Вестфолд - Куно Ольга - Страница 37

• Предыдущая
• 37/72
• Следующая

– Да.

– Очень хорошо, – дознаватель сделал пометку на лежавшем перед ним листе бумаги.

Я растерянно уставилась на Адриана, шокированная таким ответом. Его лицо оставалось бесстрастным.

– Инга Стабборн из Кронвуда, – продолжал дознаватель. – Вы обвиняетесь в убийстве четверых военных, состоявших на службе у шерифа Вестфолдского. Поскольку шериф является представителем самого короля на вверенных ему землях, это преступление приравнивается к государственной измене. Признаете ли вы свою вину?

– Вовсе нет! – выпалила я. – Даже и не подумаю!

– Хорошо, – спокойно кивнул дознаватель и собирался снова черкнуть что-то на бумаге, но Адриан склонился над ним, опираясь кулаками о край стола.

– Она признает себя виновной, – жестко сказал он.

– Ничего подобного! – громко возмутилась я.

Адриан меня полностью проигнорировал.

– Девушка перепутала, – четко сказал он. – Повторяю: она признает себя виновной.

Дознаватель вздохнул.

– Ну хорошо, господин Уоллес, – склонил голову он. – Только из уважения к вам.

С этими словами он сделал в документе очередную пометку. Затем отложил бумагу и поднялся на ноги.

– Адриан Уоллес и Инга Стабборн, – громко, почти торжественно объявил он. – Вы признаны виновными в оглашенных ранее преступлениях. Вы оба приговариваетесь к смертной казни через повешение. Казнь будет публичной и состоится на главной городской площади через три дня, в ближайший понедельник, в два часа пополудни. До тех пор вы будете пребывать под стражей в одиночных камерах. Это все.

– Ты сошел с ума! – набросилась я на Адриана, как только нас вывели обратно в коридор. – Какого черта ты признал вину, да еще и за меня?!

– Знаешь, что делают с теми, кто не признает свою вину? – негромко спросил он. – Отводят на этаж ниже, туда, где рано или поздно сознаются все и во всем.

Я судорожно сглотнула. Да, кажется, Уилл что-то об этом говорил когда-то давно.

Нас повели дальше по длинному коридору, пока наконец по левую руку не началась череда камер. Камеры пустовали: не то уровень преступности в графстве волшебным образом понизился, не то всех, кого переловили к этому моменту, уже успели казнить. Нам приказали остановиться, стражник загремел ключами, отворяя одну из служивших дверьми решеток. Адриана затолкали внутрь. Меня оттащили в сторону, и кончики моих пальцев выскользнули из его руки. Еще один шаг, и я уже потеряла его из виду, и меня втолкнули в соседнюю камеру. Снова звон ключей и скрип истомившегося от напряженной работы замка. Удаляющийся свет факела и шум шагов, затихающий в конце коридора.

Я села на подстилку из подгнившей соломы, худо-бедно покрывавший каменный пол, и прислонилась спиной к холодной стене, разделявшей наши камеры. Повернула голову и прижалась к стене щекой. Камень приятно холодил разгоряченную кожу. Ну что, конец? Больше не будет ничего, кроме этой камеры, да еще виселицы в последние минуты жизни?

– Инга?

Видеть Адриана я не могла, но звук прекрасно проходил через решетчатые двери.

– Да?

– Не молчи.

– Ты хочешь, чтобы я заболтала тебя не хуже Оливии? – хмыкнула я. – Чтобы к концу трехдневного срока смерть показалась тебе избавлением?

– Знаешь, если все это время я буду слышать твой голос… Это не самый худший способ провести последние три дня жизни.

К горлу подступил огромный шарообразный ком. Я подумала, что он ни разу не признавался мне в любви. И что после того, что он сказал сейчас, это было бы даже глупо.

– О чем ты думаешь? – спросил Адриан.

– О том, что эти сволочи могли хотя бы посадить нас в одну камеру, – отозвалась я, передвигаясь поближе к решетке.

– Да, я тоже об этом подумал, – улыбнулся он.

– Адриан… – Надо было набраться мужества, чтобы произнести эти слова. – Прости меня.

– За что?

– За то, что ты сейчас здесь. Ты же сам знаешь… Если бы не я, ты вообще не оказался бы впутан в эту историю.

– Ты забываешь, что два амулета не имеют ценности в отсутствие третьего, – возразил он. – Меня бы все равно рано или поздно вычислили.

– В таких вопросах рано или поздно – это большая разница, – буркнула я.

– Ладно, я дам тебе один совет. В последние дни жизни очень хочется кого-нибудь поучить. Так вот, не бери на себя чужие грехи. Этого никто не оценит ни на этом свете, ни на том. К тому же я действительно убил троих людей шерифа. Заметь: никто меня к этому не принуждал. Это было вполне осознанное решение.

– Ты не мог знать, что они люди шерифа, – зачем-то поправила я.

– Кого это здесь интересует?

Что правда, то правда. Такие мелочи здесь никого не интересовали. Здесь не имело значения, виновен или нет, умышленно действовал или по воле случая, признался добровольно или под пытками. Не играла роли ни причина поступков, ни степень их реальности. Важно было лишь одно: каковы интересы Роджера де Оксенфорда. В данном случае его интересы были абсолютно прозрачны. Он хотел заполучить амулеты, и для этого двое сидящих в темнице узников должны были превратиться в безжизненные тела, раскачивающиеся на веревках по прихоти ветра. Меня передернуло.

– Никогда не любила ходить на казни, – призналась я. – Ты не знаешь, при повешении агония длится долго?

– Нет. Обычно у человека сразу ломается шейный позвонок. Так что смерть практически мгновенна.

– Теперь мне стало намного легче.

– Рад, что хоть чем-то могу помочь.

– Мы умрем? – тихо спросила я.

Молчание.

– Не знаю, – ответил наконец Адриан. – За три дня всякое может случиться.

– Что, например? – устало вздохнула я. – Де Оксенфорда внезапно хватит удар?

– А что, тебе разве не нравится такой вариант? – усмехнулся он.

– Ты сам недавно говорил, что не веришь в сказки.

– Не верил. Пока не встретил тебя.

Я со всей силы зажмурила глаза и сжала кулаки так, что ногти больно впились в ладони.

– Если ты еще раз скажешь что-нибудь в этом роде, я потеряю самообладание. А мне надо продержаться эти три дня, иначе в понедельник Кларисса получит слишком большое удовольствие.

– Извини. Не буду. Есть такая песня, – сменил тему он, – там говорится: «Прости, мой край! Весь мир, прощай!»[1] Так вот, мы с тобой еще живы.

Я кивнула. Он не мог этого видеть, но говорить мешал снова подступивший к горлу ком.

Ночь прошла тяжело. Я засыпала и просыпалась бессчетное число раз, и сон приносил не отдых, а лишь дополнительное утомление. Порой я просыпалась с чувством тревоги, порой на грани сна и яви сознание охватывал безотчетный панический страх, который я не в силах была предотвратить, ведь сон не подвержен человеческому контролю. Иногда я быстро проваливалась в забытье, столь же поверхностное и непродолжительное, а иногда лежала и думала, то и дело переворачиваясь с боку на бок, садясь и снова укладываясь, пытаясь найти сносное положение для изнывавшего на каменном полу тела.

Все было до бесконечности глупо, несправедливо и нелепо. Уж лучше бы меня арестовали и осудили за сговор с лесными разбойниками. Во всяком случае, в этом было бы хоть какое-то зерно истины. Осознанно выступая против закона, как минимум знаешь, на что идешь.

Мне много раз доводилось смотреть в глаза смерти. В том числе и совсем недавно, в этом самом городе. Но никогда – так, как сейчас. Шансы победить бывали порой ничтожными, даже нулевыми, но я могла сжать зубы и бороться, бороться изо всех сил, до самого конца. И от этого было нестрашно. Мне никогда не приходилось сидеть сложа руки и ждать, когда меня поведут на заклание, как бессловесную скотину.

О том, что наступило утро, я узнала лишь по принесенному нам завтраку. У солнечного света не было возможности проникнуть в этот подвал. Мы находились слишком глубоко под землей.

В этом необычном во всех отношениях месте время тянулось чрезвычайно медленно. Должно быть, такой подарок природа специально делает людям, часы жизни которых сочтены. Поэтому трудно сказать, сколько прошло времени после завтрака – может быть, час, а может быть, три, – когда из коридора послышались быстро приближающиеся шаги. Шли не с той стороны, откуда привели сюда нас, а с противоположной.

• Предыдущая
• 37/72
• Следующая