Маньяк из Бержерака - Сименон Жорж - Страница 11

• Предыдущая
• 11/23
• Следующая

— Проведи несколько дней в Рибодьере, как мы с тобой условились. Я говорил об этом с доктором, он сказал, что уже сейчас тебя можно осторожно туда перевезти…

— А прокурор, что он сказал?

— Не понимаю.

— И он, наверное, сказал свое слово. Разве он тебе не напоминал, что заниматься этим делом у меня нет абсолютно никаких официальных полномочий, разве что на правах жертвы?

Бедный Ледюк! Он всем хотел угодить! А Мегрэ был так безжалостен!

— Но признайся, что официально…

И, собрав все свое мужество, он вдруг сказал:

— Слушай, старина! Прямо тебе скажу! Теперь, особенно после твоей утренней комедии, о тебе здесь сложилось плохое мнение. Прокурор по четвергам обедает с префектом полиции, и он мне только что сказал, что постарается, чтобы тебе дали специальное указание из Парижа. И вот что тебе ставится в вину прежде всего: то, что ты раздавал эти вознаграждения по сто франков… Говорят, что…

— Что я подстрекаю разное отребье говорить все, что им вздумается?

— Откуда ты знаешь?

— Что я выслушиваю всякого рода клевету и что вообще возбуждаю нездоровые настроения…

Ледюк молчал, ему нечего было сказать. Именно так в общем-то он и думал. Прошло несколько минут, прежде чем Ледюк решился:

— Был бы у тебя хоть верный след!.. В таком случае, должен признать, я бы изменил свое мнение и…

— Нет у меня следа!.. Вернее, их у меня четыре или пять. Сегодня утром я надеялся, что по крайней мере два из них к чему-то приведут. Так вот, ничего не вышло! Все лопнуло прямо у меня в руках!

— Вот видишь… Послушай! Ты совершил еще одну ошибку, наверное, самую серьезную, потому что из-за нее у тебя появился серьезный враг. Ты позвонил жене доктора!.. А ведь он такой ревнивый, что мало кто может похвастаться, что видел его жену!.. Он ее почти не выпускает из дома…

— И в то же время он любовник Франсуазы?! И ревновал бы, следовательно, к ней, а не к жене?

— Это меня не касается. Франсуаза вполне независима. Она даже одна катается на машине. Что касается законной жены… Короче говоря, я слышал, как Риво сказал прокурору, что ты поступил по-хамски и по приезде в гостиницу ему очень хотелось показать тебе, где раки зимуют.

— Ого! Это уже кое-что!

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что он трижды в день перевязывает мою рану! — и Мегрэ рассмеялся, неестественно легко и громко. Он смеялся, как человек, попавший в глупое положение, но не отступающий от своего, потому что отступать слишком поздно, а как выйти из этого положения — неизвестно.

— Ты не остаешься обедать? Мне помнится, ты говорил что-то насчет гуся…

И опять он засмеялся! Ему предстоит волнующая игра! Ему предстоит многое сделать — в лесу, в больнице, на ферме Новая мельница, в доме доктора, в важном, наверное, со шторами доме прокурора — повсюду. А еще он будет есть жареного гуся и трюфели! Ему придется иметь дело со всем этим городом, которого Мегрэ даже не видел!

А он прикован к постели, к окну и вскрикивает от боли даже при слабом движении! Ему набивают трубку, потому что он не может двигать своей левой рукой, жена даже пользуется этим, чтобы ограничить его в курении!

— Ты переедешь ко мне?

— Обещаю, как только с этим делом будет покончено.

— Но ведь больше нет сумасшедшего!

— Это еще неизвестно! Иди, обедай! Если тебя спросят, что я собираюсь делать, скажи, что ничего не знаешь! А теперь — за работу!

— Мегрэ сказал это так, словно ему предстояло проделать какую-то совершенно определенную тяжелую физическую работу, замесить, например, тесто для хлеба или перебросать лопатой тонны земли.

Ему в самом деле предстояло перебросать много всякого: кучу чего-то запутанного, непонятного.

Однако все это относилось к области нематериальных понятий: более или менее расплывчатые лица, проходившие перед его мысленным взором, раздраженное и высокомерное лицо прокурора, взволнованное лицо доктора, жалкое и беспокойное — его жены, лечившейся (от чего?) в алжирской больнице, нервная и решительная Франсуаза… И Розали, которая к великому отчаянию своего жениха видит по ночам беспокойные сны — кстати, они что, уже спят вместе? И этот намек насчет прокурора — какая-нибудь история, которую замяли? И этот человек из поезда, который выпрыгнул из вагона только для того, чтобы выстрелить в Мегрэ и умереть! Ледюк и племянница его кухарки — как это опасно! А хозяин гостиницы, у которого уже было три жены, у него хватило бы духу убить и двадцать!

Почему Франсуаза?..

Почему доктор?..

Почему этот осторожный Ледюк?.

Почему? Почему? Почему?

А от Мегрэ хотят избавиться, отправив его в Рибодьер?

И он опять рассмеялся смехом довольного человека. Когда через четверть часа вернулась жена, он крепко спал.

Мегрэ приснился мучительный сон. Это было на берегу моря. Было страшно жарко, и обнаженный отливом песок был цвета спелой ржи. Песка было больше, чем воды. Море было где-то очень далеко, до самого горизонта виднелись лишь маленькие лужи среди песка.

А Мегрэ был моржом? Не совсем! Но и не китом! А каким-то очень большим животным, очень толстым, черным и блестящим.

Он был совсем один в этом бесконечном пекле. И он понимал, что ему во что бы то ни стало нужно уйти, уйти туда, к морю, где он будет наконец свободен.

Но он не мог двигаться. У него, как у моржа, были какие-то культи, но он не умел ими пользоваться. Члены его не сгибались. Приподнявшись, он снова тяжело падал в песок, обжигавший ему спину.

А ему обязательно нужно было добраться до моря! Иначе он увязнет в песке, который при каждом движении проваливался под ним.

Почему он такой одеревенелый? Может, его ранил охотник? Он никак не мог ничего припомнить. Он продолжал ворочаться на одном месте. Он был какой-то толстой черной массой, потной и жалкой.

Открыв глаза, он увидел уже освещенное солнцем окно и жену, которая завтракала за столом и смотрела на него.

Однако уже по этому первому взгляду он понял, что что-то не так. Это был взгляд, который он хорошо знал: слишком серьезный, слишком заботливый, материнский, с оттенком беспокойства.

— Тебе было больно?

Потом ему показалось, что голова у него тяжелая.

— Почему ты это спрашиваешь?

— Ты все время ворочался ночью. Стонал несколько раз… Она поднялась, подошла, коснулась губами его лба.

— Ты плохо выглядишь! — сказала она. — Тебе, должно быть, приснился кошмар…

И тогда он вспомнил про моржа и одновременно испытал смутное беспокойство и желание рассмеяться. Но он не рассмеялся. Все шло одно к одному. Мадам Мегрэ, сидя на краю постели, сказала ему осторожно, словно боясь его испугать:

— Я думаю, что нужно что-нибудь решить?

— Что решить?

— Вчера вечером я говорила с Ледюком. Совершенно ясно, что у него тебе будет лучше, ты отдохнешь и наконец выздоровеешь.

Она не решилась смотреть на него прямо. Все это ему было знакомо, он прошептал:

— Ты тоже?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты думаешь, я ошибаюсь, верно? Уверена, что у меня ничего не получится и…

От напряжения у него на висках и на верхней губе выступил пот.

— Успокойся! Сейчас придет доктор и…

Действительно, это было время его визита. Мегрэ не видел его после вчерашней сцены, и мысль о предстоящей встрече отвлекла его от других мыслей.

— Ты оставишь нас вдвоем.

— И мы поедем к Ледюку?

— Мы не поедем… Вон тормозит его машина… Уходи…

Обычно доктор поднимался по лестнице через ступеньку, но этим утром он вошел более торжественно, слегка кивнул выходившей мадам Мегрэ, молча поставил свой чемоданчик на ночной столик.

Утренний визит всегда проходил одинаково. Пока доктор снимал Мегрэ повязку, тот держал градусник во рту.

Так было раньше, в таком положении проходил разговор и сейчас.

• Предыдущая
• 11/23
• Следующая