.. Продано!..
Это было как избавление. Сразу стало можно двигаться, громко разговаривать. Все окружили Шателара, и он стал спускаться на борт с видом человека, привычного к трапам, затем подошел к нотариусу. Он вынул из кармана бумажник и протянул нотариусу документы, в то время как трое мужчин пытались увести Вио в бистро.
— Да брось ты! Он ведь не из наших! И он тут главный. Может, он тебя наймет?..
Маленькая группа людей беседовала на мосту. Некоторые из них немного расступились, и между ними смогла протиснуться Одиль, все еще в глубоком трауре, с откинутой назад вуалью из крепа.
— Эй! — крикнула она, наклонившись над илом.
Шателар не заметил ее. Нотариус показал ему на нее.
— Я здесь! — сказала она тогда, как будто он мог не разглядеть ее.
— Прекрасно! Стой там! — бросил Шателар, поворачиваясь к ней спиной и продолжая разговор.
Одиль не знала что делать. Она стояла наверху среди людей, которые рассматривали ее, но не перекинулись с ней ни словом. Она направилась было к машине, но не набралась, однако, смелости, усесться одной внутрь.
— А кто с ним будет говорить?
Речь шла не о ней, а о новом владельце. Вио обещали сказать тому, что лучшего капитана, чем Вио, не найти, не говоря уж о том, что ему надо зарабатывать на жизнь, потому что у него есть сын-студент и не совсем нормальная дочка.
Жители города все еще болтали на палубе «Жанны», и видно было, что они в прекрасном настроении.
С другой стороны разводного моста стояли Буссю и Пенсмены, немного раскрасневшиеся от обильной еды и выпивки, и ждали, пока Мари закончит приводить в порядок своих братьев и сестру.
Старший, Жозеф, выглядел возмущенным и сердито смотрел на Пенсменов, подсаживающих его в одноколку.
Юбер же был послушен, позволил надеть на себя большой шерстяной шарф и не шевельнулся, когда его поцеловала сестра. Очевидно, он так и не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит, и даже не знал, куда едет!
Последнюю из детей. Улитку, похожую на большую и грязную куклу, всегда служившую игрушкой для своих братьев и сестер, утешили, сунув в руку яблоко, так что для нее отъезд стал просто продолжением чудесного обеда.
Две повозки проехали по мосту. Люди на набережной вынуждены были расступиться, чтобы дать им дорогу, но почти совсем не обратили на них внимания. Они были чужаками, людьми из деревни. И только несколько женщин расчувствовались из-за участи Улитки, которую все звали так потому, что она и в четыре года сохранила привычку ползать по земле, как будто излишняя полнота мешала ей стоять прямо и не уставать.
Мари вернулась к себе. Привычными движениями она поставила воду для мытья посуды, потом подмела сильно замусоренный пол.
Она услышала гулкие шаги на улице и стук деревянной ноги. Это, однако, не привлекло ее внимания, поскольку не меньше десятка человек в Порте имели такую деревяшку.
— Мари!
Ее звал толстяк Шарль, все так же сопровождаемый Дедом, единственным в городе человеком, носившим баскский берет с тех пор, как пятьдесят лет назад два сезона ловил сардину в Сен-Жан-де-Люз.
— Вот подписной лист и деньги… Все-таки удалось собрать восемнадцать сотен франков да еще и сантимы…
— Зачем? — спросила она.
— Да вам помочь… Все знают, что… У вас ведь были расходы…
Оба были в легком подпитии, но в такой исключительный день, как сегодня, это простительно. Они даже захотели обнять Мари и выразили желание, чтобы она дала им выпить.
— Подождите, я хоть ополосну стаканы…
Ну а Шателар был доволен. Он действительно всегда был доволен собой, потому что ему во всем сопутствовала удача. Он шел вдоль набережной и остановился перед рыбаком, неловко приближавшимся к нему.
— Что такое, старина?
— Вот… Насчет Вио…
И Шателар весело произнес:
— Я надеюсь, ты не станешь упрашивать меня взять его капитаном, а?.. Нет, старина… Все, что хочешь, но не это. Мне отвратительны неудачники.
— Дело в том, что…
— Послушай! Я спешу! Сразу скажу тебе: я купил «Жанну» потому, что мне так нужно. Мне ведь может быть что-нибудь нужно, не так ли?
И он очень дружелюбно похлопал своего собеседника по плечу, а затем подошел к машине, около которой терпеливо топталась Одиль.
— Ну а твоя сестра?
— Она не хочет уезжать.
— Ты ей сказала, что «Кафе Шателара — это я?
— Она хочет остаться здесь.
— Ты, должно быть, плохо взялась за дело, как всегда, впрочем!.. Ну да не важно!.. не важно!.. Садись!.. Мне придется время от времени приезжать сюда, я ведь теперь местный судовладелец… Я с ней поговорю.
Он почти и не видел Мари. Разве только лицо и силуэт утром, среди участников погребального шествия. Тем не менее он машинально обернулся к мосту, к узкой улочке.
— Она плачет? — спросил он.
— Нет!
— А что делает?
— Ничего… Посуду моет…
Он сел за руль и слегка нажал на клаксон, потому что перед машиной стояли люди.
— Знаешь, а траур тебе не идет… — бросил он, думая о чем-то другом.
Потом, кинув последний взгляд на другую сторону моста, он вдавил педаль газа и принялся насвистывать.
— Ты едешь в Порт?
Брившийся перед зеркалом Шателар что-то пробурчал в ответ.
— А меня ты опять не возьмешь с собой?
Было, вероятно, между девятью и десятью утра. В окно Шателар видел набережные Шербура, с них уже схлынуло утреннее оживление рыбного порта, а ни для чего другого они и не были нужны.
День стоял пасмурный, пришла пора повседневных забот, и если приоткрывалась дверь, Шателар слышал, как в кафе его гарсоны приготавливали оконную замазку из древесных опилок и испанских белил.
— Ты все не можешь разобраться с моей сестрой? — зевая, спросила Одиль.
Ее уже привычно вялый голос становился еще более вялым, когда она лежала в постели. Для нее постель имела совсем другой смысл, чем для кого бы то ни было.
Одиль вообще-то не страдала привередливостью, она не придавала особого значения нарядам, ей так и не удалось научиться правильно пользоваться губной помадой и пудрой; она вовсе не была скупой и даже не знала, сколько денег у нее в сумочке, которую всюду забывала. Одиль не имела ни пороков, ни честолюбия.
Правда, с тринадцати до двадцати трех лет она вставала каждое утро, летом и зимой, в пять утра по дребезжащему будильнику и с голыми ногами, не почистив зубы, с ничего не соображающей головой и неловкими движениями в течение десяти лет готовила для других кофе, нагревая комнаты, перед тем как они все собирались с духом и вылезали из постели, и начищая обувь, чтобы стряхнуть остатки сна.
И вот только по этой причине, и никакой другой, Одиль стала любовницей Шателара, как она стала бы любовницей любого другого. Она оставалась в постели, где все еще ощущался мужчина. Она смотрела, как зимним утром он одевается, и говорила без особой убежденности:
— Почему это за целую неделю ты ни разу не захотел меня взять с собой?
— Да потому, что ты и в полдень не была бы готова!
И это тоже правда. Шателар, ложившийся в два или три часа, потому что после кино всегда должен был с кем-нибудь увидеться, спал мало, но, однако, умывшись холодной водой, приходил в боевое настроение и переполнялся жизненной энергией.
- Предыдущая
- 4/25
- Следующая
