Опальные - Авенариус Василий Петрович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/41
• Следующая

Читал повытчик монотонно, но четко. Уверившись, что крючкотвором-дьяком в договоре ничего существенного не прибавлено, не убавлено, атаман, а за ним и старшины приложили к договору руку, то есть за безграмотством выставили внизу по три креста; после чего вместе с гостями расселись по местам и принялись, по картинному выражению Разина, "запирать калачом, запечатывать пряником". И для "приказной строки" нашлось местечко у краешка стола.

Пока столующие были заняты столь важным по тогдашним понятиям делом, представлявшим для старика-воеводы и высшую усладу жизни, беседа за столом велась только урывками и касалась исключительно еды. Когда же после разных, преимущественно рыбных, блюд дошла, наконец, очередь и до "заедков" — фруктов и сластей, Прозоровский, взяв себе с серебряного подноса самую крупную грушу, с видом знатока стал разглядывать и самый поднос.

— А важная штука! — восхитился он. — Веницейское, я чай, изделье?

— Веницейское, точно, — подтвердил Разин. — Толк ты, знать, в таких вещах понимаешь. У самого, видно, есть такие ж?

Прозоровский глубоко вздохнул и пожал плечами.

— Подноса-то еще нету… Да и во всей Москве вряд ли подобный найдется.

— А коли так, то в уважение особливой приязни не откажи принять его от меня на добрую память. Как встанем из-за стола, так завернуть поднос князю-воеводе! — приказал Разин стоявшему позади его молодому казаку.

Такая отменная любезность со стороны хозяина требовала, естественно, и от гостя если не ответного подарка, то, по меньшей мере, приятных речей. А потому Прозоровский навел разговор вообще на небывалую щедрость Разина.

— Астраханцы мои, — говорил он, — просто души в тебе не чают. Сказывали мне даже — не знаю, правда ль — будто они к тебе и судиться приходят.

— Приходили многажды, индо надокучили! — отвечал с усмешкой Разин. — Да какие ведь иной раз челобитные у дурней, — смехота, да и только! Вчерась еще вот приходят ко мне с рыболовной ватаги, земно кланяются:

— А мы к тебе, батюшка Степан Тимофеич, насчет мошкары.

— Насчет какой такой, — говорю, — мошкары?

— Да насчет той самой, коей на воде у нас видимо-невидимо. Жены, детки наши плачут: нет им от нее покою, да и все тут. Закляни ты ее, злодейку, сделай уж такую божескую милость!

— А ты что же им на то? — спросил Прозоровский.

— Не закляну я вам ее, — говорю, — без мошкары у вас и рыбы-то не будет.

Рассмеялся воевода, рассмеялися и старшины казацкие, и прислужники. Безучастными остались только трое: сын и дочь Менеды-хана да еще Илюша. Внимание Илюши, впрочем, было отвлечено какой-то шумной возней за рубкой судна. Судя по долетавшим оттуда отрывочным возгласам и топоту ног, там происходила нешуточная борьба.

— Пусти, говорят тебе! — крикнул тут явственно звонкий юношеский голос.

"Да это никак Юрий?"

И Илюша сорвался с места, чтобы убедиться, так ли.

Но в это самое время из-за рубки вылетел уж сам Юрий, а за ним здоровяк-казак. Налетел Юрий на младшего брата так стремительно, что сшиб его с ног, да и сам не удержался уже на ногах. Чтобы с разбегу не спотыкнуться на упавших, догонявшему Юрия казаку ничего не оставалось, как перепрыгнуть через обоих.

Произошло все это так неожиданно и было так комично, что опять рассмешило всех сидевших за столом; даже сидевшая рядом с Разиным княжна Гурда-ферид в этот раз тихонько захихикала. Только сам Разин нахмурился и сердито покосился на свою молоденькую соседку. Но неприкрытые чадрою прелестные черно-бархатные глазки ее, обыкновенно такие грустные, искрились теперь детскою веселостью — и угрожающие морщины на лбу казацкого атамана разгладились.

— Поди-ка сюда, поди, — с притворною строгостью поманил он к себе пальцем прыгуна-казака. — Как же это ты выпустил молодчика из каморки?

— Виноват, батько… — пробормотал тот. — Вьется, вишь, что вьюн, да такая, поди, силища…

— И с юнцом-то не справился! Ай да казак! Пристыженный атаманом перед всеми старшинами и гостями казак не знал, куда и глядеть.

— Виноват, батько… — повторил он. — Оплошал маленько.

— То-то, что не маленько. Ну, да ради дорогих гостей эта оплошка тебе, так и быть, на счет не поставится. Ступай.

Прощенный поплелся вон с опущенной головой, хорошо, видно, сознавая, что следующая "оплошка" для него не пройдет уже даром.

Между тем Юрий, схватив Илюшу под руку, увел его за рубку, где крепко его обнял и расцеловал.

— Шмель говорил уже мне про тебя, — начал он скороговоркой. — Как ты попал сюда? И что дома у нас в Талычевке?

Обстоятельный рассказ младшего брата он то и дело прерывал дополнительными расспросами; а когда Илюша передал ему, что, по мнению Богдана Карлыча, последнее и единственное средство исцелить их отца от паралича, это — потрясти его душу сильною радостью, глаза Юрия наполнились слезами.

— Да поможет ли еще это батюшке? — прошептал он.

— Поможет или не поможет — вперед никто тебе не скажет. Но Богдан Карлыч, конечно, не пустил бы меня за тобой, ежели б не надеялся: а он, сам ты знаешь, какой искусный лекарь.

— Так-то так…

— Значит, Юрик, ты едешь назад со мной? Как я рад, ах, как я рад!

И в порыве радости Илюша снова прижал к груди брата. Но тот высвободился из его объятий.

— Я тебе этого не могу еще наверное обещать…

— Отчего не можешь? Ведь не связал же ты себя нерушимой клятвой с этими разбойниками…

Юрий зажал ему рот рукою.

— Бога ради, не называй их так! Услышат, так мне несдобровать. Клятвы им я никакой не давал. Но дело в том, Илюша…

Видимо затрудняясь, с чего начать, он опять запнулся. Еще более сбитый с толку, Илюша вгляделся пристальнее ему в лицо. В первый раз с момента их встречи он хорошенько разглядел его теперь. За три месяца Юрий с виду сильно изменился. Не только волоса его были острижены по-казацки и все лицо обветрилось и загорело; он заметно также похудел и возмужал, около углов рта и на лбу у него появились скорбные складки, а глаза лихорадочно вспыхивали и как-то беспокойно бегали по сторонам.

— Так что же, Юрий, что? — заговорил опять Илюша. — Тебе так уже полюбилось их привольное житье…

— Привольное житье! — с горечью прервал его Юрий. — Для кого оно приволье, а для кого и пытка. От Шмеля я столько наслышался про их вольную волюшку, что ни о чем больше и думать не хотел. "Лишь бы добраться, — думаю, — к ним на Волгу…"

— Да ведь они не были же еще тогда на Волге?

— Нет, они стояли тогда еще в море за целых десять ден от Астрахани у Свиного острова. Но под Кумышином нам попалась ватага донцев, что переволокли только что свои лодки сухим путем с Дона. Шмеля они знали еще раньше на Дону и охотно взяли нас с собой. Протоком Ахтубой мы, минуя Астрахань, проскочили прямо в море, а там доплыли и до Свиного острова.

— Так ты был, значит, и при кроволитном бое с астаранским ханом?

По всему телу Юрия пробежала нервная дрожь, и он закрыл себе глаза рукою.

— Не напоминай мне об нем, не напоминай… — пробормотал он. — Это не бой был, а бойня… Убитых и не сосчитать…

— И сам ты тоже убивал людей!

— Нет, у меня духу на то не хватило…

— И славу Богу! Ты, Юрий, точно стыдишься своей доброты.

— Не доброты, а малодушия: то были ведь все же нехристи.

— Нехристи, но не враги: они тебе ничего дурного не причинили.

— Вот оттого-то у меня и рука на них не поднялась… А казаки меня потом высмеивали… И сам атаман объявил мне, что в казаки я не гожусь…

— А я гожусь! — раздалось тут задорно около двух братьев.

— Ах, это ты, Кирюшка? — сказал Илюша и приятельски поздоровался с подошедшим к ним товарищем их детских игр.

— А я гожусь! — повторил Кирюшка. — Я все их свычаи и обычаи уже вызнал и не дам тоже маху. За мою храбрость мне и от дувана их тогда малая толика перепала.

• Предыдущая
• 29/41
• Следующая