Секретный фарватер (илл. В. Бибикова) - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 27

Он заставил себя думать о хорошем, о Виктории. Осенью, когда кончится навигация, они пойдут гулять по Ленинграду. Как это произойдет? Вот он, испросив разрешения, бережно берет ее под руку, и они идут. Куда? «Давайте к Неве!» — предложит она. «Ну нет, — скажет он. — Слишком много воды. Сегодня что-то не хочется смотреть на воду!..»

Фу, какой вздор лезет в голову! Это, верно, оттого, что она очень болит, прямо раскалывается на куски!

Кто-то, будто играя, шаловливо подтолкнул его плечом. А! Опять этот в красном жилете! И чего ему надо? Море просторное, места хватает.

Вражеский летчик держался преувеличенно прямо, даже мертвый плавал навытяжку. Выражение его лица изменилось. Угроза? Нет, улыбка. Мускулы на лице расслабились, рот ощерился. Из него выпирали два клычка, более длинных, чем другие зубы. Гримаса была злорадной. Она словно бы говорила: «Ага!» Шубин не желал раздумывать над тем, что означает это «ага».

Он отплыл от мертвеца, лег на спину.

Но через несколько минут тот опять очутился рядом с ним. Наваждение какое-то! Водоверть здесь, что ли, круговое течение?..

И хоть бы не было этого жабо! Слишком задирает подбородок мертвецу. Тот словно бы хохочет, просто закатывается, откидываясь на волне в приступе беззвучного смеха.

Шубин зажмурился, по-детски надеясь, что мертвец исчезнет. Но нет! Открыв глаза, увидел, что тот покачивается неподалеку, и кивает ему, и подмигивает, и зовет куда-то. Куда?..

Им двоим тесно на море. Мертвец должен посторониться!

Шубин попытался стащить с него жилет. Но летчик выскальзывал из рук или делал вид, что хочет отплыть. Волнение усилилось. Волны то опускали, то поднимали обоих пловцов — мертвого и живого. Со стороны могло показаться, что двое загулявших матросов, обнявшись, упали за борт и в воде доплясывают джигу.

В последний момент Шубин вспомнил о документах. Совсем из головы вон! Еще немного и отправил бы летчика со всеми его документами к морскому царю. А это нельзя! Морскому царю нет дела до фашистских документов, зато они, наверно, заинтересуют разведотдел флота. А поскольку Шубин должен явиться в разведотдел флота…

Что-то перепуталось в его мозгу. Но, вспомнив о документах, он уже не забывал о них.

Видимо, сказался четко отработанный военный рефлекс. Даже в этом необычном и трудном положении, измученный, продрогший, с помраченным сознанием, Шубин поступал так, как всегда учили его поступать.

Непослушными окоченевшими пальцами он вытащил воинское удостоверение летчика и переложил в кармашек жилета. Потом принялся расстегивать пуговицы на жилете, чтобы вытряхнуть из него мертвеца. Особенно долго не удавалось расстегнуть последнюю пуговицу. Наконец он совладал с нею.

Когда труп камнем пошел ко дну, Шубин облегченно вздохнул.

Прошло еще несколько минут, прежде чем он вспомнил о плававшем рядом жилете. Что ж, раковина вскрыта. Створки ее пусты. Он подплыл к жилету и напялил его на себя. Все-таки лишний шанс!

Сейчас, во всяком случае, можно не бояться судорог. Раньше он запрещал себе думать о них.

Плохо только, что трофейный жилет не греет. А холод уже начал пробирать до костей.

Было бы теплее, если бы жилет был капковый. Желтая комковатая капка похожа на вату и греет, как вата. Правда, через два или три часа она намокает, тяжелеет и тянет на дно. Но Шубин не собирался болтаться в воде два или три часа. Об этом не могло быть и речи. Его должны найти и подобрать с минуты на минуту. Красное пятно жилета видно издалека.

Чтобы отвлечься, он стал думать о дальних тропических странах, где растет капка. Это ведь такая трава?

А быть может, кустарник? То-то, наверно, тепло в тех местах!..

От мыслей о теплых странах сделалось еще холоднее.

Холод отовсюду шел к Шубину, со всех концов Балтики, от всей выстуженной за зиму водной громады моря. Он обхватывал, сжимал, стискивал.

Желая согреться, Шубин поплыл саженками. Но странно: чем усиленнее двигался, тем холоднее становилось. Он проделал опыт: скрестил руки на груди, подобрал колени к подбородку. Как будто стало теплее. Не нагревается ли окружающий слой воды от тепла его тела? Не надо подгребать к себе новые холодные пласты.

«Катера подойдут! Катера скоро подойдут!» — повторял он про себя, будто зубрил урок.

Ни на секунду не допускал мысли о том, что его не подберут. Понимал: самое страшное — это испугаться, поддаться страху. Кто потерял самообладание, тот все потерял!

Как-то странно, толчками, болела голова. Временами сознание на короткий срок выключалось. Тогда Шубину виделись цветы. Конусообразные пурпурные мантии раскачивались на пологих волнах. Он старался дотянуться до них и от этого движения приходил в себя. А иногда представлялось, что он висит среди звезд в пустоте космического пространства.

Холод, холод! Лютый холод!..

Осмотревшись, Шубин удивился внезапной перемене. По морю бежали барашки, торопливые вестники шторма.

Только что волны были пологими. Сейчас на них появились белые гребешки. Беляки гуляли по морю.

— Волнение — три балла, — определил он вслух. — Море дымится!

Вскоре верхушки волн начали загибаться и срываться брызгами. По шкале Бофорта это означало, что волнение доходит уже до четырех баллов.

Волна накрыла Шубина с головой. Он вынырнул, ожесточенно отплевываясь. Дышать становилось труднее. Надвигался шторм.

«Эге! — подумал Шубин. — Шторма мне не вытянуть…» И тотчас же: «Но шторма не будет!»

Мысленно он как бы прикрикнул на себя.

Море между тем делалось все более грозным, волны чаще накрывали Шубина с головой. Три балла, четыре балла! Он хотел забыть о делениях этой проклятой шкалы.

Его стало тошнить. Укачало наконец! Никогда не верил в то, что пловцов укачивает в море, и вот…

Шубин задыхался, отплевывался, пытался приноровиться к участившимся размахам моря.

Что-то пролетело над ним. Самолет? Пикирует самолет? Он инстинктивно втянул голову в плечи, но в этот момент был на гребне волны и резиновый жилет помешал ему нырнуть.

Не самолет! Всего лишь чайка! Полгоризонта закрыли ее изогнутые, как сабли, крылья, нежно-розовые, но с черными концами, словно бы их обмакнули в грязь. Она взвилась и стремительно опустилась, будто хотела сесть Шубину на макушку.

О! Да тут их много, этих чаек!

Они вились над Шубиным, задевая его крыльями, с размаху падали к самой воде, взмывали в воздух. Сквозь свист ветра он различал их скрипучие голоса. Птицы азартно перебранивались, будто делили его между собой.

Делили? Моряки с Ладоги рассказали Шубину о том, что произошло с одним нашим летчиком, которого сбили в бою над озером. Капковый жилет не дал ему утонуть, и через два-три часа его подобрали. Он был жив, но слеп. Чайки выклевали ему глаза!

Шубин высунулся до пояса из воды и заорал что было сил. Он мог только орать, руки окоченели до того, что почти не двигались.

Вдруг что-то огромное, в белых дугах пены, надвинулось на него, какая-то гора. Линкор или плавучий кран — так показалось ему…

Он закашлялся и очнулся. Обжигающая жидкость лилась в рот. Сводчатый потолок был над ним.

Шубин полулежал на полу. Кто-то придерживал его за плечи.

Подняв глаза на стоявших вокруг людей, он удивился их виду. У многих из них были бороды, а лица отливали неестественной, почти мертвенной белизной. Люди как-то странно смотрели на него, и он откинулся на спину.

Тотчас это движение было прокомментировано.

— Укачался, ничего не понимает, — сказал кто-то по-немецки. — Дай ему еще глоток!

Немцы? Стало быть, он в плену?

Но — не спешить! Оглядеться, выждать, понять!

Шубин закрыл глаза, чтобы протянуть время.

— Ослабел после морских купаний, — произнес тот же голос с уверенными, отчетливыми интонациями. — Не заметили бы в перископ чаек над ним…

Перископ? Он на подводной лодке?