Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 41
- Предыдущая
- 41/119
- Следующая
— Даже твой хозяин не предпочитал бить тех, кто пo-слабее… Рунольв был волком, а ты свинья. Пошел!
Следующий день выдался неприветливым и хмурым. Эти места всегда славились непостоянной погодой, а какая же весна без дождей? За ночь ветер нагнал облака, и они медленно, словно нагруженные корабли, плыли на восток — в сторону Гардарики…
Людям предстояло вскоре двинуться следом за ними. Но лед все еще шел, и они продолжали жить на своем острове, а чтобы жить, надо охотиться. Поэтому незадолго до рассвета несколько молодых воинов, в том числе трое Олавссонов, с луками и копьями отправились в лес.
И почти сразу же вернулись.
Бьерн Олавссон, ощерившись, нес на руках своего младшего брата. Шея Гуннара была обмотана окровавленной тряпкой. Он стонал, не открывая глаз.
Сигурд шел сзади и волок неведомое оружие: маленький, но очень тугой лук, посаженный на деревянное ложе.
Халльгрим спросил их:
— Что у вас случилось?
Бьерн осторожно уложил брата на разостланное одеяло:
— А сам что, не видишь? Эта штука в него выстрелила, когда он задел за веревку. А людей мы там не нашли.
Уж если бы нашли, Бьерн наверняка срубил бы им головы. Сигурд пнул ногой искореженный самострел.
Олав склонился над сыном, называя его по имени. Гуннар не отозвался.
Седая борода Можжевельника задрожала:
— Я делаюсь стар… Скорей бы уже Один призвал меня к себе! Лучше бы я встречал вас в Вальхалле… а не провожал туда одного за другим.
Бьерн крепко взял его за локоть, отвел прочь.
— Гудреду, как мне думается, еще долго придется скучать там без нас.
Ничего с Гуннаром не будет! Халльгрим между тем расспрашивал Сигурда.
— Мы и раньше там ходили, — растерянно говорил меньшой Олавссон. — И там никогда не стреляло. Может быть, это финны охотились?
Халльгрим заставил его припомнить, как именно была растянута веревка, за которую злополучный Гуннар зацепился ногой. Где стоял самострел… А после сказал:
— Не на зверя охотились те финны. И пусть распадется мой щит, если не придется нам еще познакомиться с теми охотниками поближе!
Чужой лес глухо шумел над их головами. О чем шумел? О том, что они были всего лишь горсточкой людей на огромной и неприветливой земле… И низкое небо равнодушно плыло над ними. И родным здесь было только море.
Да и оно должно было не сегодня-завтра остаться за спиной. И может быть — навсегда!
Не таких, как они, принимала в себя Гардарики. Принимала без всплеска, без следа, без вести домой…
Когда приблизился вечер, Халльгрим приказал выставить двойное число сторожей. И он не ошибся.
Среди ночи около кнарра поднялась молчаливая и яростная возня. Затем послышались крики: кричал Бьерн. Воины, умевшие мгновенно сбрасывать сон, кинулись на помощь. Выдергивали из ножен оружие, хватали головни из костров.
Возле кнарра на земле лежал человек. Рослый светлоголовый парень в диковинной одежде. Бьерн Олавссон сидел на нем верхом, стискивая коленями бешено извивавшееся тело, и длинной веревкой вязал пленнику руки. Поодаль валялись пучки сухой соломы, а в соломе — стальное кресало и кремень.
— А ну, подними-ка его, — сказал Бьерну Халльгрим. Сын кормщика неторопливо слез со спины парня, взял его за шиворот и сильным рывком заставил встать. Тот, не долго думая, лягнул его ногой. Бьерн молча сгреб пленника за волосы и кольнул в ребра концом ножа… Парень вздрогнул и остался стоять неподвижно.
— Ты кто такой? — спросил его Халльгрим. Северной речи пленник не понял, но догадаться, о чем спрашивали, было нетрудно. Он поднял голову и гордо ответил:
— Ингрикот!
Халльгрим указал ему на солому:
— Твое?
Парень что-то ответил на своем языке.
— От него зверем пахнет, — сказал Сигурд. — Лосем. Может, он оборотень?
Халльгрим поискал глазами Можжевельника. Но Олав, встретив его взгляд, только пожал плечами. Семь раз он бывал в здешних местах и неплохо знал реку.
Но не имел никаких дел с племенем ингрикот и тем более не знал языка.
— Я подвесил бы его вверх ногами, — сказал Бьерн. — Над костром. А если брату сделается хуже…
— Помолчи, Бьерн, — перебил Халльгрим. — Спросят тебя, тогда и посоветуешь. Давайте-ка его к свету… И пусть позовут сюда раба, которого Ас-стейнн-ки купила в Бирке!
Пленника поставили так, чтобы его освещало пламя. Он молчал и больше не пытался сопротивляться, но светлые глаза люто горели из-под бровей. И уже не казалось удивительным, что он обманул бдительную стражу и почти добрался до корабля! Это был его родной лес, а сам он родился финном и, стало быть, колдуном. Все финны колдуны. С него станется вмиг обрасти перьями и птицей взмыть в небо! Это хорошо, что Бьерн успел связать ему руки. Со связанными руками колдовать нельзя, кто же этого не знает.
Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошел Улеб и с ним сама Звениславка.
— Ас-стейнн-ки, — обратился к ней Халльгрим. Он сидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль черного корабля. — Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит, знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришел. Он называет себя ингром!
Улеб по-урмански понимал лучше чем надо: все-таки в Ладоге родился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский — погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые люди звали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклу кузнецу, в славной Ладоге всем известному!
— Улебушко Тужирич, — обернулась к нему Звениславка. — Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…
Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как подобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду — эх, и счастлив же будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге ижорцу… А что?
Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:
— Говорить-то что?
Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:
— Ты, трэль, знаешь ли этот народ? Улеб ответил тяжело и с ненавистью:
— Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят, откуда-то с севера.
Мы ижорой их зовем… Халльгрим положил ногу на ногу.
— Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесь понадобилось!
Улеб повернулся к пленнику — но тот неожиданно обратился к нему первым.
— С ними плывешь? — недобро щурясь, спросил он Улеба на ломаном языке. — Прилип к сапогам, грязь болотная?
— Не тебе меня лаять! — по-корельски осадил его Улеб. — Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. А кроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты такой есть.
Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоял со скрученными руками.
— Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному большому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…
— Что он там говорит? — спросил Халльгрим. — Переведи!
— Ругается, — ответил Улеб. — Обещает в реку побросать!
Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил:
— Еще просит, чтобы развязали. Так ни слова больше не молвит…
Хельги Виглафссон стоял рядом с братом и молчал, не участвуя в допросе.
Он прибежал голый до пояса — длинный шрам, оставленный секирой Рунольва, белел на груди.
— Пускай развяжут, — сказал он, выслушав ижора. — Никуда не денется.
Бьерн и Сигурд не двинулись с места, возиться с веревками пришлось Улебу. Узлы были затянуты от души — еле совладал. Ижор двинул посиневшими запястьями и не сдержал сиплого вздоха.
— Теперь пусть говорит, — велел Халльгрим. — Пусть скажет, почему он решил сжечь корабль! Я не трогал ни его самого, ни его род!
Ижор выслушал. Стиснул кулаки, шагнул вперед и заговорил. Каждое слово летело — как плевок!
— А ты что молчишь? — с внезапным подозрением спросил Халльгрим Улеба. — Переводи, я сказал! Все, как есть!
- Предыдущая
- 41/119
- Следующая
