Василий Тёркин - Твардовский Александр Трифонович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/23
- Следующая
Изменить размер шрифта:
15
Смерть и воин
За далёкие пригорки
Уходил сраженья жар.
На снегу Василий Тёркин
Неподобранный лежал.
Снег под ним, набрякши кровью,
Взялся грудой ледяной.
Смерть склонилась к изголовью:
– Ну, солдат, пойдём со мной.
Я теперь твоя подруга,
Недалёко провожу,
Белой вьюгой, белой вьюгой,
Вьюгой след запорошу.
Дрогнул Тёркин, замерзая
На постели снеговой.
– Я не звал тебя, Косая,
Я солдат ещё живой.
Смерть, смеясь, нагнулась ниже:
– Полно, полно, молодец,
Я-то знаю, я-то вижу:
Ты живой, да не – жилец.
Мимоходом тенью смертной
Я твоих коснулась щёк,
А тебе и незаметно,
Что на них сухой снежок.
Моего не бойся мрака,
Ночь, поверь, не хуже дня…
– А чего тебе, однако,
Нужно лично от меня?
Смерть как будто бы замялась,
Отклонилась от него.
– Нужно мне… такую малость,
Ну почти что ничего.
Нужен знак один согласья,
Что устал беречь ты жизнь,
Что о смертном молишь часе…
– Сам, выходит, подпишись? —
Смерть подумала.
– Ну что же, —
Подпишись, и на покой.
– Нет, уволь. Себе дороже.
– Не торгуйся, дорогой.
Всё равно идёшь на убыль. —
Смерть подвинулась к плечу. —
Всё равно стянулись губы,
Стынут зубы…
– Не хочу.
– А смотри-ка, дело к ночи,
На мороз горит заря.
Я к тому, чтоб мне короче
И тебе не мёрзнуть зря…
– Потерплю.
– Ну, что ты, глупый!
Ведь лежишь, всего свело.
Я б тебя тотчас тулупом,
Чтоб уже навек тепло.
Вижу, веришь. Вот и слёзы,
Вот уж я тебе милей.
– Врёшь, я плачу от мороза,
Не от жалости твоей.
– Что от счастья, что от боли —
Всё равно. А холод лют.
Завилась позёмка в поле.
Нет, тебя уж не найдут…
И зачем тебе, подумай,
Если кто и подберёт.
Пожалеешь, что не умер
Здесь, на месте, без хлопот…
– Шутишь, Смерть, плетёшь тенёта.
Отвернул с трудом плечо. —
Мне как раз пожить охота,
Я и не жил-то ещё…
– А и встанешь, толку мало, —
Продолжала Смерть, смеясь. —
А и встанешь – всё сначала:
Холод, страх, усталость, грязь…
Ну-ка, сладко ли, дружище,
Рассуди-ка в простоте.
– Что судить! С войны не взыщешь
Ни в каком уже суде.
– А тоска, солдат, в придачу;
Как там дома, что с семьёй?
– Вот уж выполню задачу —
Кончу немца – и домой.
– Так. Допустим. Но тебе-то
И домой к чему прийти?
Догола земля раздета
И разграблена, учти.
Всё в забросе.
– Я работник,
Я бы дома в дело вник,
– Дом разрушен.
– Я и плотник…
– Печки нету.
– И печник…
Я от скуки – на все руки,
Буду жив – моё со мной.
– Дай ещё сказать старухе:
Вдруг придёшь с одной рукой?
Иль ещё каким калекой, —
Сам себе и то постыл…
И со Смертью Человеку
Спорить стало свыше сил.
Истекал уже он кровью,
Коченел. Спускалась ночь…
– При одном моём условье,
Смерть, послушай… я не прочь…
И, томим тоской жестокой,
Одинок, и слаб, и мал,
Он с мольбой, не то с упрёком
Уговариваться стал:
– Я не худший и не лучший,
Что погибну на войне.
Но в конце её, послушай,
Дашь ты на день отпуск мне?
Дашь ты мне в тот день последний,
В праздник славы мировой,
Услыхать салют победный,
Что раздастся над Москвой?
Дашь ты мне в тот день немножко
Погулять среди живых?
Дашь ты мне в одно окошко
Постучать в краях родных?
И как выйдут на крылечко, —
Смерть, а Смерть, ещё мне там
Дашь сказать одно словечко?
Полсловечка?
– Нет. Не дам…
Дрогнул Тёркин, замерзая
На постели снеговой.
– Так пошла ты прочь, Косая,
Я солдат ещё живой.
Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но тебе по доброй воле
Я не сдамся никогда.
– Погоди. Резон почище
Я найду, – подашь мне знак…
– Стой! Идут за мною. Ищут.
Из санбата.
– Где, чудак?
– Вон, по стёжке занесённой…
Смерть хохочет во весь рот:
– Из команды похоронной.
– Всё равно: живой народ.
Снег шуршит, подходят двое.
Об лопату звякнул лом.
– Вот ещё остался воин.
К ночи всех не уберём.
– А и то устали за день,
Доставай кисет, земляк.
На покойничке присядем
Да покурим натощак.
– Кабы, знаешь, до затяжки —
Щей горячих котелок.
– Кабы капельку из фляжки.
– Кабы так – один глоток.
– Или два…
И тут, хоть слабо,
Подал Тёркин голос свой:
– Прогоните эту бабу,
Я солдат ещё живой.
Смотрят люди: вот так штука!
Видят: верно, – жив солдат,
– Что ты думаешь!
– А ну-ка,
Понесём его в санбат.
– Ну и редкостное дело, —
Рассуждают не спеша. —
Одно дело – просто тело,
А тут – тело и душа.
– Еле-еле душа в теле…
– Шутки, что ль, зазяб совсем.
А уж мы тебя хотели,
Понимаешь, в наркомзем…
– Не толкуй. Заждался малый.
Вырубай шинель во льду.
Поднимай.
А Смерть сказала:
– Я, однако, вслед пойду.
Земляки – они к работе
Приспособлены к иной.
Врёте, мыслит, растрясёте
И ещё он будет мой.
Два ремня да две лопаты,
Две шинели поперёк.
– Береги, солдат, солдата.
– Понесли. Терпи, дружок.
Норовят, чтоб меньше тряски,
Чтоб ровнее как-нибудь,
Берегут, несут с опаской:
Смерть сторонкой держит путь.
А дорога – не дорога, —
Целина, по пояс снег.
– Отдохнули б вы немного,
Хлопцы…
– Милый человек, —
Говорит земляк толково, —
Не тревожься, не жалей.
Потому несём живого,
Мёртвый вдвое тяжелей.
А другой:
– Оно известно.
А ещё и то учесть,
Что живой спешит до места, —
Мёртвый дома – где ни есть.
– Дело, стало быть, в привычке, —
Заключают земляки. —
Что ж ты, друг, без рукавички?
На-ко тёплую, с руки…
И подумала впервые
Смерть, следя со стороны:
«До чего они, живые,
Меж собой свои – дружны.
Потому и с одиночкой
Сладить надобно суметь,
Нехотя даёшь отсрочку».
И, вздохнув, отстала Смерть.
15
- Предыдущая
- 15/23
- Следующая
Перейти на страницу:
