Маленький человек из Архангельска - Сименон Жорж - Страница 23
- Предыдущая
- 23/28
- Следующая
— Вы хотите сказать, что у вас было марок на несколько миллионов?
— Да. Я начал собирать их еще в лицее, когда мне было всего тринадцать, и продолжаю до сих пор.
— Кто, кроме жены, видел у вас эти марки?
— Никто.
— Стало быть, вы не можете доказать, что они действительно лежали в шкафу?
Мильк стал спокоен, терпелив, почти равнодушен, словно речь шла не о нем и Джине: это произошло, вероятно, оттого, что он как профессионал почувствовал почву под ногами.
— В большинстве случаев я могу доказать, когда и где я их купил или выменял — некоторые лет пятнадцать назад, некоторые года два-три. Филателисты — замкнутый мирок. Почти всегда известно, где находятся редкие марки.
— Простите, но я перебью вас, господин Милые.
Я ничего не понимаю в филателии. Сейчас я пытаюсь поставить себя на место судьи. Вы жили, я сказал бы, очень скромно — надеюсь, вы не обиделись на это определение? — и тем не менее заявляете, что имели марок на несколько миллионов и что ваша жена забрала их с собой. Кроме того, вы заявляете, что в большинстве случаев можете даже доказать, что какое-то время назад стали их владельцем. Верно?
Иона кивнул, слушая новое «ку-ка-ре-ку», и комиссар, которому это надоело, направился к окну.
— Не возражаете?
— Как вам угодно.
— Так вот, прежде всего встает вопрос: можете ли вы доказать, что в прошлую среду эти марки еще были у вас — вам ведь ничто не мешало давно их продать?
— Нет.
— А можете ли вы доказать, что их больше у вас нет?
— Их нет в шкатулке.
— Но это же все теория, не так ли? Что вам мешало положить их в другое место?
— Зачем?
Чтобы обвинить Джину — вот что имел в виду комиссар. Чтобы все поверили, что она сбежала, украв его состояние.
— Теперь видите, до чего трудна и деликатна моя задача? По неизвестной причине жители вашего квартала питают к вам неприязнь.
— До последних дней они были очень добры ко мне.
Комиссар внимательно посмотрел на него, и Иона прочел в его глазах объяснение. Комиссар тоже не понимал. Через его кабинет прошло множество самых разных людей, и он привык к самым невероятным признаниям; Иона же сбивал его с толку. Было видно, что комиссар переходит от симпатии к раздражению, даже к отвращению, а потом вновь пытается установить контакт. Не происходило ли то же с Баскеном? Не доказывало ли это, что Иона не такой, как все? Быть может, дома, в Архангельске, среди родного народа все было бы иначе? Это предчувствие не оставляло его всю жизнь. Еще в школе он старался сделаться незаметным, чтобы о нем забыли, и был очень смущен, когда против своей воли стал первым учеником. Но разве его не побуждали считать себя частью Старого Рынка? Разве не предложили ему однажды войти в комитет защиты мелких торговцев и даже сделаться его казначеем? Тогда Иона отказался, чувствуя, что это не для него. Он ведь не случайно проявлял смирение. Но проявлял, видимо, недостаточно, потому что все от него отвернулись.
— Когда, по-вашему, исчезли марки?
— Обычно я ношу ключ от шкатулки в кармане вместе с ключами от входной двери и кассы. — Иона показал серебряную цепочку. — В среду я встал и сразу оделся, но накануне спускался вниз в пижаме.
— Значит, ваша жена взяла марки во вторник утром?
— Я так думаю.
— Их легко продать?
— Нет.
— Так как же?..
— Она этого не понимает. Торговцы марками — я уже говорил — знают друг друга. Когда им предлагают редкий экземпляр, они обычно наводят справки о его происхождении.
— Вы предупредили коллег?
— Нет.
— По какой причине?
Иона пожал плечами. Он снова начал потеть, опять сожалел, что не слышит уличного шума.
— Стало быть, ваша жена уехала без пальто, без вещей, но с ценностями, которые ей не реализовать. Так?
Мильк кивнул.
— Она покинула Старый Рынок больше недели назад, в среду вечером; никто не видел, как она проходила, никто не встретил ее в городе, она не села ни в автобус, ни на поезд, короче, улетучилось бесследно. Где, по-вашему, ей проще всего продать марки?
— Очевидно, в Париже или другом большом городе — Лионе, Бордо, Марселе. Еще за границей.
— Вы можете составить список французских торговцев марками?
— Основных, да.
— Я разошлю письма и предупрежу их. Теперь, господин Мильк… — Комиссар встал и запнулся, словно самая неприятная задача была еще впереди. — Мне остается просить вас разрешить двум моим людям отправиться с вами к вам домой. Я, конечно, могу получить постановление об обыске, однако, учитывая нынешнее положение дел, мне бы хотелось действовать менее официально.
Иона тоже встал. Причин для отказа у него не было: ему нечего прятать, да и сила не на его стороне.
— Сейчас?
— Желательно, да.
Чтобы он не успел скрыть чего-нибудь? Как это смешно и трагично! А началось все с невинной фразы: «Она уехала в Бурж». Ле Бук, так же невинно, поинтересовался: «На автобусе?» И пошли кругами волны, валы, они захлестнули рынок и достигли в конце концов центра города — комиссариата. Он больше не господин Иона, букинист с площади, с которым все весело здоровались.
Для комиссара в его бумагах он — Иона Мильк, родившийся в Архангельске, в России, 21 сентября 1916 г., получивший французское гражданство 17 мая 1938 г., освобожденный от воинской повинности, еврей по национальности, принявший католичество в 1954 г. Оставалось лишь выяснить последнее обстоятельство дела, к чему он был совершенно не готов. Мильк и комиссар стояли.
Разговор, или, вернее, допрос, казалось, завершился. Г-н Дево поигрывал очками; время от времени стекла отражали солнце.
— В сущности, господин Мильк, у вас есть очень простой способ доказать, что эти марки у вас были.
Иона, не понимая, смотрел на него.
— Они составляют, как вы сказали, капитал в несколько миллионов. Вы купили их на свои доходы, и, следовательно, по вашим налоговым декларациям можно проследить размеры вложенных вами сумм. Заметьте, что лично меня это не касается — это компетенция налогового управления.
Иона заранее знал, что и здесь его загонят в угол. Ему не удастся заставить власти понять простую истину. Он никогда не покупал марки ценой в пятьдесят, сто, триста тысяч франков, хотя такие у него тоже были. Одни он отыскал с лупой в руке, другие — удачно выменял. Как заметил комиссар, Мильк жил очень скромно. Чего ради он станет беспокоиться при нынешнем положении вещей?
Важно одно: Джина его боялась. Уже на пороге кабинета он в свою очередь робко спросил:
— Она в самом деле сказала, что я когда-нибудь ее убью?
— Так следует из показаний свидетелей.
— Нескольких?
— Уверяю вас, да.
— Она не сказала почему?
— Вы настаиваете, чтобы я ответил? — Г-н Дево, поколебавшись, закрыл дверь, которую только что отворил.
— Да.
— Обратите внимание, что в ходе разговора я и словом не обмолвился об этом. По крайней мере дважды, говоря о вас, она сказала: «Он развратник».
Иона покраснел. Этого он уж никак не ожидал.
— Поразмыслите, господин Мильк. На днях мы продолжим разговор, а сейчас инспектор Баскен с коллегой пойдут с вами.
Фраза комиссара не возбудила в Ионе негодования; ему показалось, что он начинает наконец понимать. Занимаясь чем-нибудь, он часто замечал, что Джина украдкой наблюдает за ним, а стоило ему поднять голову, она приходила в замешательство. В эти минуты она смотрела на него так, как сейчас поглядывали порой Баскен и комиссар. И все же она жила с ним. Наблюдала за ним днем и ночью, но, несмотря на это, не привыкла к нему — он оставался для нее загадкой. Еще работая у него прислугой, она, должно быть, задавалась вопросом, почему он не ведет себя с нею так же, как другие мужчины, включая Анселя. Одевалась она всегда легко: ее движения отличались бесстыдством, которое можно принять за авансы. Неужели она в то время считала его импотентом или, чего доброго, приписывала ему специфические наклонности? Он вспомнил, как она была серьезна и озабочена, когда он заговорил о женитьбе. Вспомнил, как она, раздеваясь в первый вечер после свадьбы, бросила ему, когда он одетый слонялся по комнате, не смея на нее взглянуть:
- Предыдущая
- 23/28
- Следующая
