Царь Гильгамеш - Сильверберг Роберт - Страница 24

• Предыдущая
• 24/111
• Следующая

В Кише я окончательно отточил свое воинское мастерство и получил уроки, которые мне давно пора было знать. Я уже вошел в возраст мужей, но я не знал еще вкуса битвы. Акка дал мне возможность не просто вкусить, а устроил мне пир-горой военного искусства.

Войны велись на востоке, в суровом холмистом царстве Элам. Край этот богат тем, чего мы лишены: строевой лес, медные и оловянные руды, алебастр, обсидиан, гранат, оникс. Мы же владеем многими желанными для них вещами: плодами наших заливных лугов, ячменем и пшеницей, абрикосами и лимонами, шерстью и льном. Прямой смысл нашим землям вести между собой торговлю, но не такова воля богов: на каждый год мира между нами и эламитами приходится три года войны. Они спускаются в наши низины грабить

— мы вынуждены посылать армии, чтобы прогнать их прочь, и в свою очередь отобрать у них то добро, которым они владеют.

Отец Акки, царственный Энмебарагеси, одержал великую победу над Эламом и на какое-то время подчинил его себе. Но во времена Акки эламиты вышли из-под подчинения Киша. Вдоль всей границы ныне бушевала война, поэтому на втором году моей изгнаннической жизни я отправился с армией Киша на ту широкую, обдуваемую всеми ветрами равнину, за которой лежит Суса — столица Элама.

Я много лет бредил битвами, еще с того времени, когда мой отец, в краткой передышке между боями, рассказывал мне о значении колесниц в битве или дротиков. Я вел потешные бои, рисовал планы боя и вел своих друзей по играм в бешеные атаки против невидимых врагов. Есть песнь войны, которую слышит только ухо воина — высокий, пронзительный звук, несущийся сквозь густой от зноя воздух, разрезая его, словно лезвием, и пока ты не слышал этой песни, ты не воин, не мужчина. В первый раз я услышал эти звуки возле реки Каркхах, в землях Элама.

Всю ночь, под сияющей луной, мы готовились к атаке, натирая маслами то, что было сделано из дерева или кожи, и начищая бронзу. Небо было таким чистым, что мы видели, как по нему расхаживают боги — огромные рогатые силуэты, голубые на фоне черного неба. Они перепрыгивали с облака на облако. Огромный силуэт Ана, невозмутимого, всевидящего, казалось, заполнил небеса. Великий Энлиль сидел на троне, вызывая бури в далеких краях. Воздух был горяч и сух. Мы зажгли огни в честь богов и зарезали быков, и боги спустились к нам, и их божественное присутствие наполнило наши сердца. На заре я надел свой сияющий шлем, кожаную предохранительную набедренную повязку, сверху короткую юбку из овечьей шкуры и вступил в повозку, будто это был мой двадцатый, а не первый год на полях сражений.

Взревели трубы. Из сотен глоток вырвался боевой клич:

— За Акку и Энлиля! За Акку и Энлиля!

Я слышал свой собственный голос, низкий и хриплый, выкрикивая те же слова. Ранее я и представить подобного не мог:

— За Акку и Энлиля!

И мы двинулись на равнину.

Моего возничего звали Намгани. Это был широкоплечий, широкогрудый человек родом из Лагаша, в Киш его продали еще мальчиком, и ему неведомо было иное ремесло, кроме войны. Шрамы, старые и недавно зажившие покрывали его, словно знаки почета. Перед тем как подхлестнуть ослов, он обернулся ко мне и усмехнулся — зубов у него во рту было четыре или пять.

Акка дал мне великолепную повозку: четырехколесную, а не двухколесную, как положено новичкам. Нельзя сыну Лугальбанды, сказал он мне, ездить в чем попало. Для этой упряжки царь подарил мне четырех крепких ослов, быстрых и сильных. Я сам помчал Намгани их запрягать, подгоняя хомут и расправляя шлеи и уздечки. Это были хорошие животные, терпеливые и сообразительные. Конечно хорошо было бы ринуться в бой на мощных, длинноногих лошадях, а не на наших кротких ослах. Но мечтать о том, чтобы запрячь коней — этих таинственных животных северо-западных гор, — все равно, что мечтать о том, чтобы запрячь бурю. Поговаривали, что в землях за Эламом люди нашли способ приручить лошадей и ездить на них, но мне кажется, это пустые слухи. Вдали я видел, как черные кони проплывают, словно призраки, над выжженными равнинами. Я не мог представить, как эти животные, даже если их вообще можно поймать, могут быть покорены и служить людям так преданно.

Намгани подхватил поводья и приник к леопардовой шкуре, которая спереди покрывала раму повозки. Я слышал, как завизжала ось, как заскрипели деревянные колеса. Потом ослы почуяли ритм скачки и пошли ровным бегом по мягкой, пружинящей земле к темноту строю эламитов, маячившему на горизонте.

— За Акку! За Энлиля!

И я, крича со всеми вместе, добавил и собственный клич:

— Лугальбанда! Отец небесный! Инанна! Инанна! Инанна!

Моя повозка была пятой. Это большая честь, так как четыре повозки впереди были генерала и трех сыновей Акки. За мной было еще восемь или десять повозок. За громыхающими повозками шла пехота. Сперва тяжелая, с топорами в руках, защищенная шлемами и тяжелыми плащами-бурками из черной вяленой шерсти, затем легкая пехота, почти голая, размахивая копьями или короткими мечами. Мое оружие — дротик. У меня в колчане их была дюжина, замечательно тонкой работы. Еще был обоюдоострый топор, чтобы защищаться, когда кончатся дротики, маленький меч и удобный в руке небольшой нож-кинжал, на случай, если все остальное меня подведет.

Когда мы приближались к врагу, я услышал музыку, принесенную ветром, не похожую ни на что, слышанное мной раньше. Одна нота, пронзительная, сперва удивительно тихая, все разрасталась и разрасталась, пока не заполнила воздух. Это было похоже на плач женщин, но это не было траурной песнью — это было нечто яркое, огненное, ликующее, от этой ноты исходили жар и свет. Не надо было говорить, что это была боевая песнь, рвущаяся изо всех душ сразу. Кто сейчас шел в атаку на эламитов, слились в единое существо с единым сердцем, и от жара этого слияния рождалась безмолвная песнь, которую слышать могут только воины.

Я ощутил присутствие во мне: жужжащий пульсирующий звук в голове, золотое сияние, чувство великое и странное, которое сказало мне, что великий Лугальбанда просыпается во мне. Я занял устойчивое положение, мне казалось, что я большая черная скала, погруженная в быструю и бурно мчащуюся реку. Сознание на какой-то момент покинуло меня, потом мысли мои стали ясны, как никогда. На полном скаку мы смяли строй эламитов.

• Предыдущая
• 24/111
• Следующая